Византийская тьма - Говоров Александр Алексеевич - Страница 48

• Предыдущая
• 48/136
• Следующая

Но размышлять было некогда. Он схватил Фоти за руку, потянул за собой.

Море бесилось. Ветер порывами налетал, захлестывал волны яростно, будто некий циклоп Полифем, пасущий овец, гнал кудлатые стада, кидался в пенящиеся водовороты и исчезал в необозримых просторах Евксинского Понта — кто сказал, что это гостеприимное море? Какое же оно гостеприимное — холодное, чужое, неприветливое море.

— Бр-р, Каллах! — сказал всадник, кутаясь в теплый плащ и стараясь развернуть коня спиной к пронзительному ветру. — Сидели бы мы сейчас у жаркого очага!

— Что ж, принц, — отвечал его спутник, лошадка которого проваливалась в песок и потому никак не могла попасть за скакуном первого. — Вы сами обещали почтенному Пупаке встречать их конвой у Орлиного гнезда. Вот оно — Орлиное гнездо.

— Кто знал, — принц сбивал с себя дождевые капли, — что будет этакий шторм.

Каменистая гора, пересекая берег, вторгалась в морской залив бесформенными скалами.

— Кроме того, — подпрыгивал в седле Каллах, — разве с вами усидишь в тепленьком месте? Не здесь, так коченели бы где-нибудь на охоте. Разве вас удержишь, когда на дворе сезон?

Принц рассмеялся и загородил лицо перчаткой от напора ветра. Другой перчаткой обвел окрестные холмы.

— А помнишь, Каллах, года два назад мы с тобою тут бывали по делам охоты? Здесь кругом виноградники были, баштаны, народищу полно, шла уборка… А теперь пустыня, как после пришествия Антихриста!

— Да вы же знаете, кто в этом виноват. Иноверцы то и дело налетают, вытаптывают, выжигают. На что им наши виноградники, им пустырь нужен, баранту свою пасти… Державнейший наш царь, простите меня великодушно, он держался тут политики ни мира, ни войны!

— И куда же они сбежали отсюда, куда они делись?

— Кто, ваше высочество?

— Ну, виноградари эти, возделыватели баштанов?

— О, эти в столицу сбежали, нищенствовать да попрошайничать. Хуже дело с пахарями, с женщинами, с детьми. Эти небось слезы льют горькие в Багдаде или в Каире, угнанные, в рабах.

Принц привстал в стременах — пара стремян была подарена ему крестоносцами, римляне же стремян не знали, ездили охлюпкой, — из-под руки обозревал окрестность, все повторял: ай-ай-ай!

— И нам бы все-таки не отклоняться от дороги, — предупреждал Каллах. — А то эти разбойники легки на помине. Сейчас и пожалуют!

Теперь, пока они таким образом разъезжают у кромки прибоя, разъясним, кто они такие. Это и есть знаменитый Андроник Комнин, двоюродный брат покойного Мануила-царя. У него было множество различных званий и титулов, он тоже носил титул протосеваста, что в более точном переводе означает «первосвященный», но титул этот носил совершенно светский характер. Протосевастов в империи было несколько, напомним, что протосевастом был Алексей Комнин, первый министр правительницы. Поэтому гордый Андроник любил называть себя иноземным титулом «принц», и обожавший его народ звал его просто «принц».

Тут их оруженосцы, тоже на конях, в купе ореховых деревьев, голых по случаю зимы, замахали руками и стали показывать на перевал. Там быстрее ветра, словно тени в дурном сне, проносились вереницы всадников, обгоняя друг друга.

— Это они, — мрачно констатировал принц. — Что им нужно? Не хотят же они меня в плен захватить? Уж я-то с ихним султаном в мире живу.

— Нет, наверное, дело хуже, — Каллах, его камерарий, соскочил с коня и проверил подпруги коней принца и своего на случай внезапной скачки. Сколько было в истории случаев, когда высокородные оказывались в рабах только из-за того, что подпруга подвела!

— Наверное, — продолжал камерарий, возвращаясь в седло, — они, первосвященный, за твоими людьми охотятся, за конвоем твоего Пупаки.

— Откуда они могли узнать?

— О, принц, в столице есть немало желающих на шпионаже подработать в пользу разбойников этих.

— Да, ты прав, ты прав… И агаряне, они ведь очень хитрющие звери!

Они подскакали к своим оруженосцам под купою орехов, соскочили на песок. Загородившись конями, на фоне блистающей игры морских волн, они были менее заметны. «Береженого Бог бережет», — уверял Каллах.

— Говорил я, надо было сабель сто с собою брать, — ворчал он. — У них тут, клянусь святыми мощами, за горой небось целое полчище стоит.

Принц его не слушал, всматривался в мощеную ленту римской дороги, уходящую в глубь гор. Оттуда должен был появиться ожидаемый караван или конвой.

И вдруг что-то произошло. Иноверцы с гортанными кликами понеслись назад, некоторые описывали круг, как будто готовые вернуться, и все-таки скакали назад. Через полчаса они окончательно исчезли за кромкой горизонта, как память о злом сне.

Принц улыбнулся:

— Намял им, видимо, бока уважаемый Пупака. И тут же из-за серых монолитов скалы Орлиного гнезда стали показываться на неспешных конях люди Пупаки.

— О-ге! — завидев принца, стали приветствовать его стратиоты, поднимая копья и потрясая ими. Из тесной расщелины Орлиного гнезда выезжало все больше людей и повозок, начинали заполнять приморскую равнину.

— Где же славный Пупака?

— Он едет в конце каравана, где повозки с ранеными. Нет, нет, он сам не ранен, но там одного акрита только что поцарапало. Его подлечивают на ходу, чтобы не замедлять движения.

Перед сумрачным принцем потянулся караван, сформированный в столице, сопровождаемый конвоем из стратиотов Пафлагонской фемы, поэтому и называвшийся в просторечии — конвой. Бравые стратиоты ехали все как на подбор усатые, в трофейных восточных кольчугах. Два молоденьких попа в новых бархатных камилавках ехали на ушастых мулах к месту своего служения, в новые приходы. А вот целая толпа теток, несмотря ни на какие передряги сумевших на столичном базаре сделать бизнес и возвращавшихся с песнями и остротами, в том числе по поводу стратиотских усов.

— Отец!

Ба! Какими судьбами! Да это же его собственные, принца Андроника, дочери — старшая, Эйрини, Ира, и младшая, Феофила, Фия. Старшую мы уже знаем, а младшая была еще совсем девочка, любящая с некоторым вызовом наряжаться: хотя был пост, но на ней красовался серебряный тимпанчик и прозрачный покров, который вообще-то в дорогу не надевают.

— Я очень рад, очень рад, девочки… Удивлен только, меня о вас не предупреждали. Что-нибудь случилось?

— Мама узнала, что от вас пришел конвой. Говорит, поезжайте к нему, тут такое может завариться! А мне как раз очень был недосуг, у нас же свадьба! Ты знаешь Теотоки, племянницу Ангелиссы, которую ты всегда перечницей называешь? Да не Теотоки, Ангелиссу! Представляешь, она за Врану выходит, да не Ангелисса, а ее племянница, Теотоки, моя подруга. А ведь ему семьдесят лет! Да не Ангелиссе же, а жениху, жениху, Вране… Ах, папа, тебе бы всегда шуточки только шутить!

— Хорошо, хорошо, вы приехали, мы очень рады. Поезжайте на усадьбу, а там со всем разберемся, кто жених, кому семьдесят лет…

Пока принцессы разговаривали с отцом, из многочисленных их повозок с имуществом повылезала челядь — пучеглазые горничные, затрапезные няньки, шуты, приживалки, замшелые какие-то монахи, наверное, учителя. «И это в столице мира живут! — подумал Андроник. — Где хоть они таких набрали?» Ира скомандовала ехать, и они, перестав осматривать принца, полезли обратно в повозки.

— Ге, Фамарь! — воскликнул Каллах, ухватив за полу одну из принцессиных спутниц. — Ты-то как здесь оказалась? Дозвольте, ваше высочество, с нею переговорить, это моя старая приятельница.

Накрашенная, насурмленная, изрядно потасканная жизнью Фамарь, завидев Каллаха, протянула к нему руки, и тотчас ветер сорвал с нее шляпку и шарфик и понес к берегу, а свита принцесс с оханьем и визгом пустилась их ловить.

Андроник рассмеялся и отправился дальше, в конец каравана. Каллах, шедший за ним, спросил:

— А вы знаете, пресвятейший, кто эта дама, Фамарь?

— И кто же эта дама?

— Сразу видно, что вы давненько в столице не бывали.

• Предыдущая
• 48/136
• Следующая