Девственная селедка - Вильмонт Екатерина Николаевна - Страница 37

• Предыдущая
• 37/40
• Следующая

— Догадался, конечно, но я твердо стояла на том, что после Корфу не видела Родиона.

— Значит, ты вбила клин между братьями.

— Я? Да что ты… Родион первый сдал брата.

— Вот то-то и оно.

— Да ладно, Ирма. Это уже в прошлом. Мне оба брата не нужны.

— Позволь тебе не поверить.

— Это твое личное дело.

— Хочешь совет?

— Попробуй…

— Позвони Родиону и расскажи, что Платон приехал и поблагодари за предупреждение. Только и всего.

— Совет хороший, но я, извини, им не воспользуюсь.

— Можно узнать почему?

— Потому что я гордая. Он ни с того, ни с сего удрал, а я буду ему звонить? Да никогда. Такой звонок означал бы аванс, а я не намерена его авансировать. Все ясно?

— Более или менее.

Лали сидела в кабинете покойного мужа и методично перебирала его бумаги. Ей необходимо было найти один документ, затребованный фирмой, в которой Иваныч работал много лет. Все бумаги у него содержались в образцовом порядке, однако нужный документ пока не находился. Ей казалось, что бумаги хранят его запах. От этого она как-то размякла, расчувствовалась, нудное на первый взгляд занятие доставляло удовольствие. Это был мир Иваныча, куда ей доступа не было. Наконец, документ обнаружился. Но она уже не могла оторваться… Просматривала все ящики. В одном из них обнаружила початую коробку очень дорогих сигар. Иваныч курил сигары крайне редко, только в минуты особого напряжения. Сигары упоительно пахли… А еще она нашла небольшой фотоальбом. Хотела взять его в руки, но вдруг испугалась. Она никогда прежде не видела его. Что же такое там может быть? Страшно. А вдруг там фотографии каких-то женщин? Она убрала альбом обратно в ящик, но он неудержимо ее притягивал. Я не смогу просто забыть о нем. Она открыла альбом и… слезы градом хлынули из глаз. В альбоме были ее фотографии, любовно разложенные в хронологическом порядке. Вот она такая, какой он увидел ее впервые. Простенькая девушка в ситцевом платье, с косой, перекинутой на грудь. Этот снимок был сделан на первом курсе. На следующей фотографии она уже беременная, в вязаной кофточке. И так двенадцать снимков. Последний был сделан во время круиза по Карибскому морю. Она в черном вечернем платье, подпоясанном зеленым длинным шарфом, с изумрудными сережками в ушах. Платье и серьги были подарком на пятнадцатилетие их брака. Боже ты мой… Как он меня любил… А я? Я до сих пор его люблю. Говорят, любовь и страсть быстро умирают. Да ничего подобного… Она перевернула последнюю страничку альбома и вдруг увидела записку. Почерк Иваныча. Записка была адресована ей:

Она разрыдалась. Слезы лились ручьем, но с ними из груди уходила боль. Иваныч как всегда прав. Замуж выходить я не буду, а жить на полную катушку… наверное смогу. Правда, непонятно, с кем… Но было бы желание, а желающие найдутся, как любит говорить Ирма. Родион? Да нет, не нужно. Хватит с меня Шахриных. И вообще… Это легко было написать «живи», а как? Если именно что желания нет? Показалось на мгновение, а он сбежал…

Вдруг раздался звонок. Кого это принесло в такой час? Родион? Нет, ерунда, он же не знает, где я живу.

Она нажала на кнопку видеоустройства. Какой-то мужчина. Лица не рассмотреть.

— Кто там?

— Ева, это Платон. Открой.

— Что ты хочешь?

— Поговорить!

Она нажала на кнопку. Он вошел в калитку. Она открыла дверь.

— У вас в Америке не принято разве звонить по телефону?

— Ага, вот ты и прокололась!

— В чем это?

— А откуда ты знаешь, что я живу в Америке? Я об этом ничего не говорил. Значит, все-таки Родька… Ну и что? Ты с ним спишь? Он как, в сравнении с твоим фантастическим любовником? Не очень проигрывает?

— Тоник, ты зачем приехал? Чтобы от этом спросить?

— Нет, я только сейчас понял, что ты с ним все-таки спуталась.

— Я ни с кем не спуталась.

— А откуда ж ты знаешь насчет Америки?

— Уж и не помню.

— Ну хватит, завралась совсем. Да, домик недурной…

— Раз уж приехал, может, хочешь чаю?

— Нет, коньяку.

— Коньяку я тебе не дам.

— Это почему?

— Я одна здесь, а кто знает, что вскочит в голову пьяному мужику.

— Боишься, что я тебя изнасилую?

— Нет, этого я как раз не боюсь.

— А чего тогда? Я женщин не бью.

— Еще не хватало. Так все-таки зачем ты примчался сюда на ночь глядя? Говори и я вызову тебе такси.

— Я виделся с сыном.

— Я догадалась. И что?

— Он тебе еще не доложился?

— Нет. Но он и не должен.

— Слушай, Ева, я хочу сказать тебе, что ты редкая сука.

— Я уже поняла. Ты только это хотел мне сказать? Я вызываю такси?

— Нет, это только начало… Я понял, дело, очевидно, в классовой ненависти.

— Что? — опешила от неожиданности Лали.

— Да, да. Именно классовая ненависть. Ты чувствовала, что не годишься для нашей семьи, и в твоем положении не могла рассчитывать на законный брак, хоть ты и делала вид, будто инициатива принадлежит тебе…

— Так, очень интересно… — Лали опустилась в кресло и закурила.

— Не кури при мне, я этого не выношу.

— Не выносишь? Скатертью дорожка. А я в своем доме буду делать что захочу. Давай, развивай свою мудрую мысль.

— Ты сбила меня с толку.

— Ты говорил, что я пылала классовой ненавистью, а ты не мог на мне официально жениться.

— Ну да, именно. Ты обнаружила, что беременна, смолчала, понимая, что законный брак тебе не светит, аборт делать не пожелала, ну еще бы, первый аборт это опасно, тебе ли, медичке, было этого не знать, а тут подвернулся старый опытный прожженный кобель, из бывших зэков, без площади, вот он и решил взять ребеночка на себя, заодно и молодую красивую телку.

— Тоник, ты… Тебе не стыдно нести всю эту мерзкую чушь? Я думаю, твои папа с мамой на том свете краснеют за тебя.

— Не трогай моих родителей! Не смей!

— Извини. Дальше что?

— Ты своего добилась! Отняла у меня сына, унизила меня как мужчину, да еще соблазнила моего брата, единственного родного мне человека. Что ж, ты можешь торжествовать.

Она встала, взяла из буфета бутылку коньяку, налила в коньячный бокал.

— Выпей, может, придешь в себя.

Он залпом выпил коньяк.

— Еще!

Она налила. Ей было жалко его сейчас.

Он выпил. Поставил бокал.

— Еще?

— Да!

Она налила еще.

— Возьми хотя бы конфету, — посоветовала Лали.

— А ты что это вдруг расщедрилась?

— Мне жалко тебя, Тоник.

— Жалко? — Он позеленел. — Тебе меня жалко?

— Жалко.

— Это почему же?

— Потому что ты… Потому что ты как маленький, тебе не дали игрушку…

— Ты как была дурой, так и осталась. Жалеет она меня…

— Скажи лучше, как встретился с сыном?

— Встретился… Я ему триста лет не нужен.

— И он тебе, по-видимому, тоже?

— Глупости!

— Да нет… Зачем тебе взрослый парень, чужой совершенно, любящий память о другом отце? Которого нужно завоевывать еще… И ты прав. Тоник, найди себе хорошую красивую девушку, женись, сделай ребеночка, ты еще молодой, успеешь вырастить, воспитать.

В комнату вдруг вошел Вир. Потянул носом воздух и улегся у ног хозяйки.

— Хороший совет, — фыркнул Платон.

• Предыдущая
• 37/40
• Следующая