Колодец в небо - Афанасьева Елена - Страница 35

• Предыдущая
• 35/117
• Следующая

– Это ты наизусть выучила, баушка?! И как ты столько запомнила, а еще говоришь, склероз-склероз!

– Ты сорок лет экскурсоводов, что по твоим залам водят группы, послушай, еще и не то запомнишь! Я, кажется, на всех языках уже рассказать могу…

– И на японском?!

– Может, и на японском, не пробовала. Ты, Андрюшка, пока на русском слушай! Не то в перерыв отведу тебя к матери в проектный институт, будешь там среди чертежных досок скучать! О чем я говорила? Ах да, что Лизелотта представляла свой родовой замок в огне. Мучилась, поди, деточка! Врагу такого не пожелаешь! Чтобы твоя новая семья от твоего имени рушила твой отчий дом! Огонь тот ей потом всю жизнь в страшных снах являлся. В этих баталиях большая часть сокровищ ее отца и брата пострадала, еще часть была распродана, чтобы якобы вернуть французской короне средства, недоданые в виде приданого Елизаветы-Шарлотты. Единственное, что не сгорело в том огне, – это камни и монеты. Монеты муж ее, герцог Орлеанский, как большой нумизмат, прибрал к свои рукам. Не отдал он жене и старые гобелены с изображением Юлия Цезаря, жадина! А на камни не позарился. Так вся родовая дактилиотека оказалась в руках Мадам. Ее библиотекарь Сезар Бодело, чтобы помочь просвещенной Мадам, перевел для нее с латинского труд римского антиквара Фульвио Орсини «Портреты знаменитых людей», и многие из тех портретов обнаружились в коллекции Мадам. И хоть великая египетская камея, которую по имени владевших ею в начале шестнадцатого века герцогов Гонзага, стали звать камеей Гонзага, ей не досталась…

– Эта та, что на первом этаже? – Андрюшка определял великую камею не по владельцам и странам, а по залам Эрмитажа, в которых дежурила бабушка.

– Она самая. Из Мантуи, где камея хранилась у герцогов Гонзага, она попала в Прагу, оттуда в Швецию, королеве Христине. А Христина, дурочка, взяла да от престола сама и отреклась. Подалась в Италию, перешла в католичество. Потом одумалась, хотела было на свой трон вернуться, да поздно – занят трон. Так и скиталась между Францией и Италией. А камея Гонзага долго хранилась в Ватикане, пока не досталась Наполеону, который подарил ее первой жене Жозефине. А та отдала камею на милость победителю русскому императору Александру I, который и привез ее в Петербург. Но все это позже. А пока Лизелотте достались в наследство две не менее великие, хоть и меньшие по размеру копии – римская и более поздняя, времен самих Гонзага…

– И копии эти здесь?

– Нет, до России эти копии если и добрались, то сгинули невесть где. Нет их в Эрмитаже. Их вообще со времен Мадам никто не видел, а кто видел, вслух о том не рассказывал. Только легенды ходят, сказки сочиняются, одна другой страшнее. Что одна из камей, та, которая римская, хитрой силой обладает – правителей меняет. Стоит камею эту любому правителю в дар поднести, как и приходит время преемника называть. Ту камею в древнем Риме для императора Траяна делали, но что-то в слоях сардоникса перепуталось, и волосы у императора вышли рыжими, а Траян был русоволос. И чтоб дорогое изделие не пропадало, хозяин раба-резчика решил, что легче рыжего императора отыскать. И привел к власти Адриана. А камея странную силу обрела – менять властителей. Другая камея, что во времена Гонзага, была изготовлена по приказу Чезарио Борджиа – ирод был еще тот, какой срамоты только не творил, но тебе это знать еще рано, – та тоже заколдованная. Якобы в той камее был хитро запрятан яд. Случайно надавишь на какую-то часть камеи и получишь смертельную дозу яда. Легенда и гласит, что герцогиня Гонзага не сама эту камею из подарочного ларчика достала, а первой ее в руки взял старый учитель. И упал замертво.

– Может, он просто слишком старый был?

– Все может быть. Говорю же, легенда…

– А как это все в Ленинград попало?

– Не Ленинград. А Петербург. После смерти Лизелотты дактилиотека досталась ее сыну, тоже Филиппу Орлеанскому, и потом много лет принадлежала Орлеанским, которые пополнили ее камнями из коллекции знаменитого богатея и мецената Кроза. Через полвека после смерти Мадам ее праправнук Луи-Филипп-Жозеф, которого звали еще Филипп Элигате, выставил дактилиотеку прабабки на продажу. Филипп Элигате надеялся после свержения Людовика XVI стать регентом, а до той поры сильно нуждался в средствах. Но прежде торгов о продаже узнала наша императрица. А у Екатерины Второй, мой дружок, была камейная болезнь. Из всех сокровищ ее стареющую душу грели только юные флигель-адъютанты, ну да об этом тебе еще тоже знать рано, и старые камни… Так коллекция герцога Орлеанского и попала в эти стены, и ты можешь разглядывать камни, которые держали в руках и Лизелотта, и Екатерина…

– Но тех двух заколдованных камей здесь нет?

– Нет. Екатерина разбирала доставленные из Парижа ящики с коллекцией Орлеанского вместе со своим любо… В общем, вместе с неким молодым офицером Александром Дмитриевым-Мамоновым. Вместе по ящичкам того вон, видишь, в дальнем углу стоит, шкафа, изготовленного специально для хранения этой коллекции Дэвидом Рентгеном, раскладывала.

– Рентгеном, это как меня мама в поликлинику водила.

– Так, да не так. Рентген это фамилия. Он какие-то лучи открыл или что-то в этом роде. Я в физике, друг мой, не сильна. Классе в седьмом или в восьмом учить будешь. Но тот Рентген, который с лучами, позже жил. А этот редким мастером мебели был. По его шкафам Екатерина с фавори… с офицером и раскладывала свои сокровища. Кто ее знает, может, и подарила офицеру камею-другую. Беги-ка ты, Андрюшка, вниз. Не до сказок сейчас, Видишь, иностранцы группами пошли. «Интурист». Внукам при бабушках в Эрмитаже сидеть не положено. Беги, свою камею Гонзага посмотри и мумии египетские, ты же их любишь. Или в рыцарский зал сходи. Остальное дома перед сном дорасскажу…

11. В отраженном свете

(Ирина. Декабрь 1928 года. Москва)

– Кэ-А – КА, Ме-Е- МЕ. Каме-Я. Каме Х . Тотачка, а чего такое «каме Х »?

– Не «каме Х », а «кам J я». Рисунок, выточенный на камне, как этот, – вынимаю из кармана и протягиваю вертящемуся под ногами калмычонку Вилли камею. – Погляди сам и не мешай, ладно? Скоро человек за отпечатанной главой придет, а я еще не закончила. Страниц пять осталось, не меньше. Ты уж, друг Вилли-Ленни, тихонько посиди.

– Эгеть! – соглашается мальчишечка, с ногами забираясь на мою узкую кровать.

Тороплюсь. N.N. должен прийти в девять, а я всю ночь печатала «макизовский» заказ и только теперь, сбегав на Цветной, сдав работу и получив обещанные двадцать рублей (отдавать только теперь, царство небесное Елене Францевне, некому), села за профессорскую камейную рукопись. И сама зачиталась. Не дело машинистке текстом зачитываться. Опечатки тут как тут. Когда Нарбут главы из «12 стульев» начисто перепечатывать давал, некоторые страницы по три раза перебивать приходилось. В иных местах романа хохотала так, что смеялись даже пальцы, оттого и путали за несколько лет на ощупь заученные клавиши.

И теперь, зависая над исписанными убористым, будто летящим вперед сердца почерком страницами, я зачитывалась камейными историями, берущими истоки в веках и тысячелетиях до нашей эры. Нужно бы быстрее и аккуратнее печатать – больше напечатаешь, больше заработаешь, без «зифовской» сотни жить как-то надо. Но я не могу оторваться от тайн третьего века до нашей эры. В довершение ко всему партийная калмычка на очередное партсобрание убежала, в Вилена одного оставила. Сидел малыш один, сидел в их темной выгородке, да не выдержал, по гостям пошел. И знает, что мать вернется – ругать будет, что «по буржуям попрошайствует», а ходит.

И не попрошайствует вовсе. Интересно человеку, что соседи делают. Отчего, к примеру, у этой молоденькой «тотачки» все из-за двери стук да стук. И гвозди не забивает, а стукает и стукает. Мальчик из своего закутка выберется, по сторонам оглядится, мою дверь приоткроет, и только хитроватый чуть раскосенький глаз блестит. Мол, и не мешаю я тебе, тотачка, и нет меня здесь, и вовсе я на своем топчанчике давно сплю, как мамкой велено. Так одним глазом и блестит, пока я не сжалюсь, в комнату свою не впущу.

• Предыдущая
• 35/117
• Следующая