Метаполитика - Ефимов Игорь Маркович - Страница 46

И с этими людьми Петру I нужно было прорубать «окно в Европу». Переломить их взгляды, пополнить их ряды новыми деятелями – во всей работе Петра не было задачи более трудной и ключевой. В его эпоху «дворянство по отечеству пополняется из всех слоев общества, даже из иноземцев, людьми разных чинов, не только «белых» нетяглых, но и «черных» тяглых, даже холопами, поднимавшимися выслугой: табель о рангах 1722 года широко раскрывает этим разночинцам служебные двери в лучшее старшее дворянство» (36, т. 3, с. 9),

Людовику XIV табель о рангах нужна была для того, чтобы принижать аристократию и поднимать по служебной лестнице милых его сердцу ничтожеств; Петру – для того, чтобы влить в одряхлевший государственный организм свежую кровь, чтобы ставить к делу слуг способных, преданных, целеустремленных. Первый, приняв сторону неведенья, резко замедлил движение страны, второй при том же деспотизме и самовластии искал опору в выборе веденья и тем ускорил развитие своей империи. После этих государей подстегнутая Россия и приторможенная Франция если не оказались на одном уровне, то, во всяком случае, приблизились друг к другу настолько, что между ними сделались возможны реальные контакты, обмен людьми и идеями вплоть до знаменитой переписки русской императрицы с французскими мыслителями.

К сожалению, все завоевания выбора веденья в среде русского правящего класса ограничились сферой столичного дворянства. Этого было достаточно для того, чтобы поддержать жизнеспособность гигантской империи, чтобы обеспечить кадры высших чиновников, офицеров и дипломатов, чтобы создать блестящую культуру XIX века, но недостаточно для внесения заметных перемен в устоявшийся уклад крепостнической жизни. Причем даже и столицы в критические моменты оказывались слишком падки на блага неведенья. В «дней Александровых прекрасное начало» все, казалось, были согласны с необходимостью реформы. Но ставить получение должности в зависимость от собственных знаний? сдавать экзамен на чин? Это представлялось неслыханным унижением. Уже в самой форме опалы, обрушившейся на инициатора реформ – Сперанского, – ночью тайком арестовать и увезти в Сибирь без объявления причин – легко узнать почерк восторжествовавшего неведенья. Полвека спустя оно же, слившись в дружный хор протестующих голосов, изуродовало и обкорнало первоначальные проекты реформы 1860 года. Поистине у Пушкина было достаточно оснований, чтобы написать в письме к Чаадаеву в 1836 году: «Наша общественная жизнь – грустная вещь. Это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циничное презрение к человеческой мысли и к достоинству – поистине могут привести в отчаяние. Правительство все-таки единственный европеец в России. И сколь бы грубо оно ни было, только от него зависело бы стать во сто крат хуже. Никто не обратил бы на это ни малейшего внимания».

С другой стороны, надежды, возлагавшиеся Пушкиным на аристократию, отнюдь не были наивными. Его политическая интуиция опиралась на те исторические примеры, в которых знать выступала упорным хранителем государственной мудрости и высокого уровня зрелости. В Риме после проскрипций Суллы и Мария, после гражданских войн, после казней Нерона и Домициана всадническое сословие все еще могло поставить Траяну и императорам из династии Антонинов достаточное количество помощников для создания «золотого века империи». В Англии попытки королей вернуть себе бесконтрольную власть, которой обладал Генрих VIII, неоднократно разбивались о твердую волю тех самых судей, в которых они надеялись найти послушное орудие. «Судебная, политическая, экономическая и административная власть мировых судей была так разнообразна и в совокупности так значительна, что они сделались самыми влиятельными в Англии людьми… Они были слугами королевы, но она их не оплачивала и они от нее не зависели. Они были сельскими джентльменами, живущими в своих собственных поместьях на свои собственные доходы. В конечном счете, они больше всего ценили доброе мнение своих соседей, джентри и населения графства. Поэтому в тех случаях, когда сельское дворянство было в сильной оппозиции к государственной и религиозной политике короля… королевская власть уже не имела другого аппарата управления в сельских местностях». Английская аристократия охраняла государственную жизнь не только от неведенья монарха, но в значительной мере и от неведенья народного. «Во многих деревенских местностях население продолжало бы топить и сжигать ведьм вплоть до XIX столетия, если бы только джентри не сдерживали его. Уже в 1736 году к большому негодованию значительной части народных масс, парламент отклонил теперь уже устаревший закон, по которому ведьмы приговаривались к смерти… Однако фактически в Англии не был казнен ни один еретик после сожжения унитарианцев еще при жизни Шекспира» (75, с. 194, 278, 276).

г) Апофеоз политического неведенья

Мы видим, что единовластие, хотя и опирается всегда на силы неведенья всего народа, может оказаться довольно терпимой, а иногда и единственно возможной формой политической организации общества – в том случае, если правитель, или вельможи, или и тот и другие обладают необходимыми для этого качествами. Но если владыка и правящая верхушка погружаются вслед за народом в туман неведенья, страна оказывается на грани кровавого кошмара, от которого уже нет ни спасения, ни защиты.

С этого момента власть делается полностью неспособной укреплять свой авторитет исполнением своих главных задач: обеспечением внутреннего мира и внешней безопасности.

У нее остается единственная возможность доказывать всему миру и себе самой, что она властвует всерьез, повседневно демонстрировать полный и абсолютный произвол в своих действиях где только возможно. С роковой неизбежностью катится она по этому наклонному пути и, если ее вовремя не уничтожит историческая случайность, докатывается до самого страшного; до планомерного бессмысленного, зверского истребления какой-то части собственного народа.

Бессмысленность этих гигантских исторических трагедий порой достигает таких размеров, что делает их какими-то расплывчатыми в наших глазах, ускользающими от света логического исследования. Когда мы видим, что вся мощь государственной машины вдруг без всякого повода сознательно оборачивается на уничтожение миллиона лояльных подданных и они послушно идут на заклание, мы первым делом спрашиваем себя: как это могло случиться? зачем это делалось? И так как необъяснимость – самое трудное для строго логического ума, мы спешим либо удовольствоваться каким-нибудь из существующих объяснений, либо отодвинуть событие на задворки сознания, как будто его и вовсе не было.

Но оно было. Каждое из них случилось в свое время и на своем месте, и мы не должны, не имеем права забывать о них, ибо ничем не гарантированы от повторений.

Была Россия, год 1564-й.

Был царь Иван Васильевич, во мраке души которого назревало нечто такое, что ужаснуло даже, его самого и заставило без всякой внешней причины отречься от престола. Были народные слезы и челобитья, было боярство, умолявшее царя снова взять власть в свои руки и принявшее его условия, «чтобы ему на изменников своих и ослушников опалы класть, а иных и казнить, имущество их брать в казну, чтобы духовенство, бояре и приказные люди все это положили по его государевой воле, ему в том не мешали».

Учрежденная опричнина не боролась с крамолой, потому что никакой крамолы не было и в помине, не заменяла бояр у кормила верховной власти, потому что не умела управлять, не брала на себя функции контроля и преследования злоупотреблений, ибо сама была чудовищным злоупотреблением. С самого начала до конца роль опричников сводилась только к одному – к палачеству. В списках загубленных, которые набожный царь рассылал по монастырям для заупокойных молитв, «боярских имен сравнительно немного, зато, сюда заносились перебитые массами и совсем неповинные в боярской «измене» дворовые люди, подьячие, псари, монахи и монахини» (36, т2, с. 175, 185). Но было бы наивно полагать, что в этих списках перечислены все жертвы. Сколько их было на самом деле? Что могли натворить за семь лет в гигантской стране шесть тысяч вооруженных головорезов, получивших полную свободу безнаказанно грабить и убивать всех от мала до велика? Этого не в силах воссоздать никакое воображение.