Метаполитика - Ефимов Игорь Маркович - Страница 45

При том, что слепое народное чувство всегда служит единовластию надежным фундаментом, остается еще проблема «стен», или, скорее, «колонн», государственного здания – административно-управленческого аппарата. Кого назначат на посты судей, министров, губернаторов, воевод, префектов, послов, прокуроров, генералов и офицеров – вопрос немаловажный. От него зависит порой судьба каждой провинции, каждого местечка, всей нации в целом. Эта-то проблема и остается тем зауженным, ограниченным полем сражения, на котором веденье и неведенье продолжают свою вечную борьбу в политической сфере и при единовластии. Но так как все назначения на высшие посты в государстве делаются монархом, его личные качества и пристрастия становятся политическим фактором огромной важности.

Переход к единовластию – всегда победа неведенья. Однако с тех пор как единовластие установилось достаточно прочно, очень многое начинает зависеть от личности владыки. Ведь всякий из них остается человеком, в душе которого протекает борьба между веденьем и неведеньем, и, как знать, быть может, даже конкрето безграничной власти окажется не в силах полностью затмить ум и сердце. Во всяком случае, история дает нам немало примеров монархов, выдающихся как по личным достоинствам, так и по целеустремленности своей политики. Появление такого монарха на престоле способно было за один год переменить атмосферу жизни в стране. После Домициана мог появиться Траян, после Марии Кровавой – Елизавета Английская, после Павла I – Александр I. Сознательная часть общества имела все основания приветствовать и поддерживать этих государей, ибо видела в них избавителей от кровавого кошмара прошедших лет, а они, в свою очередь, находили в ней надежную опору своей власти.

Гораздо хуже дело обстоит там, где неведенье торжествовало не только в личности монарха, но захватывало всю правительственную машину целиком. Перемены на троне, замены «плохого» царя «хорошим» – на это еще можно было надеяться, но внести какие-нибудь изменения в нравы и привычки чиновничьей касты могло только время. И не просто спокойное течение его, но время, заполненное противоборством различных выборов в среде административного класса. Иными словами, уровень зрелости министров и их помощников был не менее важен, чем уровень зрелости государя. Самыми драматичными оказывались те царствования, при которых эти уровни являли собой резкое и явное несовпадение.

Возьмем для примера двух монархов: Людовика XIV и Петра I.

На первый взгляд направление их политики и используемые приемы кажутся вполне идентичными.

Оба они видели главную цель в укреплении абсолютизма своей власти.

Оба в этом стремлении не остановились даже, перед тем, чтобы поставить самих себя во главе церкви.

Оба были постоянными агрессорами и ввязывались в войны почти со всеми соседями.

Оба были готовы щедро платить за все начинания кровью и потом своих народов.

Оба были бессмысленно жестоки в преследовании еретиков: один посылал на галеры гугенотов, другой доводил до самосожжения раскольников.

Оба питали неприязнь к старой знати и пытались покончить с ее влиянием одним и тем же оружием – табелью о рангах, открывавшей двери государственной службы людям неродовитым.

И может быть, именно в этом последнем пункте – в принципе подбора людей – и проявилась наиболее наглядно огромная разница между двумя монархами. Понять это можно, только сравнив, что каждый из них получил при вступлении на престол и что оставил преемникам.

Людовик XIV взошел в 1661 году на престол самого могущественного в тогдашнем мире королевства. Государственная машина была создана Генрихом IV и Ришелье и при Мазарини выдержала испытания междоусобиц Фронды. «Эпоха была богата всевозможными выдающимися людьми. Министры и дипломаты молодого короля были в ту пору наиболее искусными в Европе, его полководцы – наиболее выдающимися, подчиненные им офицеры, пройдя школу своих начальников, сами ставшие славными полководцами, – наилучшими:… Государство находилось в цветущем состоянии, всего было в избытке. Кольбер довел финансы, морское дело, торговлю, промышленность, даже литературу и просвещение до высшего расцвета…» (63, т. 2, с. 60, 93).

«Но Людовика XIV утомило превосходство ума и достоинств его прежних фаворитов. Он хотел первенствовать умом и волею в делах правления и на войне, как властвовал во всех других областях… Он взял под подозрение, а вскоре даже возненавидел всякое проявление благородства чувств, уверенности в себе, самоуважения, личного достоинства, образованности. С возрастом это отвращение увеличивалось. Он хотел царствовать самостоятельно. Вот почему нередко совершенно неопытные новички занимали посты министров и полководцев. Людовик был чрезвычайно доволен подобным порядком, и часто у него вырывалось признание, что он выбирает таких, дабы их воспитывать, и он действительно верил, будто это делает… Мало-помалу под давлением необходимости все обязанности свелись к одному: трепетать и стараться подслужиться… Так сложилась эта безграничная власть, которая могла делать все, что захочет, и слишком часто хотела все, что могла, не наталкиваясь никогда на сопротивление (внутри страны)… В результате пятидесяти шести лет царствования… было пролито столько крови… зажжены пожары по всей Европе, спутаны и уничтожены все порядки… королевство доведено до непоправимых бедствий, почти до грани полной гибели, от которой страна была избавлена лишь чудом Всемогущего» (63, т. 2, с. 188).

Петр I при своем вступлении на престол получил совсем другое государство и другой состав правительственного класса. Русское боярство или то, что от него осталось после топора Ивана Грозного и застенков Бориса Годунова, в XVII веке представляло собой касту, зараженную неведеньем в предельно возможной степени.

Местничество – вот название язвы, поедавшей все здоровые силы, оставшиеся еще в знатных семьях.

Распределение командных постов в армии, назначение на воеводства, управление приказами, влияние в боярской думе – все зависело не от личных способностей и энергии человека, но от места, которое его далекий предок занимал в списках древнейшего боярства или за царским столом несколько веков назад. «Как стояли предки, так вечно должны стоять и потомки, и ни государева милость, ни государственные заслуги, ни даже личные таланты не должны изменять этой роковой наследственной расстановки… Служебная карьера лица не была его личным делом, его частным интересом. За его служебным движением следил весь род, потому что каждый его служебный выигрыш, каждая местническая находка повышала всех его родичей, как всякая служебная потерька понижала их» (36, Т. 2, с. 154). Когда один молодой боярский отпрыск не чинясь встал под начало приятеля из другого рода, все его семейство кинулось в ноги царю, прося наказать за страшную обиду, которую он нанес им всем своим небрежением.

«Местничество не признавало подвигов. Князь Пожарский, спаситель отечества, «отослан был головой» к ничтожному, но родовитому сопернику (Салтыкову), подвергся унизительному обряду, был проведен с торжественным позором пешком под руки под конвоем от царского дворца до крыльца соперника… Государственная власть искала способных и послушных слуг, а местничество поставляло ей породистых и зачастую бестолковых неслухов… Сплачивая родичей в ответственные фамильные корпораций, оно разрознивало сами фамилии, мелочным сутяжничеством за места вносило в их среду соперничество, зависть и неприязнь, чувство узко понимаемой родовой чести притупляло чутье общественного, даже сословного интереса и таким образом разрушало сословие нравственно и политически… В 1681 году, когда возбужден был вопрос об отмене местничества… боярство втихомолку сделало еще одну попытку спасти свое положение. Составлен был план раздела государства на крупные исторические области, бывшие некогда самостоятельными. В эти области из наличных представлений московской знати назначались вечные несменяемые пожизненные наместники… Патриарх, на благословение которого был препровожден проект (царем Федором), разрушил его, указав на опасности, какими он угрожает государству» (36, т. 3, с. 73; т. 2, с. 156).