Знатные распутницы - Бенцони Жюльетта - Страница 24

Маркиз разразился смехом и, склонившись перед прекрасной герцогиней, покрыл ее руки поцелуями.

– Вы прекрасны, Гортензия. Как можно вам противиться? Никого не удивляет, что мужчины теряют разум из-за вас. Ваш муж любит вас, это, несомненно, большое для него несчастье.

– Для вас это тоже несчастье? – Не без горечи парировала Гортензия и вырвала у него свои руки. – Это еще одна причина для моего отъезда. Я причиняю всем только горе. Я решилась на этот шаг, но все должно остаться в тайне. Могу я надеяться на вашу помощь?

– Разве я когда-нибудь вам в чем-нибудь отказывал? Я буду охранять вас, любимая Гортензия. Отправляйтесь в Рим, если вы хотите, но предоставьте мне позаботиться обо всех деталях. Я дам вам лучших своих людей. Так вы будете больше думать обо мне. И как только духи успокоятся, я последую туда за вами.

Очаровательная улыбка озарила лик молодой женщины.

– Таким я вас люблю, мой шевалье. Я полностью отдаю себя в ваши руки.

Бегство Гортензии было продумано до мелочей шевалье и Филиппом Манчини, всегда готовым помочь своей любимой сестре. Один из сопровождавших Пармийак подготовил лишь одну остановку, а герцог лично снарядил удобную карету и предоставил деньги. Роан отдал Гортензии своих верных слуг – Нарцисса и своего конюха, молодого Курбвиля, парня двадцати лет, который был особенно смышлен и к которому он питал полное доверие. Было решено не посвящать в это дело сестер Гортензии – Олимпию и Марию-Анну, считая их не очень надежными.

13 июня должен был состояться побег. На этот вечер Гортензия вместе с Олимпией получила приглашение на ужин в Сен-Жермен. Конечно, она там не появилась. Олимпия забеспокоилась, не увидев сестры и повернула обратно в Париж. Но по пути она встретила своего брата Филиппа, ехавшего навстречу.

– Где Гортензия? – спросила графиня де Суассон.

– Вы ее не встретили?

– Нет.

– Она поехала другой дорогой, – спокойно ответил Филипп. – Я видел, как она свернула передо мной.

Олимпия не заметила лукавства, прятавшегося за усмешкой герцога Невэрского. Филипп Манчини солгал лишь наполовину, поскольку действительно видел, как Гортензия свернула, но в направлении Милана. И когда Олимпия возвращалась в Сен-Жермен, надеясь встретить там сестру, Гортензия, переодетая в мужской наряд, как и ее горничная Нанон, были в пути в карете с гербом герцога Невэрского.

Она бросилась в авантюру, конца и последствий которой не могла предвидеть, настолько сильна была у нее жажда к жизни. Она покинула четверых детей и поставила на карту свою репутацию, но чувство свободы ее опьянило. И каждый раз, когда она выглядывала из окна кареты, она видела молодого и красивого всадника, скакавшего рядом – маленького Курбвиля.

Когда Гортензия, не делая остановок, добралась до Бар-м-Дюк и затем до Нанси, Мазарини набрался наглости разбудить среди ночи короля, как будто Людовик XIV был обыкновенным полицейским комиссаром, за что, однако, получил резкий отказ. Тогда он организовал собственную погоню, но безуспешно. Благодаря стараниям Курбвиля, Гортензия получила большое преимущество во времени, и в Нанси, в суверенных владениях герцога Лотарингского, она была уже вне опасности. Отсюда она могла спокойно продолжать свое путешествие. Все до пересечения Франш-Контэ прошло бы хорошо, если бы, резвясь вместе с Нанон в саду приютившего их местечка, Гортензия не упала бы и не повредила неудачно коленку. Поэтому сумасбродная герцогиня добралась до Швейцарии на носилках. Она остановилась сначала в Нёф-Шатель, затем в Альтдорфе, где перед трудным пересечением Санкт-Геттхарда провела несколько недель в шезлонге с вытянутой ногой. Строгая швейцарская деревня, место рождения Вильгельма Телля, лежала на берегу озера Фирвальдзее. Строгость окружающей природы, однако, не докучала пациентке, поскольку молодой Курбвиль проявил себя во всей своей красе. Он прекрасно массировал больную коленку и благодаря этой заботе между герцогиней и конюхом вскоре возникла определенная интимность… которая совсем не понравилась слуге Нарциссу, находившемуся здесь, главным образом, для того, чтобы по поручению своего господина шевалье де Роана следить за Гортензией. Вполне понятно, что он сразу же известил шевалье о случившемся. Вскоре весь Париж узнал о его огорчении, к большой радости рифмоплетов. Все знали, что герцогиня проводит приятные часы в объятиях симпатичного конюха.

Распространявшиеся по городу куплеты о герцогине довели бешенство Армана до крайней степени, однако несчастный был не в состоянии ни закрыть рты шансонье, ни возвратить в фамильный замок свою бродяжничавшую жену. Судиться было любимым занятием бывшего маркиза.

Тем временем Гортензия прибыла в Италию. Принц Колонна, коннетабль Неаполитанского короля, сказочно богатый супруг Марии Манчини, был терпелив и очень вежлив, но все имеет свой предел. Ему не понравилось, как Гортензия встретила свою сестру, выехавшую ей навстречу по дороге в Милан. Мария была счастлива вновь увидеть Гортензию и бросилась ей в объятия. Разумеется, Гортензия ответила по-итальянски пылко, но после этих первых поцелуев она отступила шаг назад, чтобы разглядеть сестру, и разразилась злорадным неудержимым смехом.

– Мой Бог, – сказала она, – я никогда бы не подумала, что Италия так далеко от Парижа! Уже века никто не носит там такие длинные юбки и завязки такого цвета. Провинциалка из глухой Оверни понимает в моде больше, чем ты, моя бедная Мария.

Принцесса де Колонна покраснела, как вишня. Расстроенная, смотрела она на свое темно-красное шелковое платье и с трудом сохраняла спокойствие. С этого момента коннетабль возненавидел невестку всем сердцем.

Он был мужчиной строгих нравов с твердыми принципами и имел в отношении образа жизни жены совершенно определенные представления.

– Мария одевается так, – отпарировал он, – как принято у нас одеваться всем почтенным, состоятельным женщинам. И если мы не следуем парижской моде, то от этого мы отнюдь не чувствуем себя несчастными.

Говоря так, он в упор разглядывал молодого Курбвиля, слегка элегантный вид которого привлек его внимание.

– Кто этот молодой человек? – спросил он, указав на него пальцем.

– Мой конюх, – ответила Гортензия, несколько вызывающе. – Монсеньор Курбвиль, которого предоставил мне мой верный друг шевалье де Роан.

Оба господина обменялись приветствиями, и все собрались ехать дальше в Милан, где герцог фон Сесто, брат коннетабля, выделил дворец в их распоряжение. Было лето, и гнетущая жара в Риме была слишком изнурительна для женщин, прежде всего для Гортензии, не привычной к ней. К тому же болота, окружавшие священный город, обмелели, и оттуда распространялась опасная малярия, если даже не смертельный вирус чумы.

Приехав в Милан, Гортензия де Мазарини заперлась во дворце, никуда не выходила и не принимала гостей. Она хотела быть наедине со своим конюхом.

Герцог Невэрский был и на каплю не снисходительнее коннетабля. Когда он узнал, прибыв в Милан, что его сестра, отгородившись от мира… живет с конюхом, он пришел в ярость.

– Мадам, если бы я знал, что вы так низко падете, бросившись в объятия простого конюха, я бы пальцем не шевельнул, чтобы помочь вам бежать из Парижа.

– Никогда бы не подумала, что вы так узколобы, мой брат. Я свободна, как мне кажется…

– Свободна, свободна, это легко сказать. Весь Париж говорит о вашем недостойном поведении. Вы заблуждаетесь, когда считаете, что таким образом завоюете благосклонность короля и всех тех, кто вам чертовски нужен.

Когда речь заходила о любовных делах, Гортензия теряла терпение. Она свирепела.

– Что обо мне думают, мне совершенно безразлично! Если я отказалась от своего дома и положения в обществе, то это как раз ради того, чтобы жить так, как мне нравится, и не зависеть ни от кого. Я заплатила за свою свободу слишком дорого. Предоставьте ее мне!

– Если я вас правильно понял, – презрительно бросил Фил-лип, – то быть свободной означает для вас броситься в объятия первого встречного.