Языческий империализм - Эвола Юлиус - Страница 10

Поэтому необходимо понять, что важна не столько идея-в-себе, а важно кто эту идею утверждает.

Не идея придает индивидууму ценность и могущество, а, напротив, индивидуум придает идее ценность, могущество и оправданность. Это понимал Вольтер, когда в отношении французского короля он сказал, что некоторые жесты ценны только тем, что именно он их делает.

Итак, остается совершить последний великий шаг — освободиться от суеверного демократического и безличного отношения к «отечеству» и к «нации». Властелин, медленно передвигая центр от абстрактного к конкретному, в конце концов откажется от самой идеи «отечества», перестанет искать в ней поддержку, сделает ее имманентной, а самого себя — центром для любой ответственности и для любых ценностей, и только тогда он сможет по праву сказать: "Нация, государство — это Я".

Это уровень, на котором может находиться не тот, чье превосходство — согласно использованному ранее выражению — покоится на могуществе, а, напротив, лишь тот, чье могущество покоится на превосходстве.

Потребность в могуществе означает бессилие, и кто понимает это, тот, возможно, поймет и то, в каком смысле путь истинного отречения (мужественного отречения, которое покоится на "отсутствии необходимости" и на "самодостаточности") может быть условием для пути к верховному могуществу, и тогда, быть может, он также постигнет тайную логику (в соответствии с традицией, большинством совершенно неоправданно считаемой мифом), по закону которой аскеты, святые и посвященные могут внезапно проявить гипнотическое и сверхъестественное могущество, намного превышающее могущество людей и вещей.

Если всякая потребность, всякая алчность и всякая страсть обессиливает, грабит человека, то НЕТ, сказанное всему, интегрирует, потенцирует, возвышает его, ведет к высшей центральной и солнечной жизни.

И вместе с этим исчезает всякая видимость титанизма, которая могла бы быть присущей идее абсолютно централизованного, освобожденного от всяких условий принятия на себя полноты могущества одной единственной личностью. Здесь индивидуальное есть сверх-индивидуальное. Действительно, оба эти элемента смешиваются, и свойственные им тенденции здесь так же мало отличаются друг от друга и так же мало противоречат друг другу, как ручейки в момент своего впадения в море. Здесь властелин не столько особое смертное существо, сколько универсальный элемент, космическая сила. И теперь, в свете этого, понятно, почему короли в некоторых восточных традициях прекращали носить свое прежнее человеческое имя в момент коронации. И из мифологического символа становится ясным, почему древние жители Севера могли считать своих вождей воплощением крови Одина, Фрейра, Тиу; почему египтяне и иранцы видели в своих царях земные подобия солнечных божеств; почему римляне и греки почитали своих властелинов как откровение неизменного «героического» потока, утвержденного в образах Геракла и Аполлона.

"Постоянно присутствуют в великом жилище мира; постоянно утверждаются на прямом троне мира; шагают вперед по великому пути мира, и когда это достигнуто, народ разделяет добытые блага". — "В ширине и глубине своего мужества (virtus) подобны Земле; в высоте и блеске его подобны Небу; в протяженности и длительности его подобны пространству и вечности: и образуют третье Могущество между земным и небесным" — так говорит о подлинных властелинах Традиция.

Истинный Властелин, истинная имперская натура — это тот, кто обладает этим высшим бытием — таким его количеством, которое непосредственно означает иное бытие — качество: мужество (virtus), перед которым — до известной степени даже при отсутствии прямого желания — все остальное сжигается, упраздняется и подавляется. Он есть тот, кто утверждается как Несущество: как всеобъемлющее грозное сияние, которому ничто не может противостоять, как спокойное хладнокровное величие, останавливающее руку с занесенным мечом, или прыжок хищного зверя. Он есть тот, кто невольно внушает уважение, кто пробуждает желание повиноваться, жертвовать, искать в этой всеохватывающей жизни смысл особого, истинного Бытия. В Нем как в действии пылает весь род, вся традиция, вся история, — они прекращают быть абстракцией, бескровной идеальностью и становятся индивидуализированной реальностью, становятся

Жизнью — абсолютной жизнью, самодостаточной, чистой свободой — становятся Духом, становятся Светом.

И только Он, в своем апогее, может сказать: "Я есть Путь, Я есть Истина, Я есть Жизнь". И только Он дает несметному числу людей, всей системе низшего детерминизма жизни Единство, Смысл, Оправданность, которых они никогда не имели ранее. Потому что низший никогда не может жить полно и совершенно, если он не знает, что центр и цель находятся в конкретном Высшем; потому что часть ощущает себя элементом целого организма только тогда, когда она видит смысл своего существования не в себе самой, а в душе (в душе, которая является реальностью, а не чистым идеалом или абстрактным законом).

Все это — план основных этапов завоевания государства и Пути к могуществу. Наивность грубой силы, риторика идеальности и "Вечного Закона", относительность и двусмысленность динамической игры идей-сил, мифов «отечества» и «нации», необходимость в поддержке власти снизу — все эти различные ограничения — подобно восходящему солнцу, разгоняющему туман и ночных призраков- должны быть рассеяны могущественной реальностью высшего и в действительности более чем человеческого индивидуума, который, в конце концов, станет тождественен могуществу самого «Сверхмира».

Но вернемся к либерализму.

Мы вскрыли тот компромисс, которым определяются его жалкие попытки утвердить "вечный закон" свободы. Компромисс, превращающийся в чистое противоречие когда, при передвижении проблемы от индивидуума к обществу, вслед за законом свободы утверждается другой «вечный» закон: закон равенства. Как можно не понимать, что при равенстве не может быть никакой свободы? Что нивелирование возможностей, идентичность прав и обязанностей, деспотизм закона, основывающегося исключительно на количестве, делают свободу немыслимой? Повторим еще раз: истинная свобода существует только в иерархии, в различении, в непреложности индивидуальных качеств. Она существует только там, где социальные проблемы решены таким образом, что ситуация благоприятствует полной реализации человеческих возможностей, основываясь на идеале дифференциации и, следовательно, неравенства, чему античная кастовая система служит совершенным образцом. Кроме того, истинная свобода существует только тогда, когда смысл верности, героизма, жертвы сможет возобладать над мелкими ценностями материальной, хозяйственной и политической жизни.

Но рассмотрим подробнее поверхностно-бессмысленный характер анти-имперских установок.

В них утверждается, что демократия есть самоуправление народа. Суверенная воля — это воля большинства, находящая свое свободное выражение в выборах и в символе представителя, преклоняющегося перед общественными интересами.

Но если настаивать на «самоуправлении», то нужно проводить различие между теми, кто правит, и теми, кем правят, так как еще нет ни одного государства, в котором воля большинства не концентрировалась бы в отдельных личностях, назначенных для «управления». Эти личности, и это очевидно, выбираются не случайно: ими становятся те, в ком признаются большие способности и также истинное или мнимое превосходство над остальными, и, следовательно, они рассматриваются не просто как рупор масс, а как люди, содержащие в себе принцип автономии и законодательной инициативы.

Так в лоне самой демократии обнаруживается анти-демократический фактор, который она тщетно пытается скрыть через принципы избирательного права и санкций народа. Мы говорим «тщетно», потому что превосходство превосходящих выражается в том, что они могут признавать истинную ценность и даже иерархизировать различные ценности, т. е. устанавливать подчинение одних другим. Только вышеназванный демократический принцип ставит все дело с ног на голову, потому что решение (будь то в выборах или в санкциях) в определении того, что является высшей ценностью, предоставляется массам, т. е. условной совокупности тех, кто менее всего пригоден для такой оценки, и чье решение с необходимостью будет ограничиваться ничтожными ценностями повседневной жизни. И поэтому при демократическом режиме можно быть уверенным, что те, кому удастся предложить наилучшие перспективы (пусть даже химерические) в отношении чисто практически полезных сторон государственной деятельности, будут обладать фатальным преимуществом по сравнению со всеми остальными. В этом заблуждении — напоминающем ситуацию, в которой слепые, согласившись быть ведомыми зрячими, настаивают на том, чтобы этих зрячих отбирали бы они сами — следует искать основную причину современной деградации политической действительности до эмпирического, утилитарного и материального уровня.