Девушка из Дании - Дэвид Эберсхоф - Страница 58
- Предыдущая
- 58/88
- Следующая
Человек в плаще говорил мягко. По залам академии разнеслись слова о том, что он торговец из Парижа. На нем была широкополая шляпа, обтянутая полоской кожи, и ученики едва могли видеть его глаза. Его рот обрамляли маленькие светлые усы, а слабый запах газетной бумагитянулся за ним, как шлейф. Господин Рамп, бывший менее талантливым потомком г-на Г. Рампа, представил себя незнакомцу. Рамп сопроводил человека через залы академии с серыми, неокрашенными, но чистыми полами. Рамп попытался остановить незнакомца перед полотнами, нарисованными его любимыми учениками, изображавшими девушек с волнистыми волосами и взъерошенными, словно яблоками, грудями; и мальчиков с бедрами, как окорока. Но человек в плаще, который ответил (хотя никто не мог этого подтвердить): «У меня есть свой язык для таланта», отказался поддаваться предложениям г-на Рампа. Незнакомец кивнул перед картиной мышки с сыром, сделанной Гертрудой Грубб, - девушкой с такими же желтыми и пушистыми бровями, как если бы канарейка уронила на ее лицо два перышка. Он также остановился перед сценой, изображавшей женщину, продающую лосося, нарисованную Софусом Брандесом, - мальчиком, чей отец был убит на пароме в Россию из-за единственного взгляда на юную невесту убийцы. Затем человек в плаще остановился перед маленькой картиной Эйнара, на которой изображалось черное болото. На картине была ночь, дубы и ивы отражали только тени, а земля была темной и влажной, как масло. В углу, рядом с покрытым слюдой валуном была нарисована маленькая белая собака, спящая на холоде. Лишь за день до визита господина в плаще господин Рамп заявил, что картина «слишком темная для датской школы», и определил для нее не самое лучшее место на стене - рядом с туалетом.
- Это хорошо, - сказал мужчина в плаще, и его рука потянулась в карман за купюрой. По слухам, его кошелек был сделан из кожи ящерицы.
- Как зовут художника? - спросил он.
- Эйнар Вегенер, - ответил господин Рамп, чье лицо наполнилось горячим ярким цветом холеры. Незнакомец вручил ему сотню крон.
Человек в плаще снял картину со стены, а затем все в академии: господин Рамп и студенты, следившие за происходящим из щелей в дверях классной комнаты; администраторы в застегнутых блузках; сироты, которые тайно составили потерпевший неудачу план вытолкнуть господина Рампа из окна академии; и наконец Эйнар Вегенер, стоявший на лестнице, где позже Герда поцеловала его, дружно заморгали. Этот случай был настолько примечателен и оставил в легком потрясении весь коллектив, что вся академия - каждый последний ее член, будь то художник или нет, - моргнули одновременно. А когда все открыли глаза, солнце вокруг шпилей Копенгагена сместилось, заполнив оконные стекла академии, а человек в плаще исчез.
Этот день некролог тоже пропустит. Будет также не хватать одного дня в августе с Гердой. Это было до того, как они поженились, сразу после окончания войны. Всего месяц, как Герда вернулась в Копенгаген. Она подошла к двери кабинета в академии, в соломенной шляпе, украшенной георгинами, и, когда он открыл дверь, она сказала: “Идем!” Они не видели друг друга с тех пор, как она уехала в Калифорнию в начале войны. Эйнар спросил: “Что нового?”, но Герда только пожала плечами и ответила: “Здесь или в Калифорнии?”
Она вывела его из академии в Конгенс Ниторв, где движение кружилось вокруг статуи Кристиана V на коне. Перед Королевским театром стоял немецкий солдат с ампутированной ногой. Его брезентовый плащ лежал на тротуаре, ловя монетки. Герда взяла Эйнара за руку, и ахнув, оставила мужчине деньги. Она спросила его имя, но солдат был настолько потрясен, что не смог ответить ей.
- Я не понимаю, - сказала Герда, когда они с Эйнаром продолжили путь, - в Калифорнии все казалось таким далеким...
Они прошли через угол Конгенс, где каркасы нуждались в обрезке, дети убегали от своих матерей, а молодые пары лежали на лужайке на одеялах с узорами и желали только, чтобы остальной мир исчез, оставив им одиночество для двоих.
Герда не сказала, куда они направлялись, а Эйнар не хотел спрашивать. День был ярким и теплым, окна вдоль Кронпринцессегады* были открыты, и летние занавески трепетали. Грузовик-фургон проехал мимо, и Герда взяла Эйнара за руку. Она попросила: “Не говори ничего”, но сердце Эйнара колотилось, потому что молодая девушка, поцеловавшая его на лестнице академии, вернулась в его жизнь так же быстро, как и исчезла пятью годами ранее. В эти пять лет он вспоминал Герду так, как вспоминают тревожный и увлекательный сон. Во время войны он думал о ней в Калифорнии. Ее образ, мчавшийся по залам академии с кистями под рукой и металлическими браслетами, отражавшими свет, оставался с ним в течении войны. Герда была самым занятым учеником, которого он когда-либо знал. Посещавшая балы и балеты, она всегда была готова к работе, даже если работать приходилось до позднего вечера, когда большинству других требовался аквавит и сон. Думая об идеальной женщине, Эйнар больше и больше представлял себе Герду. Более высокую и быструю, чем все остальные в мире. Он мог вспомнить, как однажды оторвал взгляд от стола в своем кабинете и увидел из окна, как она пробежалась по сигнальному трафику, проведённому Конгенсом Ниторвым. Ее серо-голубая юбка как плуг прошлась по решеткам и бамперам машин, и щоферы, сжимавшие резиновые луковицы своих баранок, смотрели на нее. Эйнар вспоминал, как она размахивала руками в воздухе и говорила: «Кого это волнует?». Конечно, Герда не заботилась ни о чем другом, кроме того, что имело для нее смысл. Становясь все более молчаливым и одиноким в своей холостой взрослой жизни, пока другие убеждались, что он никогда никому не будет принадлежать, Эйнар начал размышлять над своей идеальной версией женщины. И ею
- Предыдущая
- 58/88
- Следующая
