Новгородская вольница - Гейнце Николай Эдуардович - Страница 44

• Предыдущая
• 44/53
• Следующая

Петерс вышел.

– А что нас остановит пуститься и далее? Мы соберемся еще большим числом и нагрянем прямо на Новгород. Государь Московии, поговаривают, сам хочет напасть на него. Тем лучше для нас: мы будем отгонять скот от города, отбивать обозы у москвитян, а если ворвемся в самый город, то сорвем колокол с веча, а вместо него повесим опорожненную флягу или старую туфлю гроссмейстера, пограбим, что только попадется под руки, и вернемся домой запивать свою храбрость и делить добычу, – хвастался совершенно пьяный рыцарь, еле ворочая языком.

Его речь приветствовали аплодисментами, но один Бернгард усмехнулся и возразил:

– Что-то давно мы собираемся напасть на русских, но, к нашему стыду, до сих пор только беззаботно смотрим на зарево, которым они то и дело освещают наши земли… Уж куда нам пускаться в даль… Государь Московии не любит шутить, он потрезвее нас, все говорят…

– Не верь, не верь, что говорят… Мы сами тебе не верим! – прервали его пьяные крики.

Бернгард обвел присутствующих презрительным взглядом и замолк.

Через несколько минут раздался звон цепей, и сторожа ввели в залу изнуренных русских пленников.

Их было шестеро, они был крепко скованы по рукам и ногам и, видимо, с трудом влачили свои тяжелые цепи.

Их выстроили в ряд перед сидевшим за столом фон Ферзеном.

– Вы новгородцы? – спросил их последний.

– Новгородцы.

– А зачем пришли вы к нам?

– Умереть или убить вас.

– Черт возьми, что тут выспрашивать? Скорей уничтожить это русское отребье! Неужели и этих откармливать на свою шею, – громко проговорил Доннершварц.

– Да, пора бы, мы вам не нужны! – отвечали хладнокровно пленники.

Фон Ферзен, которому намек Доннершварца напомнил о Гритлихе и мести, яростно воскликнул:

– Да, конечно, затравим их нашими медведями, потешимся напоследок кровавым зрелищем.

– Не рыцарское это дело, фон Ферзен, – громко запротестовал Бернгард, – я, по крайней мере, до последней капли крови буду защищать беззащитных.

Фон Ферзен почти с ненавистью посмотрел на говорившего. В зале раздался недовольный ропот, но к чести рыцарей надо все-таки сказать, некоторые, хоть и немногие, присоединились к мнению Бернгарда.

Не желая начинать раздора, фон Ферзен сделал незаметный знак Доннершварцу.

Тот понял его, и на губах его заиграла злобная улыбка.

Пленников увели по приказанию хозяина, а за ними вышел из залы и Доннершварц.

Через несколько минут со двора замка донесся глухой короткий стон – другой, третий, до шести раз.

Все догадались, что это значило.

Бернгард в ужасе пожал плечами.

Вздрогнул и сам фон Ферзен.

С самодовольной улыбкой вернулся вскоре в залу Доннершварц, весь обрызганный кровью, и спокойно осушил кубок, словно забыв, какое страшное поручение он исполнил.

Раздался звон колокола, жалобным звуком раскатившийся по всему замку, означавший полночь.

Камин погасал.

Немногие рыцари, еще державшиеся на ногах, собрались в кучу и стали обсуждать последние подробности предстоящей экспедиции и, чокнувшись, выпили еще и опрокинули свои кубки в знак окончания пира и заседания.

– За славу, за Эмму, за гроссмейстера! – раздавались крики.

– Куда же?.. На лошадей? – спросил фон Ферзен, увидя, что многие расходятся.

– Нет, сперва в постели. Рог разбудит нас, – отвечали ему…

– Так до завтра.

– До утра…

Все разошлись. Фон Ферзен ушел в свою спальню вместе с Доннершварцем.

Бернгард вышел из замка и прошел в парк.

Он сам не мог понять волновавших его чувств… но ему хотелось и плакать и молиться, а главное – быть одному…

Пока рыцари с усердием и отвагой, достойными лучшей цели, опустошали содержимое погребов фон Ферзена, русские молодцы в рыцарских шкурах тоже не дремали.

– Братцы, – говорил товарищам Пропалый, стоя над загадочным творилом, куда на их глазах скрылась таинственная процессия, – мы взбирались на подоблачные горы и на зубчатые башни, но не платились жизнью за свое молодечество, почему бы теперь не попробовать нам счастья и не опуститься вниз, хотя бы в тартарары? Я, по крайней мере, думаю, что нам не найти удобнее места, где бы мы могли погреться вокруг разложенного огня, да кроме того, мы разузнаем, кто эти полуночники. Лукавый их ведает, что у них на уме? Может, они для нас же готовят гибель!

– Мы готовы, идем хоть на край света! Веди нас хоть туда, куда и орел не нашивал добычи, где конец странствия облаков, мы за тобой всюду, – отвечали ему дружинники.

Осторожно подняли они чугунную доску, и ощупью один за другим начали они спускаться в подземелье.

Чутко прислушиваясь на каждом шагу, они медленно спускались все ниже и ниже.

Кругом внизу царила гробовая тишина.

Страшная сырость и спертый воздух затрудняли дыхание.

Наконец они почувствовали под ногами вместо камней сырую землю – лестница кончилась. В подземелье было совершенно темно. Вытянув перед собой руки и ощупывая мечами впереди себя, храбрецы двинулись среди окружавшего их могильного мрака.

Мечи рассекали только воздух.

Вскоре, впрочем, один из дружинников встретил своим мечом стену. Шедшие повернули вправо и увидали вдали слабое мерцание огонька.

Дружинники пошли на огонек, и скоро до них стали доноситься голоса людей.

При слабом освещении смоляного факела, который держал один из четырех находившихся в подземелье людей, наши храбрецы, приблизившись к ним, рассмотрели тяжелые своды стен и толстые столбы, подпиравшие закопченный потолок.

За последними скрылись они, чтобы быть незамеченными до времени и стали прислушиваться к разговору неизвестных. Одного из них, впрочем, они вскоре узнали по голосу.

Это был – Павел.

– Ну, Гримм, теперь все кончено! – говорил он. – Девица в наших руках… Что же медлит и не идет рыцарь?

– Ты молодец хоть куда, парень не промах, – отвечал Грамм. – Только доделывай начатое, тогда рыцарь наградит тебя…

– Удавкой, как бешеную собаку; знаю я вас… но вот, кажется шпоры… Это он…

На самом деле, другой факел еще более осветил присутствующих в подземелье.

Его нес оруженосец Доннершварца.

За ним шел и сам он, пошатываясь на каждом шагу.

– Ну, что… добыли ли? – рявкнул он, обращаясь к Павлу.

– Наше слово свято, – отвечал тот, указывая рукой на дверь, видневшуюся в глубине, и повел его к ней.

– Ну, Гримм, черт возьми, – ворчал, следуя за ним, Доннершварц, – нашел же ты местечко, куда спрятать ее. Видно, ты заранее привыкаешь к аду…

– Привыкнешь! – лаконически и лукаво отвечал Гримм.

Пропалый подал знак своим, и дружинники погнались за ушедшими.

Павел с шумом отодвинул железный засов. Чугунная дверь, скрипя на ржавых петлях, отворилась.

В низкой, тоже со сводом комнате, отделенной от подземелья полуразрушенной стеной, висела лампада и тускло освещала убогую деревянную кровать, на которой, казалось, покоилась сладким сном прелестная, но бледная, как смерть, девушка.

Шелковый пух ее волос густыми локонами скатывался с бледно-лилейного лица на жесткую из грубого холста подушку, сквозь длинные ресницы полуоткрытых глаз проглядывали крупные слезинки…

Увы! Это был не сладкий сон, а глубокий обморок.

Доннершварц бросил на нее плотоядный взгляд, но приблизившись воскликнул:

– Черт возьми, да это не. Эмма! Это какой-то обглодыш. Жива ли она?

На самом деле Эмма – это была она – исхудала до неузнаваемости. Павел наклонился над лежащей.

– Еще дышит этот живой остов… Она не скоро умрет и здесь, а на свежем воздухе и подавно… Бабы живучи, а это только с их бабьего придурья…

– Но что с ней сделалось…

– Что?.. Испугал я, как, выманивши ее голосом Григория и схватив в охапку, потащил с собой… Сперва она завопила: – Гритлих, Гритлих, где ты?

– Подожди, с того света он придет за тобой, – сказал я ей. – С тех пор она и не двинулась.

• Предыдущая
• 44/53
• Следующая