Трое против дебрей - Кольер Эрик - Страница 18

• Предыдущая
• 18/70
• Следующая

— Койоты тоже любят медвежье мясо, — сказал я. Примерно в сотне ярдов от нас стояли две большие ели.

Накинув петлю на шею медведя, я обмотал конец веревки вокруг луки седла и, оттащив тушу в сторону елей, оставил ее на расстоянии нескольких футов от деревьев. Лилиан удивленно посмотрела на меня, и я сказал:

— Через некоторое время койоты обгрызут весь остов. Завтра я вернусь сюда и расставлю капканы под деревьями. У нас ничто не должно пропадать зря.

Пронизывающий северный ветер дул нам в лицо, когда мы возвращались с добычей домой. Пока я снимал поклажу, поил лошадей и кормил их сеном, Лилиан все подбрасывала дрова в железную печку, и ее бока стали красными, как вишня. Пусть воет ветер! Пусть метет метель! Теперь у нас был жир, и мы могли уделить почти все время капканам.

К концу третьей недели декабря двадцать пять койотовых шкурок висело на внешней стене хижины. Пятнадцать горностаев и одна норка попались в маленькие капканы, которые расставила Лилиан в нескольких шагах от хижины в елях параллельно ручью.

— Капиталистка, — посмеивался я, глядя, как Лилиан сни мает шкурку с норки. — Что ты собираешься купить на эти деньги?

В каталоге заказов есть столовый сервиз, — она остановилась и отрицательно покачала головой. — Нет, пока не это! Мы потратим эти деньги на доски, чтобы у меня был пол.

В течение первой зимы это была единственная норка, оста вившая след на снегу.

«Пора, — размышлял я, — подумать о продаже нашего товара». До святок оставалось всего четыре торговых дня, а у нас не хватало многого, чтобы приготовить святочное угощение. И Лилиан тут же согласилась со мной. Надо было немедленно продать меха. Итак, мы впрягли лошадей в сани и отправились на юг к торговому пункту.

Чтобы продать шкуры в нашей лавке, требовалось много времени и не меньше терпения. Наваливая шкурки Бечеру на прилавок, я начал издалека: «Сколько вы обычно платите за хорошие койотовые шкурки?»

Бечер посопел, затем вздохнул, затем опять посопел. Он встряхивал и рассматривал шкурки с почти скучающим безраз личным видом. Затем он откусил кончик сигары и зажег ее. Потом он покосился на меня из-под своих густых седых бровей и начал потирать ладонью подбородок. Он не спеша попыхивал своей сигарой, глядя сквозь массивное оконное стекло, и казалось, мысль его блуждала где-то в Англии или Индии или где угодно, но только не в Чилкотине Британской Колумбии. Наконец он снова взглянул на меха.

— Наличными или товаром? — спросил он.

— И тем, и другим.

Сидя на прилавке и слегка постукивая о его стенки каблуками, он задержал в руке свежую сигару и затем протянул ее мне (я тоже сидел на прилавке, постукивая о его стенки каблуками). Я взял сигару, откусил кончик, крепко зажал ее в зубах и попросил спички.

Он вздохнул. «Э-э, я вижу, ты вошел во вкус», — и протянул мне спичечную коробку.

В лавку вошла индианка. На вид ей можно было дать и двадцать лет, и все пятьдесят. Не мне было судить о ее возрасте. Лавочник обратил ко мне раздраженный взгляд.

— У нее нет и медной монетки, ни одного завалящего цента. Но я достаточно долго работал у лавочника и прекрасно знал, что он отпускал индейцам товар в кредит, когда у них не было ни гроша, а затем умел получить с них все сполна либо мехами, либо работой.

— Тебе что-нибудь нужно, Салли? — Бечер бегло взглянул на индианку, а затем снова устремил взгляд в окно.

На голове у женщины был кроваво-красный шелковый платок. Грудь индианки облегал старый шерстяной свитер. Фигура у нее была почти квадратная. Дешевая ситцевая юбка обтягивала ее бедра и почти не закрывала колен. У нее были желтые от табачного сока зубы, плоский нос и глаза рыбы-скво, только что вытащенной из воды. Но, несмотря на эти мелкие недостатки, она совсем не показалась мне дурнушкой.

В ответ на вопрос лавочника она захихикала и сказала: «Табак».

На лице у лавочника появилось скучающее выражение. «Ни одного завалящего цента». Это было сказано не мне, не женщине, а окну. Но затем он взглянул на меня и сказал:

— У них пять сосунков, а в доме нет и ломаного гроша. Муж болен и не может охотиться.

Сказав это, он распахнул стенной шкаф и взял с полки мешочек табака.

— Как ты плати, если моя табак дай? — обратился он к женщине.

На это у нее был готовый ответ:

— Вчера моя капкан поймай два ондатра. Скоро шкура сухой, моя приноси в лавка.

Итак, лавочник дал ей табак, двухфунтовую банку сиропа, две книжечки папиросной бумаги, коробку замешанного на соде печенья и маленький пакетик конфет.

— Когда шкура готов, — сказал он, — твоя приноси ондатра, плати твой «челюсть» (это означало «долг»). И только тогда он снова обратил внимание на мои шкурки.

— Эта депрессия, — проворчал он, — сильно подкачала ме ховую торговлю. Возьмем, например, койотов. — И он начал перебирать мои койотовые шкурки. — Почти невозможно сбыть хорошую койотовую шкурку.

Не говоря ни слова, я рассматривал кончик сигары. На этот раз Бечер встряхивал и рассматривал шкурки в медленном темпе. Затем он взял карандаш и начал делать какие-то выкладки на обрывке бумаги. Закончив свои вычисления, он выпрямился и заявил:

— Вот что я тебе скажу. Я дам тебе двести долларов за все это, половину наличными, половину товаром.

Я начал собирать шкурки с прилавка.

— Слишком дешево. Эти шкурки мне дадут чистых двести сорок долларов, если я отправлю их на аукцион.

Продажа с молотка! — буркнул лавочник. — Эти аукционеры — они обдерут тебя как липку! Комиссионные, правительственные пошлины, оплата перевозки! — И, сделав паузу для большего впечатления, он продолжал: — Да они просто украдут твою норку, эти аукционеры. Между прочим, шкурка неплохая. Он поднял норковый мех и подул на ворс.

— Вот что я тебе скажу. Я дам тебе товаров на двести двадцать долларов.

Но нам нужны были деньги, а не только товары.

— Дай мне двести двадцать пять. Половину наличными, половину товаром.

— Я несу большие убытки на этой проклятой сделке, — пров орчал Бечер, сгребая мои шкурки с прилавка.

Итак, меха были проданы, и мы покатили по снегу домой. Звенели цепочки, скрипели полозья, в кармане у меня было больше сотни долларов, а в санях — запас продуктов на всю зиму.

— Черт возьми, мы разбогатели! — сказал я лошадям, хлест нув их по крупам.

В санях, в холщовом мешке лежало два таинственных ящика, тщательно спрятанных от любопытных взглядов Визи. Содержи мое этих ящиков предназначалось для рождественской елки, которую мы собирались срубить по дороге домой. Лишь несколько лет спустя Визи догадался, каким образом Санта-Клаус умудряется протиснуть свой круглый животик через наш шестидюймовый дымоход. Но так или иначе, Деду Морозу это удавалось.

День рождества был ясным и солнечным. Термометр пока зывал двенадцать градусов ниже нуля. Одетые инеем ели и ивы у ручья сверкали на солнце. Покончив с завтраком, мы занялись рождественскими подарками, лежавшими под елкой. Для Визи Санта-Клаус положил игрушечную скрипку, чулок, набитый конфетами, орехами и апельсинами, и пугач. Для Лилиан под елкой лежала пара домашних туфелек на меху и музыкальная шкатулка с нитками и иголками. Каждый раз, когда открывалась крышка шкатулки, слышалась короткая мелодия. Для меня там были карманные часы, которые перед этим лежали у торговца на полке под ярлычком с надписью: «Два доллара пятьдесят центов». Я завел часы, дабы убедиться, что они в самом деле начнут тикать, и бросил на Лилиан подозрительный взгляд. Я ничего не мог прочесть на ее лице, но тем не менее я мысленно связал мой рождественский подарок с воспоминанием о деньгах, полученных ею за норку.

Это были недорогие подарки, но все-таки это были подарки. Их ценность заключалась не в долларах и центах, хотя доллары и центы были нам очень нужны. Ценным в этих подарках были прежде всего забота и внимание тех, кто их дарил. Все это сбли жало нас, хотя сами подаренные вещи могли вскоре сломаться или оказаться ненужными.

• Предыдущая
• 18/70
• Следующая