Книга царя Давида - Гейм Стефан - Страница 9

• Предыдущая
• 9/56
• Следующая

Ванея, сын Иодая, постукивал пальцами по колену, Иосафат, сын Ахилуда, откашлялся, будто прочищая горло; только масляное лицо священника Садока излучало полное удовлетворение.

Я надеялся, что на очевидные несообразности укажет кто-нибудь другой, однако пришлось мне самому, собравшись с духом, объяснить:

— Допустим, Самуил действительно приходил в Вифлеем и все было так, как он повествует об этом. Но тогда молва об отроке-счастливчике разнеслась бы по всей округе, вифлеемцы месяцами судачили бы о нем, а Иессей и шестеро старших его сыновей объехали бы всех дальних родственников и свойственников, чтобы поведать о выпавшей чести. Разве не так? Эта весть облетела бы все колено Иуды, и оно стало бы кичиться тем, что сын его воцарится вскоре над Израилем. Возникает вопрос, много ли нужно времени, чтобы царь Саул прослышал об этом и велел взять Давида для суда за самозванство или, скажем, заговор? А когда Давид впервые появился при дворе, разве кто-либо из царских слуг сказал: «Погляди-ка, царь мой, на этого приятного лицом отрока, который так славно играет на гуслях и поет! Уж не тот ли он самый Давид, сын Иессеев, коего Саул помазал недавно на царство вместо господина нашего?» Нет, никто этого не сказал!

Садок бросил на меня разъяренный взгляд.

— Я рад, что Ефан, сын Гошайи, — сипло сказал он, — заговорил об этом, ибо затронут ключевой вопрос, который все равно необходимо решить. По-моему, существуют два рода истины; одна истина — та, до которой жаждет доискаться Ефан, другая основывается на слове Божьем, заповеданном Им пророкам Его и священникам Его.

— На вероучении, — уточнил Ванея и сунул в рот тянучку.

— Вот именно, на вероучении. — Садок раздул щеки. — И там, где два рода истины расходятся, я настаиваю, чтобы мы следовали вероучению. Ведь ежели каждый начнет все подвергать сомнению и заниматься правдоискательством, тогда уж и не знаю, до чего мы докатимся. Воздвигаемый нами Храм рухнет, даже не будучи отстроен, падет утвержденный Давидом царский престол, на коем восседает ныне его сын Соломон.

Иосафат, сын Ахилуда, успокоительно поднял руку.

— Господин Садок, разумеется, справедливо требует блюсти освященные временем и уже ставшие неотъемлемой частью наших преданий традиции, даже если кое-где и возникают мнимые противоречия. С другой стороны, долг редактора Ефана, сына Гошайи, именно в том и состоит, чтобы указать нам на подводные камни. Однако противоречия, Ефан, надлежит сглаживать, а не выпячивать. Противоречия смущают и ожесточают душу, недаром мудрейший из царей Соломон ожидает от наших трудов, особенно книг, более духоподъемлющего характера. Нам надлежит отразить все величие нашего времени, для чего следует избрать золотую середину между тем, что есть, и во что надо верить.

Один из двух писцов Елихореф, сын Сивы, предложил включить вышеупомянутую историю помазания в Книгу об удивительной судьбе и т. д., его брат Ахия поддержал это предложение. Оно было принято единогласно, однако с пожеланием, чтобы я слегка поправил представленный Садоком документ там, где он был недостаточно правдоподобен. Затем Иосафат объявил перерыв и пригласил слегка подкрепиться жареной бараниной на вертеле, которую моавитяне и едомитяне именуют шашлыком. После трапезы, в коей довелось поучаствовать и мне, пророк Нафан посоветовал всем немного вздремнуть в тени дворцового сада, пока не спадет дневной зной и обильная еда не перестанет отягощать желудки.

Подремав или погуляв по саду, члены комиссии вновь собрались в зале заседаний, и дееписатель Иосафат, сын Ахилуда, объявил о переходе ко второму пункту повестки дня, то есть к поединку Давида с Голиафом, а поскольку это, прежде всего, эпизод военный, было бы желательно, чтобы Ванея, сын Иодая, изложил свои соображения первым.

Ванея поднял густые брови. Поединок с Голиафом, сказал он, эпизод и впрямь военный, однако само событие выходит за рамки его компетенции, по причинам личностного и династического характера, неотрывных, впрочем, от таких чисто военных вопросов, как использование легкого оружия против тяжелых доспехов или применение громкой брани и угроз в адрес противника для поднятия боевого духа собственных войск перед сражением. По запросу своего друга Иосафата, сына Ахилуда, он, Ванея, распорядился просмотреть записи и архивы Авенира, сына Нира, который во времена Саула командовал войском и руководил сражением против филистимлян под Ефес-Даммимом; однако даже самые тщательные поиски, когда проверялись буквально каждая глиняная табличка и каждый пергамент, не позволили обнаружить ни единого слова о том, что Давид поразил великана по имени Голиаф, будь то до сражения, в ходе его или после. Это не означает, конечно, что под Ефес-Даммимом вообще не было такого великана или что Давид не убивал его; ведь сражение складывается из множества отдельных схваток, не приставишь же писца к каждому воину, который проламывает череп своему противнику. И все же довольно странно, что такой опытный человек, как Авенир, которому приходилось к тому же проявлять особую осмотрительность из-за своей любовной связи с Рицпой, наложницей его верховного военачальника царя Саула, не упомянул в своих донесениях о единоборстве, сыгравшем решающую роль для всего похода против филистимлян.

Не нашлось ли письменных свидетельств в иных местах, поинтересовался пророк Нафан, например в анналах царя Саула?

Писец Елихореф покачал головой, а его брат Ахия ответил, что в анналах царя Саула ничего подобного не обнаружено.

— Но ведь были же у филистимлян великаны! — воскликнул священник Садок.

Ванея со скучающим видом отозвался:

— Несколько отрядов.

— Надеюсь, сыны Израиля сумели уложить хотя бы одного?

— Известно, например, что Совохай-хушатянин поразил в Гадере великана по имени Саф, — сказал Ванея, — а в другом сражении Елханам, сын Иаира, поразил великана Лахмия; в Гефе Ионафан, сын Шимы, убил великана, у которого на руках и ногах было по шесть пальцев, всего двадцать четыре, имя этого великана установить не удалось. С вашего позволения, я сам поразил двух львиной силы моавитян и одного огромного египтянина; в руках у него было копье, а я подошел к нему с палкой и, вырвав копье из рук египтянина, убил его его же копьем.

— Тогда почему бы и Давиду не убить Голиафа камнем из ручья? — спросил Садок. — Неужели господин Ванея отрицает этот подвиг?

— Войско, а тем паче хелефеи и фелефеи, — откликнулся Ванея, — чрезвычайно заинтересованы в том, чтобы исполнить сынов Израиля таким же героизмом, который некогда вдохновил юного Давида на подвиг, а также в том, чтобы отец царя Соломона предстал не только великим поэтом и музыкантом, философом и теологом, правителем и организатором, стратегом и дипломатом, но и воином, который не боялся вступить в единоборство, даже если противник был вдвое, втрое, вчетверо сильнее. Однако, к сожалению, у военных нет тому документальных подтверждений. Таковых у нас нет и достать их нам неоткуда. Вот и все, что я хотел сказать.

Он скрестил на груди свои могучие руки. При всем своем бахвальстве и самомнении, подумалось мне, Ванея самый умный из них: ведь если однажды кто-либо докажет миру и царю Соломону, что никакой победы Давида над Голиафом не было и быть не могло, а царская комиссия поддалась на красивую сказку и тем самым поколебала доверие ко всей Книге царя Давида, то вины Баней в этом не будет. Тут дееписатель Иосафат, сын Ахилуда, заявил, что за недостатком свидетельств письменных царская комиссия вынуждена рассмотреть свидетельства изустные. По его знаку слуга привел Иорайю, Иаакана и Мешулама, трех бродячих сказителей, имеющих патенты на публичные выступления с преданиями и легендами; войдя, они сразу же пали ниц и, стуча лбами о пол, взмолили именем Господа о пощаде. Иосафат велел им подняться и объяснил, что им предстоит рассказать присутствующим здесь вельможам историю о Давиде и Голиафе; пусть каждый изложит ее так, как слышал от своего учителя и наставника.

Тут Иорайя, Иаакан и Мешулам затараторили, что исполнят, дескать, все в точности; при этом они поглаживали свои свалявшиеся бороденки, а глазки их жадно косились из-под опухших век на корзину с фруктами, на кувшин с ароматной водой, на блюдо со сладкими тянучками — но не про них были все эти лакомства; мне же вспомнилась поговорка, что голодная пичуга звонче сытой.

• Предыдущая
• 9/56
• Следующая