Искушение фараона - Гейдж Паулина - Страница 93

• Предыдущая
• 93/148
• Следующая

– Гори, – выпалила она первое, что пришло в голову, – ты сегодня еще не успел умыться?

– Добро пожаловать домой, Шеритра, – произнес он насмешливо. – Полагаю, ты уже знаешь новости. Да, ты права, я сегодня не умывался. Меня всю ночь не было дома, я веселился у сына Гая. Потом пробрался на кухню, стащил там хлеба и пива и вот принес сюда. Потом, наверное, заснул. – Он попытался улыбнуться, и для Шеритры этот слабый, длящийся не более мгновения изгиб губ показался куда более страшным и мучительным, чем если бы он скорчил какую-нибудь ужасную гримасу. – Надо, наверное, пойти домой и приказать слугам, чтобы вымыли меня. Вид, я думаю, у меня отвратительный. – Он устало провел рукой по лицу. Как ты узнал о смерти бабушки и Пенбу? – с любопытством спросила она.

– Я подслушал разговор служанок, пока добывал себе на кухне пропитание. Ты поэтому приехала?

Шеритра робко коснулась пальцами его колена.

– Нет. Я переживала за тебя, Гори, и еще сердилась, почему ты ни разу не навестил меня и даже не прислал письма. – Она помолчала, потом продолжила: – И есть еще кое-что, о чем я хотела бы поговорить с тобой. Мне очень больно видеть, как ты страдаешь. Я люблю тебя.

Гори неловко обнял ее за плечи, но вскоре убрал руку.

– Я тоже люблю тебя, – ответил он, и голос его дрожал. – И ненавижу сам себя за то, что поступаю как последний трус, что иду на поводу у обстоятельств, Шеритра, за то, что вообще позабыл, что значит быть сильным. И все же я ничего не могу с собой поделать. Мысли о Табубе преследуют и мучают меня каждую секунду. Все те минуты, что мы провели вместе, вновь и вновь с предельной ясностью встают у меня перед глазами, и от этого мне еще хуже. Никогда прежде не испытывал я такой изощренной пытки.

– Ты рассказывал о своих страданиях Антефу? Гори резко отодвинулся от сестры.

– Нет. Я предал нашу дружбу. Антеф теперь тоже страдает, не понимая, что со мной происходит, и вина перед ним тяготит меня больше всего остального. Но Антеф, я уверен, не способен понять меня и не сможет ничем помочь. С отцом говорить на эту тему бесполезно.

«О, Гори, – подумала она, в ужасе от того, что ей предстояло сообщить брату, – ты и сам не знаешь, как ты прав!»

– Ты знаешь, что отец распорядился сделать к дому новую пристройку? – спросила она через некоторое время, и Гори отрицательно покачал головой.

– Мне никто не сообщал, а сам я вопросов не задавал, – ответил он. – Ты не понимаешь, Шеритра, что это такое. Меня не интересует, почему дом перестраивают. Мне это просто безразлично. Я весь – одни только мысли о Табубе, а все прочее, вся окружающая жизнь вообще утратила для меня всякий смысл.

Шеритру била дрожь. О, она хорошо знала, какие чувства обуревают сейчас Гори.

– Эта пристройка предназначена для Табубы, – тихо сказала она. – Отец женится на ней. Они уже подписали брачный договор. Пенбу поехал в Коптос, чтобы побольше узнать о ее семье и происхождении. Но во время этой поездки он умер.

Гори издал тонкий, жалобный звук, словно котенок, который ищет и не может найти свою мать. Он по-прежнему сидел не шевелясь, повернувшись лицом к реке, где медленно плыла рыбачья лодка и ее белый треугольный парус лениво хлопал под порывами легкого ветерка. Но сюда, сквозь плотные заросли прибрежной растительности, не проникало ни единого дуновения, и далеко внизу поблескивал Нил. Шеритра отмахнулась от назойливой мухи, которая, привлеченная запахом пота, кружилась у самых глаз. Ей хотелось говорить, хотелось сказать что-то важное и доброе, но, осознав всю силу охватившего Гори наваждения и мрачную безысходность ожидавшего его будущего, она не смогла найти верных слов. Тогда заговорил он, и его голос вверг девушку в испуганное изумление.

– Неудивительно, что со мной она вообще отказалась иметь дело, – простонал Гори. – Зачем ей какой-то сын-юнец, если можно заполучить отца – богатого, могущественного, красивого? Она ведь знала о моих чувствах, почему она сама мне об этом не сказала?! Почему не сказала?! – Горечь и тоска в его голосе привели Шеритру в отчаяние. – Я чувствую себя как последний дурак, – тихо продолжал Гори. – Как полный идиот, как несмышленое дитя! То-то она, должно быть, потешается надо мной!

– Нет! – не выдержала наконец Шеритра. – Она никогда не станет смеяться над тобой. А что до того, что она тебе ничего не сказала, так ведь она тогда и сама не знала о чувствах отца. Это было бы неправильно.

– Да, наверное, ты права, – нехотя согласился Гори. – Но почему, Солнышко, мне сообщаешь об этом ты? У отца что, не хватило силы духа самому все рассказать?

Шеритре вспомнилось, какое потерянное, смущенное было у Хаэмуаса лицо, как он обрадовался и оживился, когда она предложила ему свои услуги для разговора с Гори.

– Да, – ответила она брату, – но дело не в том, будто он думает, что ты тоже в нее влюблен. Он настолько поглощен собственными переживаниями, что, мне кажется, сейчас вообще не способен разглядеть что-либо вокруг. Он всегда был таким сильным, спокойным, разумным человеком, – правда, Гори? – всегда владел собой, всегда был доволен той жизнью, творцом которой он сам и был. И вот этому самообладанию пришел конец, и ему стыдно, что так случилось.

Теперь Гори повернулся, чтобы взглянуть Шеритре в лицо. В его глазах уже не было прежней безысходности и тоски.

– А ты изменилась, – мягко проговорил он. – В твоих словах, Шеритра, слышится какая-то новая мудрость, знание людей, вовсе не свойственное тебе прежде. Ты стала взрослой.

Шеритра сделала глубокий вдох и почувствовала, как краска смущения привычным теплом разливается по всему лицу и шее.

– Я была близка с Хармином, – честно призналась она и ждала, что скажет брат, но он молчал. Гори только внимательно смотрел на нее. – Я знаю, что ты сейчас испытываешь, любимый брат, потому что и сама мучаюсь тем же недугом. И все же мне повезло больше. Мне удалось заполучить предмет своей страсти.

Да, тебе и в самом деле повезло, – медленно произнес он. – И это… везение станет еще больше, когда отец… женится. – Он споткнулся на этом слове, но быстро совладал с собой. – Когда Табуба переедет в этот дом, Хармин тоже станет жить здесь или, во всяком случае, часто здесь бывать, чтобы навестить мать. Тогда как мне… – Он едва перевел дух, потом продолжил: – Прости меня, Шеритра! Меня захлестнула самая отвратительная и эгоистичная жалость к собственным несчастьям! – И вдруг, потеряв контроль над собой, он залился слезами, разразился громкими, безудержными рыданиями, которые от его усилий сдержать себя становились лишь более мучительными.

Опустившись на колени, Шеритра молча притянула его голову себе на грудь. Она смотрела вокруг – на плотные заросли, окружавшие поляну, на блеск речной воды внизу, на густые полчища муравьев, по-прежнему кишащих на забытом куске хлеба. Наконец Гори выпрямился, отер лицо своей грязной измятой юбкой.

– Мне уже лучше, – сказал он. – Мы ведь всегда помогали друг другу, правда, Шеритра? Прости, что в последнее время я о тебе позабыл, даже не послал человека справиться о твоих делах, пока ты там гостила.

Не важно, – ответила она. – Что ты будешь теперь делать, Гори? Он пожал плечами:

– Не знаю. Остаться здесь, жить в этом доме под одной крышей с ней – боюсь, мне этого не вынести. Возможно, мне лучше поселиться у деда в Пи-Рамзесе и ходатайствовать о том, чтобы мне дали какую-нибудь должность при дворе. Я, в конце концов, наследник престола. – И он одарил ее задорной улыбкой, которая, впрочем, была лишь бледным подобием его прежнего озорства и веселья, и все же эта улыбка вселила в сердце Шеритры надежду. – Или я могу посвятить все свое время Птаху и сделаться истинным жрецом, а не так как сейчас – я исполняю эти обязанности лишь три месяца в году.

– Гори, прошу тебя, – перебила его Шеритра, – не принимай так стремительно бесповоротных решений, какие бы мучения ни терзали твою душу!

– Хорошо, Солнышко, – сказал он, гладя ее по волосам, – пока я подожду, как и обещал, но мне вовсе не хочется, чтобы моя боль длилась бесконечно.

• Предыдущая
• 93/148
• Следующая