Искушение богини - Гейдж Паулина - Страница 89

• Предыдущая
• 89/120
• Следующая

Она перешла сразу к делу, но у него уже был готов ответ.

– Предлагаю Тахути. Он честен и очень дотошен, и хотя вспышки гениальности его не беспокоят, работает он основательно. У него ни один утем[9] не потеряется.

– Согласна. Пусть будет Тахути. Дуваенене, найди его и приведи сюда. Пусть сейчас же и начнет. Инени, поучи его месяц-другой, и я тебя отпущу. Старый порядок и впрямь меняется!

Она вздохнула.

– Пока мы ждем, можно уже и начать. Что у нас там сегодня?

Инени выбрал из стопки один свиток.

– Вот письмо из Нубии, от Инебни, вашего наместника. Он жалуется, что его шахты работают во всю мощь. После сбора налогов он сможет послать золота не больше, чем раньше. Он говорит, что уже сообщал об этом вашему величеству некоторое время тому назад.

Она нахмурилась:

– Да, верно. Давным-давно. Интересно, как у него шли дела все это время? Анен, пиши ответ. Скажи, что я благодарю его за прилежание и прошу простить меня за забывчивость. Скажи также, чтобы не грабил свои шахты; на время добычу золота можно сократить. Перепиши начисто, и пусть Нехези приложит печать. Сенмут, отправь кого-нибудь проинспектировать старые шахты в Синайской пустыне. Может, там еще удастся что-нибудь взять, хотя их и закрыли много лет тому назад. И найди мне инженера, который займется открытием новых шахт. Что дальше?

К полудню с делами было покончено, и Хатшепсут пообедала одна в своей комнате, а потом легла спать. Ей было немного одиноко, и она впервые начала понимать, что значит одиночество абсолютной власти. И все же она не променяла бы двойной венец на палаты, полные друзей. Она подложила под шею валик для сна и в сумрачной тишине закрыла глаза с молитвой Амону и улыбкой на надменных устах.

В первый год своего пребывания на троне Хатшепсут взялась за перестройку покоев фараона, снося стены, срывая потолки и пристраивая балконы. Когда все было окончено, она переехала в комнаты, которые были больше, выше и роскошнее, чем раньше. В покое она оставила только полы, так как они были покрыты золотом и лишены прочих украшений, зато стены покрыла чистым серебром, на котором Тахути выбил гигантские рельефы, спускавшиеся от выкрашенного в синий цвет потолка до золотого пола. Теперь со своего ложа со львиными лапами и статуей Амона в изголовье женщина могла видеть собственное лицо, глядящее на нее с трех сторон, высокомерный подбородок с царской бородкой, глаза, спокойно, с чувством собственного превосходства рассматривающие комнату, и широкий гладкий лоб под двойным венцом с коброй и грифом. Двери ее покоя тоже были сделаны из? чеканного серебра – сплошные пластины, с каждой из которых смотрел глаз Гора. Со временем тусклый белый блеск этого редчайшего из металлов стал окружать ее везде, куда бы она ни пошла. Полированное серебро в аудиенц-зале украшали другие изображения. Стены, казалось, оживали перед ней, когда она, сидя на троне, видела себя, бегущую с крюком и плетью в руках, и своих врагов, бегством спасающихся от ее священного гнева, или себя, несущуюся в колеснице с воздетым топором, и кушитов, гибнущих под копытами ее коней. Колонны во всех ее покоях были расписаны розовыми и голубыми лотосами, чьи стебли вились до самого потолка, по которому летали птицы с красными и желтыми крыльями. Вдоль стен, выходивших прямо в сад, она насадила столько разных деревьев, что в комнатах в любое время года было свежо и пахло зеленью.

Там, где начинался коридор, соединявший обеденный зал с ее личными покоями, и у двери каждой комнаты Хатшепсут поставила свои гранитные изображения: она сидела со сложенными на коленях руками и устремленным в противоположный конец коридора взглядом либо стояла, выдвинув вперед одну ногу, в позе застывшего движения. Она намеренно запретила раскрашивать статуи, чтобы не нарушать впечатления божественной силы, которое испытывал всякий, кто входил или выходил из самого сердца дворца.

Не забывала она и Амона. Его изображения сверкали во всех комнатах, и перед каждым стояли пища, вино и лежали цветы. Курильницы дымились перед ним день и ночь, наполняя дворец серым, похожим на туман дымом и запахом мирры.

Ее архитекторы, художники, каменщики и инженеры не сидели без дела. Аллея, которую она задумала провести от пилона своего храма до берега реки, получилась широкой, ровной и основательной. Вдоль всей аллеи Хатшепсут приказала расставить сфинксов. Тела у них были львиные – священное обличье солнечного бога, а вот бесстрастные лица, которые следили за движением паломников туда и обратно, все до одного являлись копиями ее собственного прекрасного, царственного и горделивого лица, изображенного в обрамлении летящей львиной гривы и с круглыми львиными ушками. Вокруг храма вырыли пруды и разбили сады, и скоро там уже гнездились птицы. Бабочки, мотыльки и шмели порхали среди ее цветов, и все же каждый раз, когда она ездила за реку, у нее возникало чувство, будто чего-то не хватает, и Амон не совсем доволен усилиями своей дочери сделать это место поклонения прекраснее остальных памятников Египта. Он еще не сказал ей почему, но она терпеливо ждала, зная, что рано или поздно все станет ясно.

Тахути сделал для нее еще несколько ворот. Одни она поставила на западном берегу, у пустынного и казавшегося заброшенным входа в некрополь. Другие – огромную медную пластину, которая была освящена и получила название «Ужас Амона», – воздвигли в храме Карнака. Вдоль всего Нила под ее руководством любовно восстанавливались храмы, разрушенные некогда гиксосами. Она с удовольствием снова посетила очаровательный храм богини Хатор в Кусе, вошла через новенькие ворота в заросший деревьями внутренний двор, а оттуда мощеная дорожка привела ее в святилище, где нежные улыбчивые жрицы богини снова взяли в руки кадильницы. Статуя Хатор, заново покрашенная, приветствовала ее, стоя на своем месте среди белых колонн святилища.

Пуамра построил для нее новый храм в Верхнем Египте, на этот раз посвященный Птаху. Когда стали говорить, что красотой эта постройка сравнится с любимым памятником фараону в долине, он тихо возгордился. На стенах этого храма Хатшепсут всему миру поведала о том, что было сделано ею для восстановления некогда разрушенного в Египте.

На обширных, залитых солнечным светом стенах террасы любимого храма она начала писать свою биографию. Художники под бдительным надзором Сенмута не покладая рук выписывали историю ее чудесного зачатия, царственного рождения, сообщали о том, как отец короновал ее наследницей престола, и о всех могущественных деяниях ее жизни.

Немало времени уделял Сенмут и святилищу в скале, где нанятые им художники старательно выводили кисточками на стене все его титулы и историю его возвышения среди сильных мира сего, чтобы сохранить эти сведения для потомства. Успех не ослепил Сенмута. Он тайком отдал распоряжение написать свое имя под слоем белой штукатурки, поверх которой накладывали краску на тот случай, чтобы, если его царь проиграет битву за власть, которая, как он был уверен, еще только начинается, боги все же не забыли его. Стоя рядом, он со спокойным удовлетворением наблюдал, как выполняется его приказ.

По всему Египту и далеко за его пределами Хатшепсут ставила памятник за памятником, неустанно громоздя камень на камень. Куда бы ни бросали взгляд ее подданные, повсюду их встречали недвижные, словно дремлющие изображения ее царственной особы, напоминавшие о том, что фараон бессмертен; и весь мир восхищался и поклонялся ей, сыну солнца.

В разукрашенном, пропитанном ароматами дворце, в горделиво возвышающемся храме, в полях, городах и деревнях – повсюду творилась воля Хатшепсут. Поставив Хапусенеба на место верховного жреца, она замкнула религию и власть в кольцо, не ожидая теперь сопротивления ниоткуда.

Через пять лет после ее коронации Хапусенеб отказался от должности визиря и полностью посвятил себя исполнению обязанностей в Фивах. Он так и не женился. Многие из женщин Хатшепсут страстно его желали, и многие попали в дурацкое положение, надеясь словами любви растопить лед его неумолимых серых глаз, но вынуждены были отползти, раздавленные. Он был одинаково вежлив и добр со всеми, но ни одна женщина так и не вошла в его прекрасный, окруженный колоннами дом, не спустилась как хозяйка по широким аллеям сада к реке. Были у него и наложницы, и человек пять-шесть детей, но посещал он их крайне редко. Обычно он проводил день между храмом и дворцом и если приходил домой, то только для того, чтобы отдохнуть, поспать и почитать.

• Предыдущая
• 89/120
• Следующая