Искушение богини - Гейдж Паулина - Страница 75
- Предыдущая
- 75/120
- Следующая
– Это девочка, Тутмос. Прекрасная, нежная дочь Амона! Посмотри, как она держится за мою руку своими крохотными пальчиками!
– Воистину она нежна и прекрасна, как ты, Хатшепсет, – ответил он улыбаясь. – Бутон от Цветка Египта! – Он поцеловал ее в щеку и встал, но она уже не смотрела на него. Игнорируя кормилицу, которая терпеливо ждала у изголовья, Хатшепсут разглядывала покрытую черным пушком головку, покоившуюся на сгибе ее локтя.
Тутмос обратился к кучке обрадованных мужчин:
– Документы ждут ваших печатей. Писец Анен поможет вам у дверей.
Перешептываясь, они пошли к выходу.
– Ее величество цела и невредима, хвала Амону! – громко сказал Юсер-Амон Хапусенебу, и остальные согласно закивали.
– У нее много сил. Скоро Египет снова почувствует ее руку, – ответил Хапусенеб, который, как и Юсер-Амон, боялся того же самого. Выйдя из комнаты, придворные стали ждать, когда Анен возьмет их печати.
Сенмут тоже повернулся к дверям, но голос, раздавшийся с ложа, остановил его. Хатшепсут позвала его; он подошел к ней и поклонился. Пен-Нехеб тоже приблизился и остановился в ожидании, с присвистом дыша и устало переминаясь с ноги на ногу. Повелительница нежно высвободила край своей ночной сорочки из крохотного кулачка и протянула им ребенка.
– Возьми мою дочь, Сенмут.
Видя, что он колеблется, она повторила:
– Возьми ее! Я назначаю тебя царским опекуном. Отныне за ее здоровье и безопасность отвечаешь ты, и я знаю, что под твоим присмотром она не вырастет ни слишком избалованной, ни чересчур покорной. Распоряжаться в детской будешь ты, кормилица – вот она – будет во всем тебе подчиняться.
Бережно, с бесконечной, удивительной нежностью Сенмут принял крохотный сверток и поглядел в лицо, так Похожее на лицо его любимой, что он не удержался и перевел взгляд с дочери на мать, а Хатшепсут, вздохнув, откинулась в постели.
– Мне необходимо было знать, что моя дочь в надежных руках, – пояснила она мужчинам, – ведь в таком большом дворце, как этот, может произойти все, что угодно; разве я могу уследить за всем? На тебя, пен-Нехеб, я возлагаю заботу о будущем образовании девочки. Пусть учится, как в свое время училась я, не только в классной комнате, но и на армейском плацу, и пусть все двери к знанию будут для нее открыты. Ей не обойтись без твоей многолетней мудрости.
Она опустила веки, и им показалось, что она заснула. Но тут ее глаза снова открылись, и она велела им идти.
Пен-Нехеб отправился домой спать, а Сенмут прошел в детскую и сам положил малышку в позолоченную колыбельку, подоткнул ей одеяльце, а уходя, убедился, что один телохранитель его величества стоит на часах у дверей, а другой в саду, под высоким узким окном. Этого ему показалось недостаточно, и он сам пошел к Нехези просить, чтобы тот дал еще людей из отряда телохранителей на охрану детской. Только после этого, довольный, он вернулся в свой крохотный дворец.
Хатшепсут с беспокойством и нетерпением ждала, когда будет выбрано имя для дочери. Она уже начала вставать и предпочитала сидеть в низеньком прикроватном кресле, а не лежать. Хотя молодая мать по-прежнему чувствовала себя слабой и опустошенной, ее тело уже начинало набирать прежнюю силу, а живот подтянулся и снова стал плоским. И вот настал день, когда она с презрением швырнула в угол платье и приказала принести привычную мужскую одежду, радуясь былой свободе. Как раз когда она сидела, не зная, какой пояс выбрать из той груды, что держала перед ней на вытянутых руках Нофрет, объявили, что пришел второй верховный жрец Амона. Царица приказала немедленно впустить его, а когда он вошел и поклонился, не стала тратить время на любезности.
– Ну, говори же! – рявкнула она. – Какое выбрано имя? Он улыбнулся.
– Это был долгий и сложный выбор, ведь отпрыск чистых царских кровей должен иметь могущественное имя, способное защитить от любых опасностей.
– Да, да! Разумеется!
– Девочка будет носить имя Неферура, ваше величество.
Его слова повисли в воздухе. В комнату вдруг словно ворвался порыв холодного ветра, тяжкое, зловонное дыхание прошлого, от которого кровь отлила от лица Хатшепсут, а Нофрет задрожала и украдкой оглянулась на статую бога, однако жрец ничего, казалось, не почувствовал.
Потрясенная, Хатшепсут сделала ему знак приблизиться.
– Повтори имя, которое ты назвал, Ипуиемре, я, кажется, плохо расслышала.
– Неферура, ваше величество. Неферура. Она попробовала еще раз.
– Этого не может быть. Конечно, это могущественное имя, но его сила недобрая, и магия, заключенная в нем, злая. Вы ошиблись.
Жрец оскорбился, хотя и не подал виду.
– Никакой ошибки, ваше величество. Мы много раз вглядывались в знаки. Ее имя Неферура.
– Ее имя Неферура, – безжизненным голосом повторила она за ним. – Очень хорошо. Амон сказал свое слово, и дитя будет носить это имя. Ты можешь идти.
Пятясь, он пошел к выходу, поклонился, стражник распахнул дверь и снова закрыл ее за ним.
Хатшепсут сидела точно в трансе, глядя в пространство перед собой и беспрестанно бормоча имя.
– Пошли Дуваенене к фараону, – наконец приказала она Нофрет, – пусть передаст фараону имя. Сама я не могу идти. Думаю, сегодня мне лучше полежать. Неферура, – медленно произнесла она вновь, пока Нофрет расстилала постель. – Дурное предзнаменование для моей маленькой красавицы. Надо бы послать за чародеем, пусть заглянет в ее будущее.
Но подобное нездоровое любопытство было не в ее характере, она это знала и потому за жрецом Сета не послала.
Тутмос передал с Дуваенене свое официальное согласие с выбором имени, но сам не пришел. Она знала, что он сейчас с Асет в детской малыша Тутмоса. Вытянувшись на боку и положив голову на согнутую в локте руку, Хатшепсут бесцельно глядела в надушенный полумрак своей спальни и думала о своей сестре Неферу-хебит и маленькой газели, которых давно уже не было на свете.
Она так и не встала. Сенмут каждый день приносил ей девочку, она играла с ребенком, прижимала его к себе, улыбалась, но с ложа не поднималась. Ее охватила ужасная усталость, мертвящая, убийственная апатия. День за днем она только и делала, что пила, спала и ела, не покидая надежного убежища своей комнаты. В аудиенц-залах и министерских кабинетах дворца Хапусенеб, Инени и Ахмуз, отец Юсер-Амона, выбивались из сил, пытаясь справиться с растущей горой работы, а Тутмос и Асет охотились, катались на лодках и пировали; суета и беспрестанное мельтешение их рабов и прислуги только раздражали измотанных людей, которые от зари до зари корпели в своих кабинетах.
Сенмут как-то пытался сказать Хатшепсут, что без ее властной руки огромная государственная машина Египта скоро встанет, но та лишь раздраженно велела ему заниматься своими делами и напомнила, что люди не просто так становятся министрами.
Тогда он обратился к Тутмосу, зная, что, кроме фараона, идти больше не к кому, хотя его тошнило при одной мысли о встрече с ним. Время Сенмут выбрал неподходящее. Тутмос, Асет и их маленький сын как раз отплывали в Мемфис поклониться богине Сехмет, так что Сенмуту пришлось говорить с ним среди толпы прихлебателей на ступенях у причала царской барки, которая покачивалась на воде, развернув флаги в ожидании фараона.
Тутмос просто отмахнулся от него.
– Вернусь, тогда и посмотрим, – бросил он, не сводя глаз с Асет, которая, покачивая бедрами, взошла по сходням, обернулась и поманила его к себе.
Сенмут отошел, еле сдерживая беспомощный гнев. А когда Тутмос вернулся, ничего не изменилось, пиры продолжались по-прежнему.
Наконец жарким душным вечером к Хатшепсут отправился Нехези. Он без предупреждения ввалился в покой, где она сидела на постели абсолютно голая, не считая тонюсенькой повязки на бедрах, и вяло перебирала на коленях полузасохшие цветы лотоса; на столике возле кровати стоял пустой винный кувшин. Поклонившись, генерал решительно шагнул к ложу и остановился, глядя на женщину сверху вниз.
- Предыдущая
- 75/120
- Следующая
