Еремей Парнов. Третий глаз Шивы - Парнов Еремей Иудович - Страница 51

– Об этом вы лучше спросите Хамиотиша.

– А может, Дузе?

– Или Дузе.

– Нет, – отмахнулся Люсин, – не стану и спрашивать.

– Почему же? Не интересно разве?

– Просто я знаю ответ наперед. Скажут, что Сударевский хотел стать завлабом.

– А что, разве недостаточно веская причина?

– Боюсь, что так, Марк Модестович. То же я могу сказать и про конфликт с директором.

– И про беспринципного наглеца Хамиотиша? – Сударевский тоже улыбался.

– И про него, хотя слышу о нем впервые в жизни, и про Дузе, который…

– Это женщина.

– Тем паче.

– Но по одному мановению пальца Фомы Андреевича готовая отречься от родного отца.

– Ковский ей не отец.

– Тем хуже. Одним своим существованием он угрожает всей этой шайке лизоблюдов и бездарей, этим кипучим бездельникам, которые ничего не дали науке и никогда не дадут.

Люсин краем глаза глянул на Сударевского. Марк Модестович уже не улыбался.

– Положим, вы правы, – Люсин подошел к Сударевскому и облокотился на каменный подоконник, на котором стояли горшки с растениями, – и Ковский всем здесь мешал, включая вас. Но тогда я иначе сформулирую вопрос: считаете ли вы кого-нибудь из названных и не названных вами лиц способными причинить Аркадию Викторовичу физический вред?

– Убить, что ли?

– Не обязательно. – Люсин попробовал рассмеяться. – Похитить, скажем…

– Бред какой-то! – махнул рукой Сударевский. – Если говорить серьезно, то никто из тех, кого я знаю, включая меня самого, не убивал и не похищал шефа. Склочники и завистники мелкого пошиба редко поднимаются до высоты Сальери. Они пишут письма, порой анонимные, сплетничают, наушничают, бросают черные шары на ученом совете – все это так, но физическая расправа? Фи! На это они – вы употребили точное слово – просто не способны. Ведь ко всему они еще и трусы, ограниченные, трусливые людишки с комплексом неполноценности и безмерным аппетитом. Конечно же, я шутил, отвечая на ваш вопрос. Наши научные жучки непричастны к исчезновению Аркадия Викторовича. Но вы спрашивали меня о врагах, и я назвал их. Вы интересовались личностью шефа, и я обрисовал вам атмосферу, в которой он работал и жил.

– Я так и понял вас, Марк Модестович… Покинем же – мысленно, разумеется, – стены столь милого вам учреждения и попробуем выйти на более широкий оперативный простор. Не возражаете?

– Готов приветствовать любой мысленный эксперимент.

– Тогда скажите мне, не был ли связан ваш шеф с людьми, которые интересовались драгоценными камнями не столько в плане научном, сколько… как бы это поточнее сказать… в потребительском?..

– Не продолжайте, Владимир Константинович, – остановил его Сударевский. – Я понял, что вас интересует… Насколько я знаю, Аркадий Викторович не имел никаких дел с контрабандистами, фальшивомонетчиками и нечистыми на руку ювелирами. Здесь можете не искать, не тратьте понапрасну силы и время.

– Но чудес ведь не бывает…

– Как знать? – пожал плечами Сударевский. – Аркадий Викторович, например, умел делать многое из того, что простые люди относят к области чудес.

– Не скрою, что вы разбудили мое любопытство.

– Охотно удовлетворю его, но только потом не жалуйтесь, что я напустил туману и сбил вас с верного следа. К тайне запертой комнаты это не имеет никакого отношения.

– Какой запертой комнаты? – мгновенно отреагировал Люсин.

– В Жаворонках, Владимир Константинович. Об этом весь институт гудит.

– Ах, вот как! Ну что ж, вполне естественно… Нет тайного, которое бы не стало явным. Рассказывайте же, Марк Модестович, не заботясь о том, что может пролить свет на события в Жаворонках, а что нет. «Экс пэде Хуркулем», как говорили древние римляне. «По ноге узнаем Геркулеса»: по части восстановим целое… Я жажду чуда. Помните артиста Кторова в «Празднике святого Иоргена»?

– Смутно… А чудеса, Владимир Константинович, творятся вон за той дверью. Не угодно ли?

– Вы, очевидно, подразумеваете чудеса науки?

– А вам хочется чего-то иного? В исследовательском-то институте?.. Пройдемте в лабораторию, и я покажу вам наши камеры, в которых совершается таинство, могущее повергнуть в священный трепет любого из великих алхимиков от Агриппы до Парацельса.

– Это который же Парацельс? – Люсин поспешил блеснуть эрудицией, существенно обогатившейся в деле с ларцом. – Теофраст Бомбаст?

– Еще и фон Гогенхейм, – не преминул уточнить Сударевский.

– Я с удовольствием посмотрю, как растут кристаллы.

– Это и в самом деле интересно. Зарождение и рост кристалла напоминают интимнейшие механизмы жизни. В наших камерах созревают странные плоды. Что перед ними гомункулус или философский камень! Так, пустая расплывчатая мечта. В сверкании затравки, на которую беспрерывно сыплется шихта, вам откроются неземные ландшафты. Вы услышите музыку звездных сфер. Возможно, тогда вам станет понятнее, что я называю чудом.

– Сен-Жермен очаровал французского короля тем, что уничтожил пузырек газа в бриллианте.

– Вы удивительно догадливый и широкообразованный человек. – Сударевский пристально посмотрел на Люсина, но, едва они встретились глазами, сразу же отвел взгляд. – Говорю искренне. Не в порядке комплимента.

– Научно-техническая революция затронула широкие массы милиции, – пошутил Люсин.

– Я не знаю, как это делали Сен-Жермен и Калиостро, очаровавший фокусом с камнем весь бомонд в Митаве, но мы умеем заращивать газовые включения. Кристалл вырастает за счет присоединения к его поверхности атомов питающей среды. Это может быть раствор, расплав, газ. В последнем случае весь секрет сводится к тому, чтобы посадить молекулы газа на нужное место.

– В пузырек?

– Именно. Здесь особое значение приобретает чистота опыта. В ряде случаев нам приходится выдерживать и плавно изменять температуру в области двух тысяч градусов с точностью до десятых долей. Но это скучная материя, голая технология.

– Напротив! – запротестовал Люсин. – Ваш рассказ исключительно увлекателен. Я готов согласиться, что вы с Аркадием Викторовичем и впрямь умеете творить чудеса.

– Умеем. – Он устало прикрыл глаза рукой. – Все эти в высшей степени эффектные штучки являются лишь чисто практическим приложением нашего открытия… А с ним-то у нас и не благополучно.

– Зажимают?

– Не то слово. Поедом едят.

– Я не знаю такого случая, когда вражда на почтенной ниве науки вылилась бы в уголовное дело. – Люсин наклонился над письменным столом и, словно от нечего делать, чтобы только руки занять, принялся перебирать бумаги. – Не зарегистрировано у нас таких инцидентов, Марк Модестович. Но все, что связано с открытием, меня глубоко занимает. Я вижу здесь реальную возможность проникнуть во внутренний мир Аркадия Викторовича. Где же еще, как не в борьбе, проявляются во всей их полноте духовные качества человека, отличительные его особенности?

– Боюсь, что вы разочаруетесь. Борцом Аркадий Викторович был никудышным. Поразительно непробивной человек.

– Превосходно! Меня, видите ли, интересует только истина. Поэтому я равно приемлю и силу и слабость. Отрицательные качества столь же привлекают меня, как и достойные подражания.

– Что вы хотите? – спросил Марк Модестович, когда увидел, что Люсин выдвинул средний ящик письменного стола.

– Может быть, остались какие-то заметки личного характера? – Люсин бегло пролистал толстый, переплетенный в коричневый ледерин отчет. Не обнаружив никаких закладок, взял другой.

– Вряд ли вы здесь найдете что-либо интересное, – Сударевский прищурился.

– Боюсь, что у вас составилось превратное мнение об элементарных розыскных действиях. У нас иногда самая незначительная деталь, пустяк на первый взгляд, позволяет прийти к непредвиденным выводам.

– Поступайте как знаете. – Сударевский набрал воды в большую коническую колбу и занялся поливкой цветов. – Конечно же, вам надо все посмотреть… Просто мне стало как-то не по себе, когда посторонний человек… Одним словом, обидно и жаль. Извините, если оскорбил.