Кладоискатель и доспехи нацистов - Гаврюченков Юрий Фёдорович - Страница 36
- Предыдущая
- 36/77
- Следующая
Акимов был потомственным трофейщиком. Копать начал с батей, дядей и старшим братом. Есть такие семьи раскопщиков, я о них слышал. Теперь вот познакомился с одним из сих мастодонтов. Изучивший собственными пятками все места боев в Ленинградской области, Аким был большим докой по части площадок. Помнил и называл такие пятачки локальных стычек, что я лишь диву давался. Историю Великой Отечественной Акимов штудировал с лопатой в руке и, как голимый практик, высказывал весьма оригинальные суждения относительно правды войны. С ним было интересно подискутировать безо всякой водки.
Встречаются на Руси урожденные подвижники – бородатые любители докопаться до истины. Подобно многим талантливым самоучкам, у Акимова мозги были малость набекрень от приобретенного бессистемного опыта, что проявлялось в манере вести себя и одеваться. Носил Аким солдатскую гимнастерку, галифе и юфтевые ботинки с холстяными обмотками, на голову клал свалявшуюся блином ушанку с красной звездой, а поверх гимнастерки надевал зеленый армейский ватник, подпоясанный брезентовым ружейным погоном с парой подсумков. Партизанский прикид был дополнен кайзеровским образца 1888 года карабином Маузера калибра 7,92 мм. Мы называли его шпалером.
Другой «маузер», новой модификации, именуемый между нами ганс-винтом, находился на вооружении Глинника.
Глинник и сам был как ганс. На даче он переоделся в серый полевой мундир. У него имелся полный комплект фельдграу, где-то по случаю приобретенный. Исключение составлял ремень, который Глинник нашел сам в затопленном блиндаже. Не высушивая, натер его как следует салом, чтобы кожа не задубела, и теперь имел все основания гордиться находкой. Ремень обладал алюминиевой пряжкой с вермахтовским орлом опять же кайзеровской эпохи (то есть с надписью «Gott mit uns», но без свастики), крючком для ножа и прочими причиндалами. На поясе у Глинника висел длинный немецкий штык-нож с эбонитовыми накладками, алюминиевая фляга в чехле из волосатого шинельного сукна и подсумок с патронами.
Для похода по местам боевой славы каждый принарядился как мог. Гулянье намечалось вселенского масштаба. В Синявино лучше искать приключения, а не трофеи. За приключениями мы и прибыли. Взрослые люди, некоторые в годах, со своим оружием и в приличествующей случаю маскарадной одежде. Большинство уже много лет не копали. Съехались, чтобы побродить по лесу, пообщаться между собой, да и просто развеяться в мужской компании. «Бойцы вспоминали минувшие дни».
Я же с Борей откровенно убежал и спрятался, соблюдая сакральные заповеди каратистов: убежать, спрятаться, молчать. Мы ни словом не обмолвились об истории с Доспехами Чистоты и «Светлом братстве». Доспехи, кстати, были все время со мной. Из дачной компании они ни у кого интереса не вызвали, на фоне прочей амуниции казались неуместной бутафорией, век не тот. Я оставил их в сумке, продемонстрировав разок для прикола, но так и не примерил, не имея к тому охоты.
Мы проводили время, играя в войну в условиях, приближенных к боевым. Как не застрелили никого по пьянке или не взорвались на очередной самоделке, оставалось загадкой. Должно быть, Господь пьяных щадит.
Пухлый выделил мне КЗС – комплект защитный сетчатый, надеваемый в войсках поверх формы. Вряд ли в нем можно было лежать на газоне и оставаться невидимым, но сетка, если опустить капюшон на лицо, защищала от комаров. Пухлого сия напасть не страшила – комары и змеи не кусали его никогда.
С последней нашей встречи Вова Чачелов здорово изменился. Разумеется, он остался таким же длинным и лопоухим, но теперь периодически попыхивал косячком с анашой. Кроме того, у него в городе были шашни с казачьей стражей, которые мне сильно не нравились. К казакам я испытывал крайнюю неприязнь.
Еще из нашей старой компании были Дима Боярский и Крейзи. Дима, давившийся горьким бюджетным хлебом оперуполномоченного, постепенно спивался на работе, но даже в лесу не разлучался с мобилой, как бы постоянно находясь при исполнении.
Сашка же так и остался crazy. Вот на кого время не наложило отпечатка. Мелкий, с копной густых волос, косо прикрытых детской панамой, он несуразно торчал из обширных комиссарских галифе времен Гражданской войны, к которым снизу были приделаны желтые шнурованные сапожки роммелевского солдата, чудом сохранившиеся до наших дней. На подъемах они были обмотаны изолентой и представляли собой специализированный трофейщицкий вариант обуви. Надо заметить, Крейзи был единственным, кто продолжал регулярно ездить на раскопки.
С Пухлым, Крейзи и Димой мы были одногодками. Еще в нашей компании имелся «латышский стрелок» Балдорис по кличке Болт. Он был долговязый и нескладный. Несмотря на то, что его прибалтийские корни были давным-давно оборваны (Балдорис родился и воспитывался в Питере), он остался каким-то гипертрофированным лабасом. Глинник взял его в лес, чтобы приобщить к раскопкам. Балдорис ими давно интересовался, да все никак не представлялось возможности съездить. Работал Болт на стройке. Он и в лес так оделся: брезентовая спецовка и кирзовые строительные ботинки.
Балдорис был исполнителен, старателен и туповат – сказывалась курляндская кровь. Кроме того, он был блондином. Подаренная Пухлым унтерская шапка-гансовка сделала из него настоящего защитника фатерланда. Ему и формы не требовалось, чтобы быть принятым за гитлеровца, – вот что значит чистота происхождения! В образ бы неплохо вписался МГ-34, но пулемет мы оставили у Маринкиных родителей.
На первое время Пухлый раздал нам винтовки Мосина, благо этого добра у него хватало. Я с ностальгией взял в руки пахнущую ружейным маслом трешку, сразу узнав работу Вована: удобный приклад, глубокие незашлифованные царапины на стволе, где мы обдирали ржавчину наждачным кругом. Боре я, конечно, наврал: на забор Пухлому шли некондишн-стволы, которые лежали в земле без патрона в казеннике. Дураки мы, что ли, гноить хорошее железо! Заряженные винтовки успешно нами реставрировались и затем использовались по прямому назначению. У пустых винтовок ржавел казенник, стрелять из них было можно, но гильзу в разъеденном коррозией стволе безжалостно раздувало и на выбросе затвор ее рвал. Негодные трешки и ганс-винты разбирались нами на запчасти, а стволы не жалко было пустить на ограду.
Боря очень комично смотрелся с трешкой и в плоской каске парашютиста люфтваффе, казавшейся мизерной по сравнению с глубокими «котлами» гитлеровской пехоты, в изобилии валяющимися по лесу. Плоская, как тарелка, с маленькими «наушниками», она была сконструирована, чтобы не мешать при прыжках. По принципу «на безрыбье и раком встанешь» – лишь бы прикрыться. На лобастой Бориной башке эта миска выглядела по меньшей мере забавно. Поясная бляха у подельника была также люфтваффовской – с пикирующим орлом. Ремень, правда, имелся только современный, офицерский. На нем висел германский штык-нож с родными деревянными накладками, что было достаточно престижно: в земле дерево редко сохраняется.
Поскольку взятые Борей на игрища боеприпасы израсходовались в бою с настоящими немцами, пришлось воевать выданными напрокат винтовками. Сам Пухлый был вооружен МП-40, более известным под названием «шмайссер». В лес Чачелов надевал пятнистый десантный комбез и зеленые натовские шнурованные сапоги из литой резины – где-то серьезно прибарахлился. Зато на стриженой голове сидела неизменная вэвэшная фуражка без козырька, которую он носил столько лет, сколько я его помню.
Наш разномастный сброд куролесил на окраине Синявино-1, у дачи Вована. В магазин за провиантом я мотался на «Ниве». В этом плане тачка нас очень выручала. Она была только у меня одного – остальные трофейщики добирались по железной дороге: ножками-ножками. Ножки, кстати, все имели к ходьбе привычные, крепкие, кроме Балдориса, который их стер и теперь хромал. Невзирая на эту досадную мелочь, завтра намечался глубокий рейд в лес. Я последний раз сгонял за жратвой и теперь возвращался на дачу.
Хотя вблизи от дома мы воздерживались от стрельбы, местные жители с нас уже немного прибалдели. Но милицию пока не вызывали. Впрочем, на случай конфликта с представителями власти у нас имелся собственный мент с радиотелефоном. Свою здоровенную «Моторолу» типа ультраклассик Дима носил на поясе за спиной, и когда ему звонили, в прозрачном окошечке чехла к нашей великой радости загоралась красная надпись «Call». Сам кал не падал, но веселились мы от души. Как дети. Да мы, дорвавшиеся до лесной вольницы, и чувствовали себя детьми, словно перенеслись в пору бесшабашной юности. «Счастье есть – его не может не быть».
- Предыдущая
- 36/77
- Следующая
