Карусели над городом (С иллюстрациями) - Томин Юрий Геннадьевич - Страница 10

• Предыдущая
• 10/48
• Следующая

— Неважная картошка, — сказала продавщица и шепнула: — Анне Максимовне скажите, чтобы зашла. Есть баночная селедка.

— Хорошая? — наивно спросил Алексей Палыч.

— Да вы что! — изумилась продавщица. — К нам из города приходили, по пять кило брали.

И вот тут, размякнув, Алексей Палыч совершил первую ошибку. Сама по себе ошибка была незначительной, но, как увидим, будут другие ошибки, и это приведет к большому скандалу.

— Скажите, Клавдия Петровна… — В Кулеминске все продавщицы носили имя Клавдия. — Скажите, Клавдия Петровна, а что примерно едят дети месяцев трех-четырех?

— Мальчик или девочка? — деловито осведомилась продавщица.

— Ну, скажем, мальчик…

— Мальчик… — задумалась продавщица. — Конечно, это все равно — мальчик или девочка. Это я так спросила… У меня-то девочка. А вот у вас как раз мальчик, разве вы не знаете, чем его кормят?

— Он уже большой. А чем кормили раньше, забыл.

— Да и я забыла. Моей-то семь лет, все лопает, лишь бы побольше. А вам зачем?

— Просто так. Из любопытства.

— Из любопытства… — протянула продавщица, и глаза ее нехорошо засветились. — Ну, ясно, из любопытства… Как же назвали мальчика?

— Еще не назвали, — машинально ответил Алексей Палыч и тут же ужаснулся своим словам. — Я хочу сказать… эти… родители… еще не придумали ему имя.

— Это за три месяца?! — изумилась продавщица.

— Вот представьте себе… — торопливо сказал Алексей Палыч. — До свидания.

Алексей Палыч быстро повернулся и пошел к выходу. Продавщица смотрела ему вслед. Смотрела с интересом и подозрением, которые Алексею Палычу ничего хорошего не сулили.

Когда Алексей Палыч занес картошку домой, Анна Максимовна была занята кормлением Андрюши.

Впопыхах Алексей Палыч засунул портфель слишком далеко под шкаф, и теперь ему пришлось доставать с помощью кочерги. Чтобы заглушить шум, Алексей Палыч запел.

Стоя на коленях перед шкафом и шуруя кочергой, Алексей Палыч ненатуральным голосом бормотал нараспев какое-то «на-на-на, ля-ля-ля».

Если при этом учесть, что и натуральным-то голосом он не пел никогда, что голос его от природы был слегка дребезжащим и что распевал он чуть согнувшись, то можно представить, что до Анны Максимовны донеслось некое козлиное бормотание.

— Чего ты раскашлялся? — крикнула она из соседней комнаты. — Выпей таблетку, а то в школе совсем охрипнешь.

— Это я не кашляю, а пою, — отозвался Алексей Палыч.

— Еще не легче, — засмеялась Анна Максимовна. — С чего же ты запел?

Выудив пыльный портфель, Алексей Палыч обтер его о пальто; поразмыслив, смахнул пыль с пальто одеялом, а одеяло перевернул на другую сторону.

Проходя через кухню, он приостановился у плиты, сказал «ля-ля-ля» и в тот же самый момент положил кочергу на место, стараясь не брякнуть.

— Что ты сказал? — спросила невидимая Анна Максимовна.

— Я сказал «ля-ля», — ответил Алексей Палыч, внезапно рассердившись на себя и свое мельтешение. — «Ля-ля» и больше ничего. Что ты удивляешься? Эти песни ты целый день слышишь по радио. Я побежал, Аня, уже пора.

И Алексей Палыч поспешно ушел, оставив жену в легком недоумении. Подозрений у нее пока никаких не было. Просто Алексей Палыч дважды за сегодняшнее утро проявил необычную самостоятельность: сделал выговор дочери и пытался что-то спеть. Особенно удивительным было последнее. Алексей Палыч не пел ни на праздниках, ни на днях рождения, рта не открывал: стеснялся. Ему даже и за других было неловко, если пели очень громко.

Поэтому легкомысленное «ля-ля», пропетое Алексеем Палычем, значило гораздо больше, чем могло показаться с самого начала. Это было отступление от правил, как будто Алексей Палыч на минуту перестал быть самим собой. Вот что выходило из простого «ля-ля».

И Анна Максимовна это отметила.

Отметила пока просто так, не делая никаких выводов.

Когда Алексей Палыч подошел к школе, было уже без десяти девять.

Со всех сторон тянулись к главному входу ученики. Те, что помладше, здоровались с Алексеем Палычем открыто и весело. Пожилые десятиклассники, боясь уронить свое достоинство, делали вид, что не замечают учителя, и здоровались, если только сталкивались с ним в упор.

Впрочем, в это утро Алексей Палыч и сам едва замечал своих учеников.

Он шел по двору, а взгляд его не отрывался от небольшой, обитой железом двери. В любой другой день он, не задумываясь, зашел бы на минуту в подвал и спокойно вышел бы оттуда, но сейчас ему казалось, что все это будет выглядеть подозрительно.

Тут он заметил, что с задней стороны школы отворилась дверь. Во двор вышла женщина и направилась прямо к подвалу. У входа в подвал она остановилась, подергала замок и, как показалось Алексею Палычу, даже постучала в дверь.

«Услышала ребенка! — пронеслось в голове Алексея Палыча. — Все пропало!»

Женщина заметила учителя и махнула ему рукой.

— Иди-ка сюда.

Алексей Палыч подошел. Лицо его было бледным и выглядело как лицо раскаявшегося злодея.

Это мог бы заметить каждый. Заметила это и стоявшая перед ним женщина, чему вовсе не удивилась. Она привыкла к тому, что все в школе были перед ней виноваты. Сама же она оказывалась всегда права.

К этому она тоже привыкла.

— Открой дверь.

— Зачем, Ефросинья Дмитриевна? — робко спросил Алексей Палыч.

— Затем, что там у тебя мое ведро осталось. Еще с прошлого года. Или ты его уже уработал?

Сердце Алексея Палыча, опустившееся в низ живота, начало помаленьку всплывать кверху. Конечно, и в этом случае он был виноват. Именно он занял подвал, в котором уборщица Ефросинья Дмитриевна хранила свои ведра и щетки. С тех пор Ефросинья Дмитриевна малость его невзлюбила и стала называть на «ты», без имени-отчества.

— Ведра там нет, Ефросинья Дмитриевна. Вы все еще раньше забрали.

— Что же я, без ума, по-твоему?

На вопрос этот ответить определенно Алексей Палыч не решился, да и некогда было разговаривать — нужно было немедленно увести Ефросинью Дмитриевну от двери.

— У меня ключей нет.

— Принеси.

— И потом… я вспомнил… Вы извините, но, кажется, ведро я…

— Загубил, — сурово сказала Ефросинья Дмитриевна.

— Вот-вот… что-то в этом роде. Но я сегодня же куплю.

— Ведро-то эмалированное было.

— Ну конечно… обязательно… Хороший день сегодня, верно, Ефросинья Дмитриевна?

— У вас всегда все хорошо, — сказала Ефросинья Дмитриевна и медленно стала удаляться. Даже со спины она выглядела величественной и неприступной.

Между тем у себя дома Ефросинья Дмитриевна была весьма неплохой женщиной.

Она ухаживала за больным мужем, помогала соседям; из своей скудной зарплаты умудрялась выкраивать деньги на переводы для сына, служившего в армии.

И только в школе ей кружила голову власть, которая была велика, потому что распространялась на все школьные помещения, вплоть до кабинета директора.

Когда Ефросинья Дмитриевна удалилась, Алексей Палыч попытался что-нибудь разглядеть в подвальное окно, но ничего не увидел: вчера перед уходом он сам аккуратно завесил окно газетой.

Из подвала не доносилось ни звука.

Алексей Палыч нащупал было в кармане ключ, но в школе послышался звонок, и Алексей Палыч торопливо пошел к главному входу.

Пока он раздевался в учительском гардеробе и поднимался на второй этаж, прошло минут пять. В пустом коридоре он встретился с директором.

— Опаздываешь? — спросил директор.

— Сам видишь.

С директором школы они жили на одной улице вот уже двадцать лет.

— А что нужно сказать? — улыбнулся директор.

— Я больше не буду.

— Верю. А вот с Ефросиньей Дмитриевной ты, ради бога, не ссорься. Это я тебя по-дружески прошу. Подвал я тебе отдал… Мало того, что мне физкультурник всю шею перепилил: секцию борьбы он там хотел организовать… Да ты еще какие-то ведра ей не вернул.

— Жаловалась?

— Не то слово.

— Ведер там не было. Но я куплю.

— Купи, пожалуйста. Ты меня прости, но на наше с тобой место другие найдутся, а вот на ее — не знаю. Для меня это — проблема номер один.

• Предыдущая
• 10/48
• Следующая