Кресси - Гарт Фрэнсис Брет - Страница 24
- Предыдущая
- 24/37
- Следующая
Она спустилась по склону, заросшему сикоморами и тополями, и очутилась на краю луговины, которая и составляла спорный участок. Что бы ни говорил о нем презрительный Стейси, на самом деле этот театр военных действий, стычек и кровопролитий казался по иронии природы на редкость идиллическим и мирным уголком. По весне на покатых брустверах у подножия склона колыхалась лупиновая лазурь, расцвеченная звездами луговых лилий. Наискось через луг по излучине высыхающего ручья тянулся цепочкой ольшаник, летом от ручья оставалась только одна мелкая заводь, отсвечивавшая неизменной блеклой синевой. Здесь никто еще не пробовал пахать — здесь колыхалось бурное, пестрое море пышных трав, дикой горчицы, овсюга, и высокие волны могли с головой поглотить всадника в зеленой душной глубине. Даже следы людской распри — вырванные из земли вехи, поваленные заборы, ямы — скрывало это травяное море.
Посреди луга, неподалеку от ручья, виднелся овин Хайрама Маккинстри — единственное здесь сооружение человека, хотя грубо сколоченные, распираемые, рассевшиеся его бока, низкие, топорщащиеся соломой стрехи — приют бессчетных ласточек — делали и его похожим на некий уродливый вырост на этой плодороднейшей из почв. Миссис Маккинстри смотрела на него с беспокойством, но вокруг не заметно было никакого движения, ни малейших признаков жизни; овин стоял, как всегда, заброшенный и пустой. Она перевела взгляд правее, на ту сторону ручья, — там в травяном море заметно было легкое равномерное колыхание и по зеленой поверхности волн словно змеилось неторопливое течение из двигавшихся гуськом к ольшанику фетровых шляп. Сомнений больше не было: к границе приближался противник.
Внезапно сзади раздался торопливый стук копыт, прозвучал окрик; миссис Маккинстри с облегчением вздохнула и едва успела сойти с тропы — мимо нее галопом пронесся вниз по склону ее муж со своими людьми. Но он мог бы и не кричать ей на скаку: «Харрисоны нас продали!» — она и так уже поняла, что наступил решающий час.
С замирающим сердцем смотрела она, как всадники рассыпались по лугу и развернутым строем поскакали к ольшанику; ей заметно было, как замешкались, дрогнули те перед непредвиденной атакой. Тут она вспомнила про овин — он мог стать для ее мужчин опорным пунктом, настоящим бастионом, откуда противнику нелегко будет их выбить. Там и оружие припрятано в сене для такого случая. Она побежит туда, закроет распахнутые ворота, а если понадобится, сумеет их надежно загородить.
И она побежала, прячась за кустами, ныряя в высокие травы, чтобы ее не заметили на лугу, пока она не очутится за овином. Она сбросила на бегу клетчатую шаль, цеплявшуюся за стебли, коричневый голландский чепец упал с головы и болтался на лентах, жесткие с проседью волосы развевались у нее за спиной, точно сивая грива, а лицо и ладони были в кровь изрезаны травой и покрыты слоем белесой пыли. Но она бежала со всех ног, бежала, будто загнанный зверь, вниз, цепляясь за стебли, спотыкаясь, едва не падая, и, наконец, обессиленная, задыхающаяся, выбежала на луг позади овина.
Но что за перемена! Она сама не верила, что сейчас только бежала по склону, и яростный возглас мужа звенел у нее в ушах, и перед глазами бешено мчались вниз всадники. Здесь ее ограждали округлые кроны ольшаника, и в их серебристом облаке словно растаяла безумная кавалькада. Ничто не тревожило мирную красоту раскинувшегося вокруг луга, уходящего вдаль, к сонным силуэтам холмов. По самые стрехи засыпанный овин, распираемый соломой, бесформенный, словно весь топорщащийся перьями; легкое трепетание крыл и ласковый щебет ласточек и соек, мелькнувшая тень кружащейся над крышей вороны; сонная песня пчел в желтых цветах полевой горчицы, увившей его стены; чуть слышное журчание ключа по соседству — одного из тех некогда излюбленных индейцами водопоев, что дали название местности; все это вместе на какое-то мгновение тронуло сердце гневной, суровой женщины, которую с юных лет ничто не могло растрогать. Она испытала на миг сладостный покой и умиротворение зрелости, которых не знала прежде; но вместе с ними пришло сознание, что у нее хотят вырвать эту благодать, и кровь ее снова вскипела. Она тревожно прислушалась — выстрелов не было; значит, еще оставалось время, чтобы приготовить овин к обороне. Она обежала его и взялась за щеколду притворенных ворот. В этот миг внутри раздался не то смех, не то возглас, торопливое шуршание юбок, и, распахнув створки ворот, она успела только заметить, как легкая женская фигурка выскользнула вон через заднее окно. В косых лучах света, один среди тенистого сумрака, перед ней стоял учитель Джон Форд.
Смущение и замешательство из-за прерванного свидания, окрасившее поначалу щеки Форда, сменилось тревогой, когда он увидел кровь на лице миссис Маккинстри и ее растрепанные волосы. Она заметила это. Но в представлении этой обезумевшей женщины то было только лишним доказательством его вины. Не говоря ни слова, она сдвинула за собой тяжелые створки и наложила засов. И только тогда повернулась к нему, обтирая лицо и руки изорванным чепцом, и напомнила ему этим их первую встречу.
— Это Кресс была с вами? — промолвила она.
Он молчал, не сводя с нее встревоженного взгляда.
— Не лгите.
Он вскинул голову.
— Не собираюсь, — гордо ответил он. — Это…
— Я не спрашиваю, сколько это продолжается, — сказала она, указывая на шляпку Кресси, разбросанные книги и рассыпанные по сену полевые цветы. — Не спрашиваю и знать не хочу. Через пять минут либо ее отец будет здесь, либо эти собаки Харрисоны набегут всей сворой — вступать во владение. Если это, — она снова презрительно махнула рукой в сторону раскиданных цветов, — означает, что вы решили быть с нами заодно и делить наши беды наравне с радостями, то можете вытащить вон там из-под сена ружье и помочь нам защищаться. А если у вас другое было на уме, то спрячьтесь в сено и подождите, пока Хайрам сможет заняться вами.
— А если я не сделаю ни того, ни другого? — высокомерно спросил он.
Она поглядела на него с невыразимым презрением.
— Вон окно — можете вылезти, покуда я его не заперла. Встретите Хайрама, скажете, что бросили старую женщину одну защищать овин, в котором вы любезничали с ее дочерью.
Прежде чем он нашелся, что ответить, грянул выстрел и почти сразу же следом — еще один. Раздраженно махнув рукой, Форд поспешил к окну, обернулся, посмотрел на нее и, заложив ставни перекладиной, возвратился туда, где стояла миссис Маккинстри.
— Где это ружье? — спросил он почти грубо.
— Вот то-то, — сказала она, разворошив сено, из-под которого выступил длинный обернутый брезентом ящик. В нем оказался порох, дробь и два ружья. Он взял одно.
— Полагаю, я вправе знать, за что сражаюсь? — сухо спросил он.
— Можете сказать, что за Кресс, если они, — она указала в ту сторону, откуда раздавались выстрелы, — станут вас спрашивать. А сейчас можете подняться наверх и поглядеть, что происходит, — так же сдержанно проговорила она.
Не мешкая, он вскарабкался под стропила, радуясь возможности избавиться от этой женщины, которую сейчас просто ненавидел. В своей неразмышляющей любви к Кресси он старался не думать о взаимоотношениях с ее матерью, и теперь мать указала ему на неизбежность этих взаимоотношений столь неприятным способом, что даже сама страсть к дочери оказалась под угрозой. Он думал только о нелепости, бессмысленности и совершенной безвыходности положения, в которое попал. У него даже мелькнула мысль о шальной пуле, которая могла бы в завязавшейся схватке положить конец его нелепому положению и освободить его от ответственности. Оказаться запертым в овине с этой грозной фурией и вместе с нею принимать участие в беззаконной защите чьих-то сомнительных прав, сознавая к тому же, что втянут в это из-за собственной столь же сомнительной страсти, о которой ей все известно, — право, тут смерть казалась единственным способом избегнуть объяснений, которых он все равно не мог бы дать. И ко всему еще примешивалось горькое сознание, что Кресси не оценит его жертвы, что она, быть может, в эту самую минуту радуется безвыходности положения, в которое она его поставила.
- Предыдущая
- 24/37
- Следующая
