Человек неведомый: Толтекский путь усиления осознания - Ксендзюк Алексей Петрович - Страница 57

Что же включило само индульгирование? Почему вдруг психика стала проверять и перепроверять саму себя до изнеможения, продлевая, таким образом, неприятные и истощающие переживания? Помните, что чуть выше я назвал жалость к себе "системой раннего предупреждения"? Это оно и есть.

Индульгирование может быть не только "фиксирующим", но и разрушающим — нет, не режим восприятия. Оно может разрушать здоровье, энергетический тонус. Оно может наносить колоссальный вред, хотя изначальная задача этого процесса — самосохранение индивида.

И практически во всех случаях за началом процесса потакания себе стоит жалость и первая ее личина — лень. Через индульгирование мы фиксируем свое восприятие, закрепляем чувства и эмоции, способствует бесконечному повторению поведенческих программ. После того, как все эти в общем полезные действия совершены, мы погружаемся в трясину истощающего индульгирования — причем истощающее индульгирование у взрослого человека отнимает куда больше времени.

Целая область человеческих действий оказывается продуктом именно этого вида индульгирования. Например, мы постоянно жаждем подтверждения сигнала "Ты любим" или "Ты добрый", или "Ты умный" и т. д. и т. п. Человек вновь и вновь отправляется туда, где он может получить этот сигнал, где он может сыграть некую подходящую роль.

Странно, но очень часто на таком индульгировании держится имитация дружбы. Подобно заводной игрушке, мы отправляемся в компанию, где уже наготове два-три разинутых рта "Какой ты умный!", "Какой ты оригинальный!", "Какой ты талантливый!" Точно так же, на автоматическом "заводе", мы уносим ноги от людей, которые говорят "Ты должен измениться!", "Ты плохо и мало работаешь!", "Ты не реализовал себя". Обычный человек не может это слушать. Он гневается и уходит в придуманное убежище. А потом (о, индульгирование!) он начинает мысленно отвечать неприятным собеседникам, доказывать свою безусловную правоту, приводить оправдания и аргументы. Он впадает в состояние мрачной обиды на весь свет и доводит себя до такой степени угнетенности, что погружается в подлинную депрессию.

Бывают настолько чрезмерные случаи, что даже спустя месяц индульгирующий субъект не может выйти из мрачного настроения. Его осознание максимально сужено, оно бесконечно повторяет "Меня обидели", "меня обидели", "меня обидели": Разумеется, обидели несправедливо. Для человеческого эго "справедливых" обид просто не бывает. Жалость к себе никогда не допустит, чтобы посягнули на основы чувства собственной важности. Ведь они — близнецы-братья, у них общая цель.

Жалость к себе, объединившись с индульгированием, никогда ни в чем не уверена до конца. ПОДТВЕРДИТЕ! — вот ее девиз. А затем еще раз подтвердите.

Поэтому обычный человек постоянно нуждается в помощи и утешении — физическом, моральном, психологическом, каком угодно. Мы постоянно стремимся опереться на чьи-то плечи. Родители, близкие, друзья — все должны гладить нас по головке и говорить: "Что бы там ни было, а ТЫ ЛУЧШЕ ВСЕХ!"

Когда-то Хуан Матус (как писал Карлос Кастанеда) сказал ученику жестокую и холодную фразу. Пока у вас сохранилась активная жалость к себе, она будет вас отталкивать: "Воин не нуждается в помощи и утешении. "

Принимать помощь и нуждаться в ней — разные вещи. Точно так же бывает необходимо принять утешение. Человек устроен так, что порой через утешение ближнего реализует собственную воображаемую ценность. Пока мы находимся в социуме, всегда найдутся люди, которые чувствуют настоятельную необходимость кого-то утешать. Если толтек культивирует противоестественную бесчувственность, он впадает в еще одну инверсионную разновидность жалости к себе. "Не смейте жалеть меня, не смейте утешать, — мысленно говорит он. — Я не нуждаюсь в вашем крохотном мирке. Вы не заманите меня своими притворными вздохами!" Но окружающие люди ни в чем не виноваты. Они так же порабощены социальным гипнозом и не умеют иначе выражать сочувствие. Они нуждаются в выражении сочувствия, чтобы думать о себе хорошо. Безупречный толтек принимает это спокойно и безропотно, если стремится трансформировать жалость к себе.

Все вышесказанное не означает, что мы можем полностью и всесторонне отказаться от жалости к себе. Это так же неверно, как отказаться от страха смерти. Жалость — это регулятор наших усилий. Безупречный воин ставит его под контроль. Мы должны знать, когда жалость к себе останавливает наше развитие, когда — исполняет возложенную на него функцию самосохранения существа. Есть экстремальные позиции восприятия, когда мы просто узнаем, что такое — быть "безжалостным". Это необходимый опыт "временного отключения программы". То же самое происходит с восприятием, когда мы достигаем "остановки мира". В таком состоянии невозможно пребывать долго, в нем нельзя полноценно функционировать. "Остановка мира" способна убить упорядоченное осознание, а полное устранение жалости к себе может погубить наше тело. Никто и ничто не остановит безжалостного воина, ибо у него не осталось рефлексов, оберегающих от физического и энергетического истощения.

Дон Хуан когда-то показал Кастанеде "место без жалости" точно так же, как заставил его "остановить мир". Он продемонстрировал, что есть состояния, в которых все воспринимается и переживается принципиально иначе, что любые психические программы можно остановить, а значит, Трансформация возможна. Я постараюсь описать это специфическое положение точки сборки в той мере, в какой мне позволяет личный опыт.

Место без жалости.

Прежде всего, "место без жалости" — состояние энергетическое. Для его достижения часто совершенно необходимо пройти через сильные эмоции, но, как и всякая позиция точки сборки, — это определенный режим восприятия и энергообмена. Поскольку жалость к себе интегрирует в себе колоссальный объем ценностей и идей, которые являются фундаментом описания мира, само место без жалости в значительной степени переживается как внутреннее опустошение.

Социальная сеть, существующая в голове воина, словно отмирает. Липкая паутина разнообразных сожалений, которая составляет контекст личности и обеспечивает нас целым лабиринтом иллюзорных убежищ, распадается и обнажает первичное одиночество осознающего существа. Это — предпосылка потери человеческой формы. Здесь, в "месте без жалости" мы находим в себе удивительную готовность принять свой Путь — независимо от результата предпринятого Приключения, независимо от наличия или отсутствия компании.

Здесь мы открываем в себе очень многое. Мы узнаем, что способны выдержать гораздо больше, чем полагает человек. "Жалость" затуманивает наш взор и ставит перед нами несуществующие границы. В результате мы убеждены, что нуждаемся в обществе себе подобных, в утешении, в привычных формах для воспринимаемого мира, в поклонении кому-то или в признательности.

Место без жалости показывает, что без придуманных уютных границ вполне можно жить. Открытие сродни первому испытанию сильной болью — оказывается, боль можно перетерпеть. Большой урок заключается в том, что Мир больше жалости к себе.

Энергетически это выражается в расслаблении фронтальной пластины кокона, благодаря чему она становится более чувствительной и способной к мощному энергообмену с внешним полем. Просвет открывается в той степени, в какой это необходимо для достижения нового уровня Силы. Поскольку точка сборки не плывет, а сразу же фиксируется в новой позиции, пупочный просвет (тесно с нею связанный) открывается лишь частично. Энергообмен изменяется не столь радикально, как при трансформации страха смерти, а умеренно — в той степени, в какой мы готовы принять новую энергетическую свободу.

Движение полей, вызванное полученными импульсами через "просвет" и частично через иные каналы фронтальной зоны, подталкивает точку сборки к сдвигу. Она поднимается вверх и оказывается где-то на уровне основания шеи (позади физического тела). Одновременно точка сборки погружается в кокон и смещается вправо, занимая позицию практически по центральному меридиану. Это и есть "место без жалости".