Человек неведомый: Толтекский путь усиления осознания - Ксендзюк Алексей Петрович - Страница 37

Важно также заметить, что страх смерти вырастает из двух представлений человеческого тоналя — представления о Времени и представления о своем эго (о себе). Мыслители, которых занимала эта воображаемая оппозиция "смерть — бессмертие", рассуждая внутри данного нам описания мира, приходили к безысходности и отчаянию. Мыслимая смерть вызывает ужас, а мыслимое бессмертие навевает тоску и скуку, поскольку наше воображение не знает ничего, кроме самоповторения, и полагает бессмертие "я" дурной бесконечностью. Эта противоречивая ситуация веками томит человека. С одной стороны он, подобно Унамуно, то и дело трагически восклицает: "Я не хочу умирать — нет, я не хочу ни умирать, ни хотеть смерти; я хочу жить во веки веков. Я хочу, чтобы это "Я" жило — это бедное "Я", которым я являюсь и ощущаю себя здесь и теперь:" Но такой формулой человек автоматически обрекает себя на непрерывную тоску монотонности, которая в перспективе бесконечности рано или поздно превращается в вынужденное страдание узника. И, вообразив себе эту нескончаемую череду повторяющихся переживаний, человек склонен вслед за античными мыслителями провозгласить felix opportunitate mortis ("счастлив возможности умереть")!

Проблема в том, что человеческий тональ не имеет никакого опыта свободы. Более того, он не имеет даже умственного представления о ней. В результате все размышления человека о смерти и о бессмертии ограничены детерминированным, не-свободным пространством. Человек знает про длительность и ограниченный отрезок длительности. Он опирается на сотворенный им самим пузырь восприятия, из которого нет выхода в новое поле, а есть лишь репликация, бесчисленное повторение выделенных фрагментов с бессознательно заданными свойствами.

В таком пузыре бессмертие может быть лишь неограниченным по сроку заключением — бессмысленным пребыванием в "местах лишения свободы". Даже в том случае, если речь идет об ученом, которому навеки предоставили инструменты и лабораторию, он обречен на вечное самоповторение. Такой естествоиспытатель может быть поражен самозабвением в процессе своих нескончаемых опытов, но однообразие собственного эго пожрет его рано или поздно. Ибо для вечной Жизни необходим не только бесконечный опыт внешнего мира, но и бесконечная изменчивость собственного "Я". Не реинкарнация, где психологическое единство субъекта периодически прерывается, а плавная изменчивость роста целостного осознания. Обычный человек знает это переживание — оно сопровождает его недолго и связано с биологическим ростом и социальным становлением. Недаром каждый зрелый субъект считает свое детство и юность если не самыми счастливыми, то самыми яркими временами жизни. Это и есть мимолетный фрагмент того толтекского бессмертия, которое является подлинным антиподом смертности — не опытом по механическому приращению срока жизни, а процессом неустанного обретения все новой и новой свободы. Свободы количественной и качественной, каждый раз меняющей все, кроме принципа непрерывности изменений внутри целостного энергетического тела.

Так устраняется проблема страха смерти и бессмертия. Так разрешается диалектическое противоречие, долгие времена казавшееся человеку тупиком мысли и чувства. Восприятие свободы — перцептивной, функциональной, энергетической и психологической — становится универсальным растворителем тональных преград. Заслуга толтекского нагуализма и здесь оказывается неоценимой. Парадигма толтекского знания просто требует внимательной разработки, и мы находим фундаментальные решения извечных проблем человека — системные и подлинно диалектические. Даже в том случае, если они оказываются умственными, философскими, они содержат практическую потенциальность, поскольку предполагают эмпирическое содержание — ту конкретику чувств, ради которой исполняется дисциплина.

Ибо век умственной философии кончился. Все становится предметом психологической практики, энергетических опытов и реальных чувств. Путь воина обнажает экзистенциальную ситуацию человека, тем самым превращая философию в непосредственный опыт каждого практика. Он преодолевает нашу социальность, и это выглядит естественным продолжением нашей эволюции.

(Э. Фромм несколько десятилетий назад прекрасно сформулировал "ситуацию человека". Я процитирую его дефиницию, и вы определенно увидите, что тол-текское знание Трансформации просто логически продолжает осознанную этим психологом тенденцию: "Эволюция человека основывается на том, что он утратил свою первоначальную родину — природу: У него теперь только один путь: покинуть свою естественную родину и искать новую, которую он сам себе создаст. В соответствии с этим проблема человеческого существования — единственная своего рода проблема в природе: Он отчасти как бы бог, отчасти — животное, отчасти бесконечен и отчасти конечен. Необходимость искать новые решения противоречий его существования, все более высокие формы единения с природой, окружающими людьми и самим собой выступает источником всех психических сил, которые побуждают человека к деятельности, а также источником всех его страстей, аффектов и страхов'" Продолжая мысль Фромма, мы видим, что человек утратил не только первоначальную природу, но и собственно человеческое — эту адскую смесь физиологии и знаковой информации, порожденной социальным гипнозом. Ступая на путь тол-текского знания, он двинулся дальше — в область очередного пресуществления себя, и оказался на ступени, где прежние его манифестации демонстрируют только отсутствие свободы и ограниченность вида. Здесь нет ничего неестественного, а только интеграция прежних потуг, проявивших себя во всей полноте на следующем уровне. Ничто не утрачено. Безупречный воин только приобретает — свободу от социума и новые перспективы восприятия.)

Итак, эволюция человека даже логически (не говоря уж о законах развития энергетического тела) подразумевает преодоление социальности. А страх смерти прежде всего социален. Он порожден нашими бессознательными проекциями на будущие взаимоотношения с окружающей социальной средой. Размышляя о смерти, любой человек сначала думает о прекращении контактов с себе подобными и лишь потом о прекращении потока впечатлений вообще. Это вынуждает нас поговорить об одиночестве.

Переживанию такого специфического состояния, как одиночество, в жизни безупречного воина есть место — правда, оно приобретает иную окраску (можно сказать, становится позитивным), но приобретение новых акцентов в самоощущении происходит далеко не сразу. Поначалу все мы сталкиваемся с одиночеством во всем его пасмурном и даже трагическом облачении. Это болезнь роста, свидетельство внутреннего удаления и, если хотите, переживание откровения — воин оказывается лицом к лицу с бесконечностью и обнаруживает свою внесоциальность, более того — свою надмирность, что вызывает неоднозначные чувства. Вряд ли это можно назвать восторгом, ибо печаль путника сопровождает его вплоть до окончательной трансформации.

Возникновение такого рода эмоций объяснить несложно. Обычный человек, далекий от толтекской идеи безупречности, полностью погружен в описание мира, сотворенное тоналем. Совокупность тональных представлений о самом себе всегда опирается на некую сетку социальных координат — индивид может идентифицировать себя только в процессе взаимодействия с подобными ему существами. В этом — главная причина непереносимости одиночества. Тональ, творящий иллюзию личности, отказывается функционировать вне социальной сети: большая часть его ценностей и идей девальвируется, из-за чего само представление о себе становится почти призрачным. Можно сказать, что страх одиночества есть не что иное как страх утраты личности — иными словами, проекция страха смерти. Так что, глубинная связь этого чувства с тремя ядерными структурами эго — страхом смерти, чувством собственной важности и жалостью к себе — теми структурами, что являются главными объектами трансформации в безупречности, несомненна. Внимательный психологический анализ обнаружит генетические связи практически всех эмоциональных проявлений эго с этой классической триадой, провозглашенной толтеками.