Завещание Шерлока Холмса - Гарсиа Боб - Страница 39

• Предыдущая
• 39/73
• Следующая

Мы подъехали к часовне. Толпы, о которой столько написала газета, не было видно. Лишь несколько зевак слонялись в тишине вокруг часовни. Казалось, они ждали кого-то или чего-то. На их лицах было написано сильное беспокойство. Полицейский с пронзительным взглядом, скрестив руки на груди, преграждал вход в строение. Внезапно из-за его спины появился нервный человечек невысокого роста. Он прижимал к лицу носовой платок. Заметив нас, он направился в нашу сторону.

– Холмс, Ватсон! Что вы здесь делаете?

Он убрал платок и встряхнулся, будто стараясь прогнать миазмы. Мы тотчас же узнали знакомое крысиное лицо Лестрейда. Не дожидаясь нашего ответа, он продолжил:

– Какая невыносимая вонь! Статуя пахнет смертью. Хазелвуд пытается раскрыть эту тайну. Мы вывели всех из часовни.

Мой друг, казалось, не был удивлен тем, что Лестрейд опередил нас. Он сделал шаг в его сторону.

– Дайте мне войти, и я решу вашу загадку, как…

Холмс сделал загадочный жест, будто просил трактирщика наполнить ему стакан. Лестрейд пожал плечами.

– Если вам так угодно. Но предупреждаю вас, официально я отвечаю за расследование.

– Я знаю. – Холмс отодвинул полицейского.

Мы вошли в часовню. Сине-зеленый свет проникал сквозь витражи, создавая болезненную атмосферу. Запах был невыносимым.

Мы увидели Хазелвуда. На нем была плотная маска, какие носят судебно-медицинские эксперты, и он простукивал статую длинным металлическим штырем, будто надеясь вызвать человеческую реакцию. Он знаком пригласил нас подойти. Его лицо раскраснелось, крупные капли пота стекали по его высокому лбу и вискам. Он достал платок, вытер пот и сказал приглушенным голосом:

– Нужно спешить, Холмс. Тысячи людей приходили сюда, чтобы приложиться к этому камню. Есть риск распространения тифа или чумы. Уже час я безуспешно ее прослушиваю и борюсь с тошнотой. Думаю, ее следует разбить.

Я зажал нос и старался не дышать, чтобы не чувствовать этого отвратительного запаха. Холмс достал лупу и сконцентрировал свое внимание на смешном карлике, который ухмылялся у ног Девы.

– В этом нет необходимости.

Он напряг мускулы и повернул вокруг оси запястье херувима. Распятие, которое держал ребенок, перевернулось. Послышался сухой треск, похожий на тиканье часов. Мы инстинктивно отступили на шаг назад.

Хазелвуд перекрестился.

– Бог мой. Как на рисунке.

Отверстие шириной в сантиметр разделило статую надвое со стороны спины. Холмс с усилием воткнул туда штырь Хазелвуда. После долгого жалобного скрежета статуя раскололась на две половины. Мы стояли, окаменев перед неслыханным ужасом, открывшимся нашему взору. Внутренность статуи была испещрена остриями, на которые было надето начавшее разлагаться тело женщины. Тело вдруг освободилось от своих смертельных объятий и рухнуло на пол часовни.

Внезапно позади нас раздался сдавленный крик. Звук шел из исповедальни, наполовину погруженной во мрак. Холмс развернулся и направил оружие в альков.

– Выходите! Руки за голову!

Подняв руки, человек вышел: Гарри Гудини!

– Я… я просто хотел посмотреть, что здесь происходит, – пробормотал он.

– С какой целью? – резко спросил Холмс.

– Вам это хорошо известно. Я ищу вдохновения в реальности, чтобы придумывать новые номера. Я вам уже объяснял мой метод.

– Зачем вы прячетесь?

– У меня не было выбора. Полиция велела всем покинуть часовню. А в этой исповедальне мне удалось остаться незамеченным.

Волшебник казался вполне спокойным, он не чувствовал за собой никакой вины.

У меня возник вопрос: как этому дьяволу удалось усыпить бдительность Холмса?

Я предвидел ужасный финал. А что, если мой друг старался с самого начала расследования найти ложь, предоставив полную свободу настоящему Гудини?

Головы прохожих нагнулись еще ниже. Весь город был объят мрачным смирением. Мы жили во времена страха и конца всех надежд. День за днем Лондон терял последние иллюзии.

Гудини продолжал показывать трюки и собирал каждый вечер полный зал Театра Ее Высочества. Пять парней, нанятых Холмсом, как тени, следовали за волшебником и днем и ночью, по крайней мере, Холмс так считал.

Этот человек казался крайне заинтересованным в криминальных буднях страны, но на тот момент не было ничего, что позволило бы обвинить его в чем бы то ни было.

Партизаны Бейкер-стрит неотступно следили за логовом Джека-Попрошайки, ожидая его возвращения, в которое уже почти никто не верил. Бродяга будто растворился в кислой лондонской атмосфере.

Марка Дьюэна также не удавалось найти, несмотря на вознаграждение, объявленное полицией.

Что касается Холмса, то он с того времени целые дни проводил в компании Кроули. С каждым днем он приходил домой все позже, с затуманенным взором и нетвердыми движениями. Если он оставался дома, то погружался в лихорадочную работу, сортируя и перебирая свою огромную картотеку, пытаясь отыскать в прошлом объяснение сегодняшним преступлениям.

Что до меня, то я конца не видел этому странному жару, изматывающему меня и морально, и физически. Несмотря на долгую медицинскую практику и многочисленные трактаты, находившиеся в моем распоряжении, я никак не мог определить причину моего недомогания. Я проконсультировался со многими коллегами, и они прописали мне лекарства настолько же разнообразные, как и бесполезные.

Для одних я был жертвой редкой формы болотной лихорадки, подхваченной во время моего пребывания в Афганистане, которая внезапно проснулась после нескольких лет инкубационного периода. Другие считали, что мое нынешнее состояние – прямое следствие моей прошлой работы. Должно быть, я заразился многочисленными болезнями Ист-Энда, которые когда-то лечил. Моя болезнь походила на коварное сочетание болезней, которому нельзя дать однозначное имя. Наконец, третьи полагали, что я страдаю от последствий невероятно жестокой зимы, усугубленной застойным покровом тумана, дыма и тошнотворными испарениями, наполнявшими Лондон. Они обещали, что все это пройдет с приходом весны, если только я ненадолго уеду в деревню.

Друзья советовали мне на время прекратить сотрудничество с Холмсом и отложить на время редактирование его приключений. Но об этом не могло быть и речи. Больше чем кому-либо мне необходимо было понять и описать эти преступления, которые очень сильно касались нас по причине личной вовлеченности моего друга.

Подкрепленный этой мыслью, я решил переписать текст Хазелвуда, относящийся к Деве Лукулюсской.

«Первые христиане систематически преследовались и убивались в Риме. В противоположность тому, что нам известно из достоверных источников, римляне страшно насмехались над христианской религией. Они видели в ней опасную „теневую власть“, способную объединить сотни и тысячи душ против империи. Вот почему они преследовали христиан и высмеивали их верования. Их жестокость по отношению к христианам не знала границ. Апофеоза циничности и болезненности преследования достигли во время правления императора Лукулюса. Этот император специализировался на технике медленной смерти. В древних текстах сообщается, что Лукулюс приказал слепить варварскую статую, представляющую Деву Марию с заурядным, потрепанным лицом. Такая Дева Мария больше походила на старую куртизанку, нежели на святую. Одутловатый херувим с манерами Вакха находился у ее ног и смотрел на нее с выражением похотливости и развращенности. Статуя была полая и состояла из двух частей, незаметно соединенных. Внутренность была наполнена металлическими пиками, смазанными ядом. Статуя открывалась и закрывалась при помощи механизма, о котором нам ничего не известно. Тексты уточняют только, что Лукулюс поднимал правую руку и направлял большой палец руки к земле, приказывая начать пытку. Жертву помещали внутрь статуи, и в течение долгих часов она пребывала в агонии, проткнутая сотнями ядовитых иголок. Кровь несчастной протекала сквозь крошечные отверстия и собиралась в чашу у ног статуи. Другие христиане обязаны были выпить эту кровь, будто пародируя христианскую церемонию и символизируя победу язычества над христианством».

• Предыдущая
• 39/73
• Следующая