На «Орле» в Цусиме: Воспоминания участника русско-японской войны на море в 1904–1905 гг. - Костенко Владимир Полиевктович - Страница 49
- Предыдущая
- 49/156
- Следующая
Накануне был серый осенний день, а сегодня солнце ярко светило и разукрашенная гирляндами пестрых флагов, нарядная колонна броненосцев и крейсеров блистала свежевыкрашенными бортами. С моря дул свежий ветер и гнал к берегу белые гребешки, которые, пробегая вдоль бортов, изредка накрывали нижнюю площадку парадного трапа.
На «Орле» приборка идет уже несколько дней. Казалось, корабль совсем преобразился, очистившись от портовой грязи, а все-таки Рожественский утром, проходя на катере мимо «Орла», ругался так, как способен к этому словоизвержению только моряк. Привычным морским глазом Рожественский сразу уловил, что корабль — еще новичок в образцовой морской службе и судовые порядки на нем еще не налажены. Адмиралу бросилось в глаза, что топрики шлюпбалок выбраны не втугую, а пеньковые бухты подъемных талей уложены не на месте.
В ожидании смотра офицеры с утра облачились в шитые золотом мундиры и надели треуголки. Блестящие палаши на портупеях стесняли их беготню по трапам вверх и вниз.
Долго сидели в кают-компании, как институтки перед выходом директрисы, и от скуки развлекались тем, что «разыгрывали» каждого спускающегося с верхней палубы, сообщая ему самые невероятные новости, будто бы только что полученные с командного мостика. Когда же пришедший обалдевал от неожиданности, принимая всерьез ошеломляющее сообщение, все хохотали, как школьники.
Наконец, сверху сообщили в кают-компанию, что царский катер подходит к нашему соседу в колонне — «Ослябя». Через 20 минут Николай со свитой уже поднимался по правому трапу на спардек «Орла».
Выстроенная фронтом по левому борту команда напряженно замерла. Офицеры стояли против парадного трапа с соблюдением старшинства в чинах, сначала флотские офицеры, затем механики и врачи. Я оказался на самом правом фланге и замыкал офицерскую шеренгу.
Николай поднялся на палубу в сопровождении Рожественского, генерал-адмирала Алексея Александровича, морского министра Авелана, далее следовали младшие флагманы адмиралы Фелькерзам и Энквист, министр двора Фредерике, какие-то штатские и, наконец, жандармский генерал.
Николай, проходя вдоль фронта офицеров, каждому подавал руку. Командир называл фамилию и должность представляемого офицера, а царь удостаивал его несколькими «милостивыми словами», которые обыкновенно относились к его родословной. Николай хорошо запоминал чины, фамилии и лица, а также всякие незначительные эпизоды из прежней службы офицеров, и на смотрах старался показать свою осведомленность.
По мере того, как он продвигался вдоль фронта, головы всех поворачивались в его сторону. Я видел, что он задержался около лейтенанта Гирса, слышал предложенные ему вопросы сначала о его родне, затем о службе на Востоке в составе Тихоокеанской эскадры. Следующая, более длительная остановка царя была около мичмана Бубнова. Незначительность заурядного и уже сильно помятого царского лица и тусклое выражение его оловянных глаз не могли быть скрыты даже под маской деланой любезной улыбки, раз и навсегда застывшей на его будничном лице. Хотя он был в форме капитана 1-го ранга, но морской мундир сидел на нем «по-сухопутному», а походка выдавала непривычку к палубе корабля.[14]
Насколько более импонирующей и внушительной рядом с царем была фигура адмирала Рожественского, который хотя и держался сзади Николая, но, казалось, заслонял его собой!
Поровнявшись со мной и услышав от командира, что я корабельный инженер, он сказал: «На «Ослябя также был корабельный инженер» — и, обращаясь к Рожественскому, спросил: «Разве на все броненосцы назначены инженеры-строители кораблей?», — на что командующий дал краткое объяснение.
Я смотрел ему прямо в глаза. Один момент он сделал движение, как будто собирался обратиться ко мне с очередным любезным вопросом, но раздумал и направился далее, к фронту команды.
— Здорово, молодцы! — прозвучало негромкое обращение царя к 900 матросам.
— Здравия жлаем, ваше императское велй-чество! — нестройно прокатилось по рядам. Несколько десятков глоток на левом фланге рявкнули с опозданием на три секунды, и Рожественский сделал презрительную гримасу командиру, а на боцмана Сайма сверкнул глазами.
Николай поднялся на средний переходный мостик и, стоя на этой возвышенной трибуне, обращаясь к команде, произнес следующую краткую речь:
— Надеюсь, братцы, вы поддержите славу русского флота, в историю которого ваши товарищи на Востоке вписали столько громких подвигов, и отомстите за «Варяга» и «Корейца» дерзкому врагу, который нарушил спокойствие нашей матушки России.
Затем, повернувшись к офицерам, он добавил:
— Желаю вам всем, господа офицеры, победоносного похода и благополучного возвращения целыми и невредимыми на Родину.
При этих словах он пробежал глазами по фронту, как бы стараясь угадать, кому, вопреки его пожеланиям, предопределена близкая гибель. Выполнив весь смотровый ритуал, Николай направился на следующий корабль в колонне броненосцев — «Бородино».
В самый момент его отъезда произошел комический эпизод, доставивший всей команде немалое развлечение. Героем инцидента оказался наш судовой пес, которого по приходе в Ревель один из наших мичманов подобрал на стенке порта и привез на корабль. В кают-компании по этому случаю в тот же день были устроены веселые «крестины» с соответствующим возлиянием, а псу по общему решению наречено имя «Вторник», в память того знаменательного дня, когда он был принят в штат корабля и зачислен в плавание на «морское довольствие». С этого времени «Вторник» числится, по словам наших мичманов, в качестве «неприкосновенного запаса санитарной комиссии», ведающей под председательством старшего врача столом кают-компании.
Пес из породы «потомственных» дворняжек оказался весьма толковым и смышленым. Он, видимо, уже до этого получил надлежащее морское воспитание, быстро привык к своему кораблю, знал всю «орловскую» команду и офицеров, изучил расписание катеров и, как истый моряк, отправлялся на берег с утренним катером погулять и развлечься со своими знакомыми в порту, а с последним катером возвращался домой, являясь на дамбу по свистку катерного старшины.
Перед смотром старший офицер приказал боцману запереть «Вторника», чтобы он не путался под ногами. Однако псу не понравилось сидеть взаперти, и он начал шумно звать на помощь, пока кто-то не выпустил его из заключения. «Вторник» помчался на спардек узнать, что там происходит, чтобы принять посильное участие в торжестве.
Увидев фронт команды, он стремглав пронесся мимо него и бросился к парадному трапу. Заметив внизу у площадки готовый к отходу царский катер, он немедленно решил прокатиться на берег и кубарем покатился по ступенькам вниз. Но когда он уже намеревался перескочить на нос катера, два мичмана, стоявших фалрепными на нижней площадке трапа, успели ухватить его за уши и заставили лечь. Спрятать его было некуда, так как Николай в этот момент уже спускался вниз. Садясь в катер, он должен был переступить через «Вторника», при этом он потрепал пса по голове, а за ним — и вся свита, даже Рожественский, метавший молнии на старшего офицера.
Когда, наконец, царский катер благополучно отвалил от борта «Орла» и мичманы отпустили «Вторника», старший офицер, обращаясь к боцману Сайму, с чувством произнес:
— Эх, балда, старая ворона, не сумел даже как должно кобеля привязать!
На это боцман виновато оправдывался:
— Да он, ваше высокоблагородие, сукин сын, чтоб ему сдохнуть, такой хитрый, ну прямо как озорной матрос. Ума не приложу, как он отвязался и дверь открыл.
За обедом и весь вечер в кают-компании обсуждались дневные события. Как ни шаблонны и бессодержательны были заученные слова Николая, обращенные к судовому составу «Орла», однако они ясно показали, что, вопреки разным слухам, глубокомысленным догадкам и затаенным надеждам некоторых старичков, эскадра посылается не просто для дипломатических разговоров, а предназначается для боевых целей на театре войны. На нее даже возлагается надежда перетянуть чашу весов военного успеха на нашу сторону и решить исход всей дальневосточной кампании. Нам точно не известны те мотивы, какие побуждают правительственные сферы бросить эскадру в пропасть без каких-либо разумных надежд на успех. Видимо, эскадра стала очередной разменной монетой или, вернее, «последней ставкой» в азартной политической игре.
- Предыдущая
- 49/156
- Следующая