На «Орле» в Цусиме: Воспоминания участника русско-японской войны на море в 1904–1905 гг. - Костенко Владимир Полиевктович - Страница 44

13 сентября. Воспользовавшись воскресным днем, вчера я отправился пароходом в Петербург проститься со своими друзьями перед уходом из Кронштадта в Ревель, так как выход «Орла» в море назначен на 17 сентября.

Мой брат Василий, технолог, еще не вернулся с летней практики. Все друзья расспрашивали меня об эскадре, об «Орле», о новых сослуживцах, обстановке судовой жизни и о будущих планах Рожественского. Уже по самому тону задававшихся мне вопросов и ироническому отношению к нашим флотоводцам, морякам и кораблям было видно, что флот не только не популярен, но и стал мишенью насмешек и острот. Грозные новые броненосцы именуются «самотопами», а эскадра, которая должна одолеть адмирала Того, удостоилась названия «испанской армады».

Перед уходом из России мне хотелось узнать, как мои друзья оценивают современные общественные настроения, какие надежды зреют в прогрессивных кругах, студенческой среде, рабочих массах и в подпольных сферах в связи с затруднениями, в которые попало царское правительство на театре военных действий. Хотя мои товарищи никакими определенными сведениями не располагали, мне были интересны их личные выводы, основанные на наблюдениях и впечатлениях от соприкосновения с самыми различными слоями населения.

Они единодушно утверждали, что на этот раз Россия не минует серьезного революционного взрыва. Уже сейчас повсюду начинает прорываться нарастающее недовольство. Оно все чаще выражается в резко критическом отношении к действиям правительственной власти, авторитет которой быстро падает под влиянием военных неудач.

Между тем война затягивается и требует все больших материальных жертв при весьма неблагоприятных перспективах на будущее.

Между успехами на военных фронтах и нарастанием волны революционного подъема установилась зависимость «по формуле обратной пропорциональности»: чем хуже на фронте, тем сильнее будет напор изнутри страны и скорее налетит первая буря...

Оставалось мало времени до ухода последнего парохода в Кронштадт. Я хотел еще забежать проститься с моим другом, механиком последнего курса училища Васей Филипповским, который только что вернулся из учебного плавания в Балтийском море. Он жил с отцом недалеко от пароходной пристани. Наша прощальная беседа продолжалась не более получаса и касалась главным образом перспектив успеха эскадры Рожественского.

Отец Филипповского, старый штурман флота и работник Балтийского завода, был большим поклонником Рожественского и твердо верил в успех его предприятия. Вася же не верил в возможность успеха нашей эскадры. На прощанье он только пожелал мне вернуться целым назад из этой «безнадежной авантюры».

Я поспел на пристань уже к самому отходу кронштадтского ночного парохода и едва успел перескочить через фальшборт на палубу. Пароход оказался до последнего предела переполненным подгулявшей в воскресный день кронштадтской публикой. Преобладали моряки, главным образом с кораблей 2-й эскадры. Весь полубак был забит сплошной толпой матросов, большинство которых было порядком навеселе. Оттуда неслись залихватские песни, сопровождаемые трелями гармошки, раздавались взрывы хохота, топот ног матросской пляски и бабий визг.

Я попытался приткнуться в буфете, но там на всех диванах уже устроились пассажиры, заблаговременно явившиеся на пароход с намерением выспаться до прихода в Кронштадт. Пришлось подняться на открытую прогулочную палубу, где я и примостился впереди рубки рулевого, ближе к носу, чтобы по привычке следить за движением судна в ночном мраке. Мерные удары гребных колес вспенили темную поверхность Невы, и пароход, развернувшись, быстро пошел по течению.

Справа обрисовалось рядами полуосвещенных окон громадное здание Морского корпуса, в котором я три лета прожил во время практики. Против здания у самой воды мелькнул темный силуэт памятника Крузенштерну. Напротив по левому берегу чернели эллинги и здания Нового адмиралтейства, стапеля которого были погружены во мрак. Там в постройке были только небольшой транспорт «Волга» и канонерская лодка «Хивинец».

Ночные работы на заводе не велись, и, казалось, жизнь на нем замерла. Ниже по течению Невы, хотя ночь была облачная и безлунная, привычный глаз уловил у выхода в Финский залив на правом берегу знакомые контуры огромного эллинга Балтийского завода. Самое здание также не было освещено, и только зная, что в нем скрывается корпус нового огромного броненосца «Павел I» в 16600 тонн, можно было различить его кормовой набор, тускло освещенный береговыми фонарями.

У достроечной набережной стоял голый остов недавно спущенного корабля «Слава» — последнего (пятого) из серии броненосцев типа «Бородино». Он настолько отстал от своих четырех собратьев, что считалось бесполезным форсировать работы на нем.

Напротив Балтийского завода замер погруженный в такой же мертвый сон Галерный остров, на котором я три лета работал на практике и откуда был выпущен «Орел». Теперь его место на стапеле занимал новый корабль «Андрей Первозванный», однотипный с «Павлом». «Андрей» был еще в начальной стадии постройки и весьма далек от спуска.

Вот мелькнули слева фонари при входе в Морской канал, и наш пароход, сделав поворот, вышел в открытое море и направился к едва мерцавшим на горизонте огням Кронштадта. Встречный ветер ударил свежестью от залива мне в лицо и подхватил полы моей накидки. Я крепче надвинул фуражку и, повернувшись к ветру спиной, удобнее устроился на скамейке. Мысли приняли другое направление.

Я стал машинально следить за ночными бликами, скользившими по черному зеркалу воды, в котором изредка мелькал в провалах волн, поднятых пароходом, отблеск его топового огня.

Там за кормой, во мраке ночи, скрывавшем петербургские берега, я оставлял свое прошлое. Волна событий теперь подхватила меня и увлекала в неизвестное будущее. Воображение уже рисовало тропические ночи, пышную природу полуденных стран, океанские просторы, с детства прельщавшие меня.

И вдруг в сознании промелькнула острая мысль: но ведь все заманчивые впечатления таинственного похода эскадры — это ведь только обольстительный мираж, путь к пропасти, а впереди — война, бессмысленная и беспощадная. И ясно прозвучали слова моего друга Васи Филипповского при расставании:

— Вас безрассудно бросят в огонь. Бой с японским флотом неизбежен. Эскадра обречена в жертву!

К чему теперь поддаваться иллюзиям, раз эта участь впереди предрешена? Какой же вывод для себя приходится сделать из этого? Идти пассивно вперед и, зажмурив глаза, свалиться в пропасть? Но во имя чего? Уклониться под первым предлогом от выпавшей мне «чести»? Хотя я и не заражен военным патриотическим шовинизмом, однако внутренний голос резко протестует против всякой мысли избежать риска гибели под влиянием одного шкурного эгоизма. Ведь не я один в таком положении: сотни тысяч солдат и матросов, механиков, врачей, офицеров, призванных из запаса, брошены в ту же пропасть волей царского самодержавия. Имеет ли право каждый в отдельности искать выхода для себя из этого тупика, прячась от военной опасности, путем «дезертирства»? Конечно, нет!

Преодолеть войну можно только общими силами, превратив ее в мощный протест против бессмысленной бойни и подняв борьбу против самой власти — виновницы кровавых жертв. И если меня стихийно захлестнула волна событий, то я все же не останусь одиноким, я буду всегда среди людей, втянутых против их воли в тот же водоворот.

Для Рожественского и других «верных слуг» разгром эскадры будет крушением того, чему они служат. Для тех же, кто стремится к освобождению от ненавистных цепей российского самодержавия, это событие должно предвещать лишь поворот истории России к новому, свободному этапу развития.

Итак, вперед без колебаний, без страха за личную судьбу! Наряду с риском есть шансы на победу над более опасным и близким врагом, чем адмирал Того!

И будущее при этих мыслях уже перестало мне представляться черной бездной. Впереди показалась заря рассвета. Мне стало легко, бодрость и вера в свои силы вернулись ко мне. Я не заметил, как пароход тихо подошел к пристани.