Антология фантастических рассказов. Том 5 - Альдани Лино - Страница 43

Поразмыслив над ее обещанием, встревожился. Ведь я сегодня истратил последний талон. Какое число будет у меня завтра?

1 июля. Люди, с которыми я заговариваю о 35 июня, не понимают меня. Эти пять добавочных дней прошли мимо их сознания. По счастью, есть и такие, которые прожили эти дни и в курсе дела. Как занятно! У меня вчера было 35 июня, а у них 32-е или 43-е. В ресторане встретил человека, который дожил до 66 июня. Видимо, у него был неплохой запас талонов!

2 июля. Будучи уверен, что Элиза в отъезде, не напоминал ей о себе. Но какое-то смутное беспокойство все же заставило меня позвонить ей. Элиза заявила, что знать меня не знает и никогда не видела. Я пытался доказать ей, что она провела со мной упоительные дни; пусть она не сомневается в этом! Мои слова ее позабавили, но не убедили. Элиза согласилась встретиться со мной в четверг. Я смертельно встревожен.

4 июля. Все газеты полны «Аферой с талонами». Это самый крупный скандал в нынешнем сезоне. Состоятельные люди скупали талоны в огромном количестве, и благодаря этому экономия продуктов сведена к нулю. Некоторые случаи вызывают законное негодование. Говорят, что мультимиллионер мосье Вадэ с 30 июня до 1 июля прожил тысячу девятьсот шестьдесят семь дней — итого: пять лет и четыре месяца — сущая безделица! Беседовал с известным философом Ивом Мироно. Он объяснил мне, что каждый индивидуум живет миллиарды лет, но в этой бесконечности сознание запечатлевает лишь отрывочные; чередующиеся видения, из которых складывается жизнь человека. Он высказал еще много тонких соображений, но я не понял их. Правда, голова моя была занята другим. Завтра увижу Элизу.

5 июля. Видел Элизу! Увы! Все потеряно, мне не на что надеяться! Она не усомнилась в искренности моих слов. Я так взывал к ее памяти, что растрогал се. Однако мне не удалось разбудить в Элизе ни ответной нежности, ни прежнего влечения. Напрасное красноречие! Подозреваю, что она предпочла Малефруа. Неужели вспышка страсти, овладевшая нами в памятный вечер 31 июня, — только случайная, минутная прихоть? Где же оно, родство душ? Жестоко страдаю. Надеюсь, из этого страдания родится книга, которая сделает меня богатым.

6 июля. Новый декрет. Талоны на жизнь отменены. Но мне все равно.

Корабль, из которого он был выброшен в пространство, уже затерялся среди звезд, и теперь тут были только он в своем серебристом футляре и холодный простор вокруг. Он скользил по ведущему его незримому лучу, ощущал волнение при взгляде на сине-зеленый шар, закрывающий уже свыше двух третей черного неба. Шар был посредине сплюснут и лучился холодным, жемчужным сиянием. Над темными пятнами океанов плыла разорванная вата облаков. Специалисты говорили, что в атмосфере планеты содержится много кислорода. Мефи закрыл глаза и поддался приятному ощущению падения.

На Коре не одобряли его проекта, но как биопсихолог Мефи не имел себе равных, и ему уступили.

Теперь это был уже не диск, а огромный шар, по краям слегка размытый, неглубоко под ним плыла волна тумана. В герметичном скафандре начало ощущаться слабое тепло. Атмосфера. Он включил охлаждение и погрузился в туман. Со всех сторон его охватили белесые волны, но луч уверенно вел его в непроницаемой мгле. С волнением он размышлял о том, как это произойдет.

…Самые большие трудности были с историками. Мефи мысленно повторял их возражения: «Слишком молодой вид; всего лишь неполных 100 балов прошло с тех пор, как они стоят на двух ногах и с трудом объясняются членораздельно… В общественном развитии они еще не достигли Уровня Сознания, отдельные племена делятся на множество групп и подгрупп… Высший уровень развития — на северном материке, где живут в гнездах из собранного вокруг материала…»

«Искусственных материалов они не знают, — облегченно сказал он себе, — наконец-то настоящие примитивные существа».

«Они еще не поднялись до уровня мыслящих существ, лишь несколько отдельных особей (здесь следовал ряд с трудом расшифрованных имен, доступных только автоматам) способны к контакту…» И так далее, и так далее.

Мефи вспомнил, что в записях были упоминания о кровавых войнах, о болезнях и о какой-то непонятной организации, которая обладала, по-видимому, очень большим влиянием, а ее главой был какой-то папа.

«Пробовать ускорить развитие этих хищников, — говорил ученый Эфир в бурной дискуссии в зале Мышления близ голубых вершин гор Салбанту, — это все равно, что пытаться изменить направление падающей лавины одним пинком ноги. Пройдет еще много балов, прежде чем они научатся понимать Мудрость и Красоту… И жаль рисковать жизнью нашего ученого коллеги Мефи ради столь напрасной цели…» Эфир при этом слегка заикался, а Мефи улыбнулся — впервые, вероятно, сухой Эфир так явно выражал свои чувства.

Вверху теперь мерцали звезды, восхитительные мигающие точки на темном фоне. Глубоко внизу плыла поверхность планеты, на которой не бывал еще никто из обитателей Коры. Опасная планета. Он несколько раз прикоснулся к кнопкам на своем широком поясе. Ответом были легкие толчки. На этой стороне планеты была ночь. Он падал во тьму, скользя по незримой нити, направляемый автоматами туда, где была наибольшая надежда на успех. Ибо путь Мефи вел к самому ученому человеку на планете.

На этой планете, на Земле, был в то время год от рождества Христова 1347-й.

Сводчатый потолок комнаты покрывали паутина и мрак. Перламутровые завесы паутины сплетались в серый узор. В поздний ночной час тьме не было покоя в этом пристанище науки. Ее то и дело спугивали желтые, сине-зеленые или красные вспышки, отблески пламени на сводах над очагом. Перед ним среди тигельков и реторт бегал мелкими шажками старик.

Его тень смешно подражала всем его движениям, живописно изламываясь на многочисленных углах и выступах комнаты. Пахло дымом, старой кожей и плесенью от беспорядочно разбросанных по разбитому кирпичному полу огромных книг, переплетенных в свиную кожу. Пронзительно пахло и сернистыми парами и ароматными травами шафраном и лакрицей.

Стариц, размешивавший кипящую на огне жидкость, каждую минуту отскакивал, чтобы заглянуть в раскрытую книгу и подсыпать в тигель то или другое вещество из многочисленных коробочек, стоявших на столе. Иногда он щурился и тер себе лоб, иногда принюхивался к бальзамической смеси в тигле, — поглядывал на песочные часы и снова обращался к книге.

— Аркана, возвращающая молодость, — шептал он, — эссенция четырех стихий, падающая с утренней росой на цветы, посланная полной луной или зеленой звездой, ты вернешь мне жизнь… жизнь, молодость, красоту… — И его беззубый рот пылко твердил слова заклинаний, тщетных и напрасных, ибо никакая мудрость фолиантов не может остановить течение времени.

Глаза у него были старые, усталые, окруженные веерами морщин. Он все изучил, все узнал, все сохранила его огромная память: древние знания халдеев, смелые открытия Альберта Великого, туманные глубины мистики, безнадежную тоску мавританских ученых по чудесном безоаре… «Ах, — покачал он головой, — все это только мечты. И зачем они вообще, если жизнь безостановочно уходит, как песок в песочных часах?»

— Вагнер! — позвал он, прислушиваясь к ночной тишине.

Трижды окликнул он своего помощника, но никто не отозвался.

— Спит, как животное, этот деревенский купец, путающий знание с мелочной торговлей, — пробормотал он и шагнул к двери.

Но тут вспыхнула ослепительная молния, серые своды превратились в светящийся хрусталь, и в их центре возник фосфоресцирующий туман. Старик ошеломленно замигал, но свет уже постепенно угасал. Узловатыми руками, весь дрожа, старик ухватился за стол, его бледные губы беззвучно повторяли: «Отыди…»

Отблеск огня заиграл на высокой фигуре посреди комнаты, одежда незнакомца мерцала и трепетала, как разлитая ртуть. Самым удивительным было его лицо: свет очага превратил оливковый цвет в темно-серый, и с этой плоской маски смотрели трехгранные зеленые глаза. Лицо было без носа и рта, а металлический голос раздавался из овальной дощечки на груди. Дощечка светилась, в ней волновался красноватый туман.