Симфонии - Белый Андрей - Страница 44

5. У старушки Мертваго они сидели с батюшкой за круглым столом. Самовар шипел и бросал теплый пар им в лицо.

6. В окно было видно, как темнело синее небо и потихоньку высыпали бриллианты звезд.

7. Старушка Мертваго наливала им чаю, и они тихо беседовали между собой.

8. Отец Иоанн говорил: «Это была только первая попытка… Их неудача нас не сокрушит… Мы не маловерны, мы многое узнали и многого ждем…

9. Они стояли не на истинном пути. Они погибли… Мы ничего не выводим, ни о чем не говорим… Мы только ждем, Господи, Славу Твою.

10. И разве вы не видите, что близко… Что уже висит над нами… Что недолго осталось терпеть… Что нежданное близится…»

11. И на это собеседник отца Иоанна ответил, допивая вторую чашку чаю: «Так, Господи! Я знаю Тебя…»

12. И они молчали… И они молча слушали вечное приближение… И казалось — что-то летело с шумом и пением…

13. И казалось — где-то за стеной близились чьи-то шаги…

14. И старушка Мертваго тоже молчала, тоже слушала вечное приближение, перемывая чашки.

15. А уже была ночь… Высыпали бриллианты звезд.

16. Млечный Путь спускался ниже, чем следует. Сиял белым туманом, невозвратной мечтой и прошлой юностью.

17. А в палисаднике дерева, воздымая костлявые руки свои под напором свежего ветерка, ликовали и кричали нараспев: «Се же-ни-ии-ииих гря-де-т в поо-ллуу-ууу-ууу-нооо-щиии!..»

1. И опять была юная весна. Внутри обители высился розовый собор с золотыми и белыми главами. Кругом него возвышались мраморные памятники и часовенки.

2. Шумели деревья над одинокими покойниками.

3. Это было царство застывших слез.

4. И опять, как и год тому назад, у красного домика цвела молодая яблоня белыми, душистыми цветами.

5. Это были цветы забвения болезней и печалей, это были цветы нового дня…

6. И опять, и опять под яблоней сидела монашка, судорожно сжимая четки.

7. И опять, и опять хохотала красная зорька, посылая ветерок на яблоньку…

8. И опять обсыпала яблоня монашку белыми цветами забвения…

9. Раздавался визг стрижей, и монашка бесцельно сгорала в закатном блеске…

1. И опять, и опять между могил ходила молодая красавица в весеннем туалете…

2. Это была сказка…

3. И опять, и опять они глядели друг на друга, она и монашка, улыбались, как знакомые друг другу.

4. Без слов передавали друг другу, что еще не все потеряно, что еще много святых радостей осталось для людей…

5. Что приближается, что идет, милое, невозможное, грустно-задумчивое…

6. И сказка, как очарованная, стояла среди могил, слушая шелест металлических венков, колыхаемых ветром.

7. Перед ней раскрывалось грядущее, и загоралась она радостью…

8. Она знала.

9. Огоньки попыхивали кое-где на могилах.

10. Черная монашка зажигала огоньки над иными могилками, а над иными не зажигала.

11. Ветер шумел металлическими венками, да часы медленно отбивали время.

12. Роса пала на часовню серого камня; там были высечены слова: «Мир тебе, Анна, супруга моя!»

Серо-пепельное облако дымилось и сверкало своими нижними краями на горизонте.

Над ним небо казалось золотисто-зеленым, а под ним развернули желто-розовую ленту атласа, и вот она линяла.

Ребенок играл на берегу, копая бархатный песочек перламутровой раковиной… Иногда он лукаво смеялся. Хлопал в ладоши.

А в глазах его брызгали синие искорки.

Зыбкие, ускользающие волны рассыпались бурмидскими жемчугами.

Наигравшись, ребенок сел на берегу и стал вызывать из бездны моря своего товарища, крабба, пока голубая волна не выплеснула ребенку его товарища.

Крабб был огромен и толст. Они стали возиться друг с другом.

Ребенок хлопал в ладоши. Кидал в благодушного крабба круглячками. А крабб, изловчившись, запускал свою толстую клешню в белокурую головку ребенка и таскал шалуна вдоль песчаного бережка.

Потом, навозившись друг с другом, они подали друг другу свои конечности, и толстый крабб ушел в бездну моря.

А уж близился вечер… Пена сверкнула рубинами…

Окрестность замутилась бледно-синим туманом… Зазвякали высыпающие звезды…

Из-за утеса уже дважды полыхнула ядовитая вечерняя молния.

Белый камень, похожий на человека, виднелся вдали на берегу: точно старик застыл, согбенный, и думал думу.

Ребенок смеялся, щуря синие очи, посматривал на камень и говорил: «Знаю тебя… Ты прикидываешься…»

Но белое очертание не двигалось. Ведь это был только камень.

И ребенок зевал… Поглядывая на береговое очертание, он шептал не без лукавости: «Приходи скорее…»

Ребенок боялся молнии и туманов… Он ушел на груду камней.

Здесь он жил. Здесь ночевал. Отсюда он смеялся над туманами.

Прилетели черные, ночные кулички… Стали бегать вдоль берега, посвистывая: «Жди-и-и…» И под эти звуки он заснул…

Серо-пепельное море отливало снежным серебром, как бы очищенным от скверны.

Низкое волнистое облако понависло над морем, закрывая лунный серп.

Выползший крабб шевелил усами и щелкал клещами. Это он грелся на суше, поглядывая на спящего хитрыми, ласковыми глазками.

Прошлое, давно забытое, вечное как мир, окутало даль сырыми пеленами… В море раздавалось сладкое рыдание: это восторг перерос вселенную.

Низкое облачко, волнуясь и дымясь, заколебалось над морем и потом, разорвавшись от восторга, понеслось куда-то вбок своими священными обрывками.

Там, где был камень, сидел старик. Он повернул к спящему ребенку невыразимое лицо свое, бархатным басом кричал спящему: «Твое тихое счастье отливает серебром…

Так хорошо… Так лучше всего…»

Старик пошел вдоль берега, чертя на песке мистические знаки своим ослепительным жезлом.

Это он вычислял скорость междупланетных танцев; уже он вычислял тысячелетия, но еще не перестал удивляться…

Он бормотал: «Так повелел Господь Бог». Глухие подземные удары сопровождали его слова странным аккомпанементом.

Огромный, белый горб повис между небом и землею, и лунный серп, разорвав его в одном месте, посылал на старика свои мягкие лучи.

Ребенок проснулся. Он лежал на спине. Ему казалось, что небесная глубина, истыканная звучащим золотом, спустилась к его лицу.

И он поднимал голову, но небо убегало вверх, и никто не знал, как оно высоко.

Ребенок озирался сонными глазами. Был прилив. Море подошло. Теперь оно лизало серые камни.

Вдали несся херувим багровым метеором, оставляя на море летучую полосу огня.

И море шептало: «Не надо, не надо…» И херувим рассыпался потоком искр.

Ему казалось, что вселенная заключила его в свои мировые объятия… Все опрокинулось вокруг него.

Он свесился над черной бездной, в неизмеримой глубине которой совершался бег созвездий.

Его тянуло в эти черные, вселенские объятия. Он боялся упасть в бездонное…

Это только казалось.

Все было тихо. Оставалось по-прежнему. Вдали слышались восклицания: таинственный старик совершал вычисления, радуясь бегу планет.

Стал ходить по серым камням ребенок. Успокаивал себя: «Это всё сны… И мне не страшно…»

Море шумело. Пронеслась стая черных куличков, задевая ребенка упругими крыльями.

Пахнуло знакомой близостью. Не успел обернуться, как его плечи закутали теплым, козьим пухом, и старческая рука стала поглаживать шелковистые волосы.

Это пришел старик. Ему смеялся ребенок: «Ты опять пришел. Ты не камень…»

Старик оборвал его, гремя басом: «Так хорошо… Так лучше всего…» Сел рядом.

Тонкий, изогнутый полумесяц затерялся в голубой ясности, порвав облачные иглы, занесенные в вышину… Старик весь просиял и казался снежно-серебряным.

То он наклонялся к спящему, воздевая над ним свои благословляющие руки, то, откинувшись, сидел неподвижный, весь сверкающий.