Все еще здесь. Приятие перемен, старения и смерти - Дасс Рам - Страница 25

Монахам, развивающим непривязанность к своему телу и ко всем переменам в материальном окружении, был дарован проблеск освобождения; перед ними приоткрывались врата, через которые сознание может выйти в сферу, свободную от связанных с ходом времени страданий. Но они не были оторваны от повседневной жизни.

Душа и эго работают сообща. Помните, что они взаимодействуют с телом и что эго, став именно тем, чем оно должно быть, превращается в инструмент обучения души. Эго сосуществует с душой, земной мир — с Царством Небесным. Одно не исключает другого.

Хотя «кладбищенская медитация» на Западе невозможна (в других уголках земного шара ею по-прежнему занимаются), интенсивные занятия в Бодх-Гае сделали меня более чувствительным к факту невечности и к тому, как мы обычно пытаемся убежать от неё. Осознание всеобщей бренности породило во мне огромное беспокойство, так как показало, сколь шатко положение, которое я пытался занимать. Моё эго отрицало эту истину. Основанное на иллюзии прочности своего обособленного существования, оно встретило в штыки непреложные свидетельства того, что оно, как и всё остальное, не вечно, можно даже сказать — иллюзорно. Это напомнило мне стихотворение Шелли «Озимендиас», герой которого в пустыне находит обломки колоссального изваяния. Рядом лежит камень с высеченной надписью: «Я Озимендиас, царь царей. Замри перед величием созданного мною». Но, как читаем дальше, «там не осталось ничего… Лишь бескрайние пески вокруг».

Неотвратимая природа перемен до основания поколебала моё эго, вообразившее себя бессмертным правителем созданного им царства. Инсульт даровал мне уникальный взгляд на время. Хотя раньше я мог без часов определить время с точностью до минуты, теперь мне порой трудно вспомнить, какой сегодня день недели или даже время года. Поскольку пострадала моя память, я вынужден жить текущим моментом, в результате чего иногда забываю, где был вчера. Честно говоря, бывают мгновения, когда подобная дезориентация раздражает, но у неё есть положительный аспект: она заставляет меня придерживаться той практики, которую я рекомендую вам. Я уже не так связан прошлым и будущим, и это принесло чувство огромного облегчения. Таким образом, в болезни (и старости) скрыты большие возможности для духовного роста. Вынужденная потеря активности обращает нас к пребыванию в «здесь и сейчас».

Конечно, мне хотелось бы восстановить память, но я отдаю себе отчёт в том, что моё нынешнее психическое состояние имеет определённые преимущества, и стараюсь использовать его в качестве средства, помогающего полнее присутствовать в настоящем.

Чтобы ослабить петлю времени, которую мы сами надели себе на шею, и начать погружаться в «сейчас», можно воспользоваться таким приёмам, как наблюдение за своим дыханием. Полная сосредоточенность на текущем моменте позволяет освободиться от сожалений о прошлом и от беспокойства о будущем. Углубившись в «сейчас», вы исчезаете — исчезает привычное вам жёсткое «я». Когда вы обретаете свободу в моменте настоящего, всё окружающее (к примеру, пальма, капающая вода, гудки автомобилей) вызывает у вас экстатические ощущения. Вы осознаёте глубинную взаимосвязь всего, и в это мгновение любая вещь может стать мистической дверью, ведущей к душе. В таком состоянии вы не беспокоитесь о прошлом или будущем; вы не беспокоитесь о себе, потому что вашего обособленного «я» нет.

Пребывая в «сейчас», мы освобождаемся от эгоистичных желаний и открываемся Духу. Мы разрываем оковы времени и прерываем мелодраму эго.

В мыльной опере делается рекламная пауза — чтобы прозвучал призыв нашего спонсора: Бога.

Вот цитата (из текста тибетской школы буддийской традиции), которая поможет нам по-новому взглянуть на время и перемены:

Не продлевай прошлого.

Не призывай будущего.

Не теряй врождённой внимательности.

Не бойся иллюзорного.

Вот и всё.

С возрастом всё сильнее хочется погрузиться в воспоминания о прошлом. Появляется свободное время, от будущего не приходится ждать чего-то особенного, и ум охватывает ностальгия — иногда мягкая, но порой багаж памяти окрашивает нашу нынешнюю жизнь сожалением, гневом, тоской и унынием.

Когда я говорю об освобождении от личной истории, я не имею в виду, что нужно её отрицать. К примеру, я играл в гольф и водил автомобиль. Это моя личная история. Но я больше не могу делать этого. Если я стану цепляться за представление о себе как об «игроке в гольф» или «водителе», меня ждут страдания. Я могу рассказывать о прежней жизни, но я делаю это, не становясь той личностью, которой был, когда играл в гольф и водил машину. То, что я делал тогда, увлекало человека, которым я был, но теперь это для меня уже не так привлекательно. Я освободился. Вы можете вызвать в памяти прошлое и посмотреть на него глазами настоящего. Это всё равно что принести конспект профессору, чтобы он объективно оценил вашу работу. Воспоминания могут засасывать, но, чтобы аннулировать их воздействие, нужно отдать их на рассмотрение тому, кем вы являетесь сейчас.

Пока мы не научимся жить с «умом первоклашки», воспринимая всё как в первый раз, багаж наших лет будет оставаться чугунным ядром, прикованным к нашей ноге. Приведу такой пример. В 1979 году я жил в Соквеле (Калифорния). До этого я пару лет бродяжничал, следуя совету моего гуру не оставаться долго в одном месте, потому что «без движения йоги и вода портятся». Однако, несмотря на свою цыганскую жизнь, я продолжал собирать памятные безделушки. Собрание было интересным (для меня): старые письма, рисунки, газетные вырезки, автомобильные номерные знаки — коробки с сувенирами, которые я не решался выбросить.

Тенденция таскать с собой своё прошлое не приличествует жизни йога. В индийской традиции странствующий садху (примером которого был Махарадж-джи) не обременён вообще никакой собственностью. В жизни моего гуру был период, когда его называли Баба Треснувший Горшок, потому что он бродил обнажённым, не владея ничем, кроме выброшенного кем-то треснувшего горшка, с которым он просил подаяния и из которого ел и пил. Когда горшок разбивался, он выбрасывал его и подбирал другой. Конечно, живя в Штатах, я не собирался подражать Махарадж-джи, но всё же… Я, странствующий садху, таскал за собой все эти вещи. Понятно, я почти никогда не открывал эти коробки. Я просто наполнял их, подписывал, закрывал и ставил на полку. Когда приходило время переезжать, я снимал их, забрасывал в грузовик и перевозил на новую квартиру.

После четвёртого или пятого переезда я спросил себя: «Что же это такое? Зачем я храню всё это барахло?» Подумав об этом, я понял, что хранить ненужные вещи меня заставляет иллюзорное представление о том, что когда-нибудь мне их будет не хватать. Хотя в данный момент мне ничего из этого не было нужно, я был уверен, что однажды эта лафа закончится. Честно говоря, хотя тогда моя жизнь была увлекательной, я предвидел, что когда-нибудь заскучаю. Хотя тогда мне было чем заняться, я чувствовал, что в один из дней мне, несомненно, пригодится фотография 1965 года, на которой я запечатлен во время восхитительного путешествия в Каньон.

Я вообразил, будто завишу от этих старых коробок, напоминающих мне, какой была моя жизнь. И вдруг мне стало ясно, насколько это абсурдно! Я поснимал коробки с полок и отнёс их к мусорному контейнеру. Вначале я почувствовал, что поступил правильно и мудро: освободился от балласта и теперь могу плыть налегке. Но среди ночи я стал рыться в мусоре, отыскивая пару памятных вещей, без которых, как мне показалось, я просто не смогу жить. «Я никогда не увижу лицо этого человека!» — думал я, неистово шаря в темноте. Потом до меня дошло, что я свожу на нет то, что сделал днём. «Раз я не могу положиться в этом на себя, — подумал я, — значит, нельзя оставлять коробки на мусорнике. Нужно их сжечь».