Новая алмазная сутра - Раджниш Бхагаван Шри "Ошо" - Страница 94

Ошо сказал мне, что с ним случилось что-то странное. Я сказала, да, я заметила что-то. Он позже повторил это, и казалось, заинтригован также как и я, но он никогда не объяснил мне, что произошло. Несколькими днями позже он сказал, что он не думает, что он снова будет говорить.

В течение нескольких месяцев Ошо был слишком слабым, чтобы приходить в Будда Холл, и он отдыхал в своей комнате. Люди становились менее зависимыми от его присутствия для помощи им в медитации, и в то время как несколькими годами раньше мы все тревожились и волновались, сейчас мы начали принимать жизнь, не видя Ошо каждый день.

В это время в ашраме был взрыв артистического творчества. Танцы, мимические сценки, театр, музыка на улицах, и так много людей рисовало, людей, которые никогда не рисовали раньше. У нас никогда не было пространства, чтобы исследовать наше творчество в последних двух коммунах.

Когда мы прибыли, за садами плохо следили, но теперь... когда я шла по ашраму, я останавливалась; мои чувства говорили: "Тише..." Я вступала в другой мир: звуки водопада, прохладный полог сотен высоких цветущих деревьев, чувство мира и расслабления. Это чувство тишины не было тишиной кладбища, там были сотни людей, смеющихся, играющих, и я шла через ашрам, думая: "Почему каждый улыбается мне?"

А потом я поняла, что они не улыбались мне, они просто улыбались!

Когда Ошо стал слишком слабым, чтобы делать работу с Нилам по поводу дел ашрама, он разговаривал только с Анандо, которую он называл "моя дневная газета", и Джаешем, когда он ел свой обед или ужин. Каждый день он спрашивал, хорошо ли идут дела в ашраме без него, и это было именно так. Казалось, в первый раз мы начали "схватывать" это. Больше не было стремления к власти, не было иерархии, люди теперь работали, потому что им нравилось работать, а не из-за награды.

Он также интересовался, заботятся ли о вновь прибывших, и смешиваются ли новые и старые люди вместе.

Он попросил, чтобы здания ашрама были покрашены в черный цвет, а окна были голубыми, и чтобы на вновь купленной земле мы построили черные пирамиды. Он выбрал светильники в виде зеленых светящихся колонн, которые шли вдоль покрытых белым мрамором дорог, и освещали сад ночью. Он всегда замечал, если хотя бы один светильник не работал, и он настаивал, чтобы у лебедей был свет в их пруду, "чтобы они не чувствовали себя заброшенными". Он никогда не упускал ни малейшей детали, чтобы сделать ашрам более прекрасным для нас. И он замечал людей, которые стояли снаружи Будда Холла в охране, он заботился, чтобы каждый мог войти в Будда Холл так, что когда он замечал, что тот же самый человек охраняет, он говорил, что нужно дежурить по очереди, чтобы каждый мог войти внутрь.

Ошо дал мне все краски и воздушные кисти, которые он получил, и хотя я не знала, как использовать эти кисти, он очень ободрял меня и говорил, чтобы я рисовала и училась у Миры (дикая и прекрасная японская художница). Когда он проходил через мою комнату в столовую, он часто подходил к моему столу, ища рисунки, и говорил:

"Ну как, что-нибудь?.." И если на столе что-то было, он подходил, брал это и очень внимательно рассматривал, иногда поворачивая к свету, чтобы лучше увидеть.

Для меня было трудно принимать его одобрение, потому что я думала, что я не умею рисовать.

В конце времени муссонов в августе был период огромного празднования в ашраме, когда Ошо приходил и сидел с нами в молчании. Как будто мы вступали в новую фазу с Ошо, и радость видеть его снова не заглушила весть, которую он послал с Анандо каждому. Его послание было:

"Немногие поняли мои слова".

Когда он входил, он вовлекал каждого в танец движениями рук, и зал взрывался музыкой и криками восторга. Затем десять минут мы сидели вместе с ним, и за эти десять минут я достигала тех же высот в медитации, для которых раньше мне потребовался бы час. По пути назад домой, в машине, Ошо поворачивался ко мне и спрашивал: "Это было хорошо?" Хорошо? Это было сенсационно! Фантастично! Каждую ночь он задавал этот свой вопрос с такой невинностью, как будто не он был тем человеком, который создавал взрыв. Он заботился, чтобы никто не скучал по тому времени, когда он говорил. Как-то я сказала, что мы все так счастливы видеть его, что никто даже не упоминает, что он скучает по дискурсам.

Позже в том же месяце у него началась подозрительная боль в ухе, которая обернулась тем, что пришлось вырвать зуб мудрости, и были сложности в лечении.

Было много сессий у стоматолога, и на каждой сессии Ошо подчеркивал, что он очень хрупок и что его "корни в земле почти сломаны". На сессии 20 августа он сказал:

"Это действительно странно. Передо мной появился символ Ом. Символ Ом появляется только во время смерти".

Когда сессия закончилась, он сел и нарисовал символ в тетрадке Анандо, чтобы мы могли увидеть его. 29 августа - "Знак Ом голубого цвета постоянно стоит перед моими глазами". Я очень хорошо помню эту сессию, и я помню, что думать об этом было в то время слишком фантастическим, слишком резким. Как я могла принять то, что Ошо говорит, что его смерть очень близко. "Нет", - думала я, - "это просто уловка, чтобы мы достигли просветления".

Ошо пришел в Будда Холл, сел с нами, играла музыка, которая прерывалась тишиной.

Ошо был очень доволен "встречей", как он назвал ее. Он много раз говорил, что он чувствует, что наконец-то он нашел своих людей, и что люди, которые собрались здесь сейчас, очень хорошие люди.

"Встреча была такой хорошей, люди здорово реагировали. Никто не пытался работать с таким большим количеством людей на этом уровне, и музыка была такой, какую я люблю. Мне нужно всего несколько дней, даже не недель, и вы все должны помочь мне оставаться в теле". Он сказал это на стоматологической сессии.

После года огромных усилий, а Ошо сумел внушить чувство срочности Анандо, говоря: "Если моя комната не будет готова, она станет моей могилой!" - Чжуан-Цзы была готова для переезда Ошо, и 31 августа мы были очень счастливы, потому что он мог первый раз лечь спать в прохладной кристаллической и мраморной комнате.