Ордер на возмездие - Воронин Андрей Николаевич - Страница 6
- Предыдущая
- 6/71
- Следующая
– Мишаня, ты? выдавил из .себя Рублев и сделал шаг навстречу.
Сержант Порубов прижал руки по швам и громко на весь вокзал крикнул:
– Так точно, товарищ майор, сержант Порубов!
– Вольно! – скомандовал Комбат, и Мишаня бросился к нему, подхватил и оторвал от земли.
Он держал Рублева на весу довольно долго. Наконец, облобызав во все щеки, бережно опустил на землю и принялся трясти руку, причем так энергично, что голубой десантный берет сполз на затылок. Публика на перроне замерла, всем подумалось, что происходят съемки кино и что весь этот каскад чувств понарошку.
Но камер нигде не было, никто не кричал «мотор», яркий света, без которого не обходится кино, тоже никто не зажигал. Моросил осенний дождь, мелкий и надоедливый.
Мальчишки-близнецы широко открытыми глазами смотрели на происходящее.
Женщина-попутчица моргала и глупо улыбалась. Казалось, еще мгновение и она уголком платка начнет вытирать глаза, настолько трогательной оказалась встреча.
О девушках с караваем и водкой забыли, хотя они были по-настоящему красивы. О них напомнил, шепнув что-то на ухо Мишане, держатель огромного зонта. Для этого ему пришлось подняться на цыпочки.
– Ах, да, мать их так! – буркнул Мишаня и звонко щелкнул пальцами, отступив на два шага. – Не по протоколу, товарищ майор, получается, не по правилам.
Красавицы оказались перед Комбатом, поклонились. Первая подала хлеб.
Комбат замялся.
– Ну, бери, бери, Борис Иванович, пробуй! – подсказал Порубов. – Это из моей пекарни. Когда привезли, был горячий.
Комбат отломил кусочек хлеба. Из-под корки поднялось облачко пара.
Макнул в солонку, положил в рот. И тут же ожила литровая бутыль, шведский «Абсолют» наполнил стограммовые стаканы, и девушка придвинула поднос к Рублеву.
Тот взял водку, посмотрел по сторонам, словно опасаясь, что кто-нибудь толкнет под локоть и не даст донести до рта драгоценный напиток.
Мишаня тоже взял стопочку:
– Со свиданьицем, – сказал он, чокаясь с Рублевым и тоже отламывая кусок хлеба от каравая.
Водка была хороша, особенно в такую сырую погоду.
– Ну, а теперь по машинам или по коням! – сказал Порубов и махнул оркестру. Тот вновь грянул марш.
– Ты на машине? – спросил Рублев.
– Конечно! Вон, целая кавалькада. Сейчас с мигалками за город рванем, там уже все готово.
– У тебя еще три места найдутся?
– Хоть тридцать три! Для тебя, Борис Иванович, сейчас автобус остановлю, если хочешь, даже рейсовый.
– Нет, надо мою попутчицу подбросить.
Обсуждать приказы командира Порубов не привык, он уже все понял. Сам догнал женщину с тяжеленными сумками, так же ловко, как и Комбат, схватил все пять штук сумок разом и крикнул держателю зонта:
– Детишек прикрой!
Черного купола хватило на всех троих и даже на держателя в сером длинном плаще.
– Не надо, мы сами… что вы, не беспокойтесь! – сопротивлялась женщина, цепляясь за свои сумки. Но Порубов тащил и сумки, и женщину, и если бы нашлось еще пять человек, Порубов в радостном возбуждении поволок бы к машинам и их. Он был невероятно сильным мужиком, посильнее самого Комбата.
На привокзальной площади прямо на тротуаре под охраной машины ГАИ стояли джип «черок» и два микроавтобуса. Женщину и ее сынишек усадили в микроавтобус, и Порубов приказал водителю:
– Завезешь куда надо, вернее, куда скажут. И если надо, подожди.
– Сколько я вам должна? – обращаясь к водителю, поинтересовалась женщина.
Водитель вздрогнул, словно ему залепили пощечину, заморгал глазами. Он даже не сразу понял вопрос, а затем рукой указал на своего хозяина:
– Все вопросы к Михаилу Михайловичу.
– Борис Иванович! Борис Иванович! – закричала попутчица по купе. Она догадалась, главным здесь является именно он, это именно его встречал оркестр, ради него появились машины, хлеб, соль, водка – в общем, все, что произошло – ради него одного. Она что-то хотела спросить, но Порубов не дал ей договорить.
– Машина в вашем распоряжении на целый день. Ты меня понял? И без обеда.
– Понял отлично, – сказал водитель, запуская двигатель.
Женщина и братья-близнецы лишь успели помахать Борису Ивановичу. Он тоже махнул им рукой и улыбнулся на прощание.
– На хрена все это, Мишаня? – недоуменно спросил Комбат, глядя на гаишную машину.
– Нет, так нет, – сказал Мишаня и одним жестом отпустил гаишников. Джип взревел мотором – Ну, как ты, Борис Иванович? – словно воскресшего тряс за плечо Рублева Мишаня.
– Как видишь, нормально. Привет тебе от Андрюхи Подберезского.
– Спасибо, и ему низкий поклон. А чего он не приехал?
– У него вечно какие-то дела. Это я на пенсии, мне все до задницы. А вы с ним люди занятые, у вас на уме бизнес.
– Сколько ты, Борис Иванович, здесь будешь, ни о каком бизнесе и речи быть не может! Все дела по боку, я принадлежу только тебе.
– Я не хотел никого напрягать, ты что, Мишаня!
– Ты, Комбат, меня и не напрягаешь. Я сам тебе служить рад.
– Отслужил ты уже мне, Мишаня, и отслужил хорошо.
Мишаня стер с орденов капельки дождя, расправил на колене голубой берет.
– Вот видишь, до сих пор головной убор хранишь.
– А как же, Борис Иванович! Каждый год на день десантника непременно его надеваю, и если надо, на работу еду.
– Это хорошо.
– А вы-то как в Москве?
– По-разному, Мишаня.
– Бурлак где?
– В тайге, где ж ему еще быть! Рыбу ловит, зверье стреляет, бизнес там какой-то развел, то ли ягодами, то ли грибами, а может, мехами торгует. Кто ж теперь о своих делах рассказывает?
– Но тебе-то, Борис Иванович, все можно рассказывать, как отцу родному.
– Ты что, Мишаня, думаешь, мне это интересно? Ваши дебиты, кредиты, проценты… У меня от этого всего на душе тошно делается. Я люблю, когда все ясно.
– Мне, Комбат, думаешь, не тошно от всего этого? – Мишаня готов был рвануть на груди рубашку. – Мне тоже тошно, но делать же что-то надо, иначе с голоду сдохнешь, пропадешь.
– О чем ты говоришь, Мишаня? Ты же в горах по две недели ни хрена не ел и не сдох, а тут, на своей земле, сдыхать собрался!
– Это я так, к слову, Борис Иванович. И в бою, и в учебе, и в жизни – везде надо быть первым. Сам же ты нас учил! – тут же в руках Порубова появилась бутылка водки.
– А где начатая? Мы же ее не допили!
Мишаня даже не знал, что и сказать. Посмотрел на охранника.
Тот тут же доложил:
– Как обычно, музыкантам отдал.
– Правильно сделал, этого добра у нас хватает. А девчонки где?
– Сзади едут, Михаил Михайлович, в автобусе.
– Я насчет баб ничего не говорил.
– Так, на всякий случай. Вдруг пригодятся?
Комбат и Порубов расхохотались:
– Чем ты занимаешься?
– Я тебе все покажу. Отдохнешь с дороги, в баньку сходишь, и весь город в твоем распоряжении. Хочешь, движение на центральной улице перекрою?
– Ладно, будет тебе. Не надо из моего приезда событие делать, и так переполоху на вокзале хватило. Все думали, министра встречают.
– Нет, так у нас только премьеров встречает, – ответил Порубов, – и эти же девки, кстати, им хлеб-соль подносят. Они в моем ресторане официантками служат, самые красивые в городе. Одна даже на конкурсе красоты второе место заняла, а другая в финал попала.
– Мне такие не нравятся, – сказал Комбат.
– Какие тебе нравятся, Борис Иванович? Ты, кстати, семьей не обзавелся?
Я уж думал, ты с женой приедешь, с ребятишками, а ты, как всегда, один.
– Были бы жена и дети, с ними бы и приехал. А так, о чем говорить, – махнул рукой Комбат, – таким людям, как я, семью иметь нельзя. То ли дело, ты, Мишаня! – и Комбат глянул на руки бывшего командира отделения. Но вместо обручального кольца тот носил лишь тяжелый золотой перстень с печатью.
Порубов тут же подобрал пальцы, словно застыдился броского украшения.
– Комбат, поверь, сам не люблю золото, украшения, но положение обязывает. Это что-то вроде пропуска или удостоверения. Даже на таможне и на границе посмотрят на меня и сразу видят, солидный человек.
- Предыдущая
- 6/71
- Следующая