Ордер на возмездие - Воронин Андрей Николаевич - Страница 45

• Предыдущая
• 45/71
• Следующая

ГРУ – это такое учреждение, где театралов не очень жалуют, это считается чем-то постыдным, какой-то блажью и даже малодушием. Пойти в тир пострелять, в баню попариться, на бильярде шары погонять – занятия нормальные для настоящего мужчины, разведчика. Но театр – это для бизнесменов, для интеллигентов недобитых и расфуфыренных дам. Ведь зачем ходят в театр? Себя показать, на других посмотреть, посплетничать.

Бахрушин приехал в театр днем, когда шла репетиция. Директор, Семен Иванович Кихеле-вич, находился в зале, в четвертом ряду. Бахрушин подошел к нему и тронул за плечо. Семен Иванович недовольно дернулся, но тут же расплылся в улыбке: Бахрушина он не видел уже месяца четыре.

– Ба, какие люди! Какими судьбами? Завтра будет генеральная, – прошептал директор театра.

– Поговорить надо.

– Садись, поговорим.

– Нет, пошли к тебе.

Они зашли в кабинет директора, заставленный антиквариатом, собранным здесь за последние сто лет. Бахрушин сел в кресло, директор – за свой стол на львиных лапах и взглянул на полковника.

– У меня к тебе дело, Семен Иванович.

Дружба у Кихелевича с Бахрушиным завязалась давно. Они были школьными приятелями, жили на одной улице. Но у каждого, как известно, своя судьба.

Кихелевич не стал режиссером, не стал актером, а вот директор театра из него получился прекрасный.

Бахрушин же в школьные годы даже не мечтал о том, что будет разведчиком, дослужится до полковника и станет руководить сложнейшими операциями, о которых знать будут считанные люди. Но и Кихелевича, и Бахрушина объединяло то, что в своей работе каждый из них был профессионалом высокого класса, каких еще поискать надо.

Кихелевич служил ревностно, как известный гоголевский персонаж Акакий Акакиевич Башмач-кин. Театру он был предан до потери пульса. Наверное, только в его театре в самые тяжелые годы перестройки зарплату актерам и персоналу выплачивали регулярно. Да еще он умудрялся находить спонсоров, которые вкладывали деньги в «безнадежные» спектакли (безнадежные в смысле возвращения денег).

Кихелевича любили и прощали ему все долги. Любили его и актеры.

Режиссеры, самомнение которых известно на всю Москву, и те к Кихелевичу обращались не иначе, как по имени-отчеству, на равных, понимая, что такие директора бывают лишь от Бога. Обычно лицом театра является режиссер и труппа, здесь же лицом театра был директор.

– Леня, может, кофейку, коньячка?

– Нет, погоди, Семен, у меня к тебе дело.

– Давай о делах потом, а?

– Потом не могу, время, – и Бахрушин сделал движение, которое было красноречивее любых слов – он провел ладонью по горлу, словно перерезал его.

– Из тебя, между прочим, актер был бы классный. Очень убедительный жест, как говорил Станиславский, верю.

– Мне нужен человек, который умеет менять голос, причем так, чтобы все поверили, лишь услышав только голос.

– Ельцина, что ли, спародировать хочешь? Так у меня пародистов в труппе нет.

– Пародист – дешевка, мне актер нужен, классный актер, которому бы все сказали: верю. Семен Иванович почесал лысину:

– Тебе какой голос, кстати, нужен – мужской, женский или может, средний?

– Мужской. У меня даже запись есть. Вот, послушай, – Бахрушин достал из кармана диктофон, щелкнул клавишей.

– Разве это качество?! – возмутился Кихелевич. Он вынул кассету из диктофона, вставил в большой музыкальный центр с метровыми колонками и отрегулировал звук. Стал с интересом вслушиваться. Но слушал Кихелевич не смысл, а оттенки звучания двух мужских голосов. – Тебе какой нужен?

– Вот этот, сейчас он будет говорить.

– Нормальный, хороший голос, человек явно военный.

– Ты не ошибся?

– Военный, – Кихелевич нажал клавишу, вытащил кассету.

– Новый голос должен звучать по телефону. Открою тебе, Семен, военную тайну.

– Мне ты можешь открыть все, что угодно, я все твое детство и молодость знаю.

– Но ты же понимаешь, голос в телефоне звучит по-другому, чем в жизни?

– И ты мне, Леня, будешь это объяснять? Ну, извини. Погоди, родной, погоди, – Кихелевич взял блокнот, страницы которого были исчерканы так, что в них черт ногу сломит. Кихелевич толстым пальцем принялся скользить по страницам. Затем прижал один листик, упершись ногтем в какие-то каракули. – Если он сейчас в городе, то, считай, тебе повезло, лучшего голосового имитатора в Москве нет.

– Кто он?

– Мой племянник. Ни на что другое он не годится, актер абсолютно никчемный, ни рожи, ни кожи. Но что он голосом вытворяет! Он даже мой голос подделывал еще в детстве.

Кихелевич позвонил по телефону. Его племянник оказался в городе, и они вдвоем с Бахрушиным отправились к нему.

Армейская жизнь всегда полна неожиданностей: то учения, то тревоги, то внеплановая проверка, то совершенно ненужные отчеты… Полковник Мешков был готов ко многим вещам. Он мог отразить наплыв проверяющих, мог устроить шикарный отдых любой комиссии Генштаба, мог отвертеться от командировки. Он был готов даже к всемирному потопу. Но то, что придумал Бахрушин, застало его врасплох. Вот уж воистину нестандартный ход убийствен!

С вечера на факс воинской части пришло коротенькое сообщение о том, что завтра в части пройдет плановый медосмотр. На такой поворот событий у Мешкова тоже имелся свой рецепт.

«Хорошо еще, хоть с вечера сообщили», – подумал он и засел за телефон.

Обзвонил всех офицеров и коротко говорил каждому:

– Майор, бля, если завтра придешь с бодуна, пеняй на себя!

– Что такое, товарищ полковник? – испуганно спрашивали подчиненные.

– Завтра медосмотр. И не дай бог, давление будет выше, чем сто двадцать, урою! – и, не дожидаясь ответа, Мешков клал трубку.

С утра в штабе залетному человеку могло показаться, что отмечается какой-то большой воинский праздник. Все офицеры пришли побритые, наутюженные, надушенные, в уставных ботинках и носках.

«Прямо кино про Белую армию снимать можно!» – подумал Мешков, разглядывая собственную фуражку, на которой двуглавый орел сиял золотом.

Когда все собрались в медчасти, Мешкову даже захотелось сказать «господа офицеры» вместо «товарищи офицеры» – такие все были красивые.

Первым пошел на осмотр начальник штаба. Сидевшие в коридоре офицеры тут же принялись шутить, какую болезнь у того могут обнаружить. Ясное дело, все шуточки крутились вокруг венерических заболеваний.

Заходили по алфавиту, фамилии и звания Объявлялись по динамику.

Мешков шагнул в кабинет и доложил:

– Полковник Мешков, командир части. Доктора были московские, солидные.

Сразу было понятно, кто из них главный, хотя на белые халаты погоны не пришивают – он чем-то напоминал старорежимного доктора, его круглые очки походили на велосипед без рамы и руля.

Мучили Мешкова недолго. Доктор прослушал его, взвесил, померил рост, словно Мешков со времени последнего медосмотра мог подрасти или уменьшиться в размерах. Измерили давление.

– Отменное, – покачал головой доктор, – восемьдесят на сто двадцать. Вы что, вчера не пили, полковник?

– Я этим делом не злоупотребляю, – с гордостью ответил Мешков.

– А зря, – абсолютно спокойно сообщил доктор. – Водочка, она, знаете ли, бациллы убивает. С вашим давлением себе можно позволить двести граммов перед обедом.

Врач оттянул веко правого глаза полковника Мешкова, посветил туда фонариком и тихо ойкнул.

– Что такое? – спросил Мешков.

– Лажа, – грубовато бросил врач и поправил очки-велосипед.

– Что значит, «лажа»? Не понял?

– А то и значит. Сейчас быстренько сделаем экспресс-анализ.

Результат экспресс-анализа оказался для Мешкова неутешительным.

– Да у вас, батенька, – стараясь не прикасаться к командиру части, полковнику Мешкову, произнес врач, – дело дрянь. Я думаю, гепатит.

И через час полковник Мешков уже был в инфекционном отделении госпиталя, находился в отдельной палате за стеклянной стеной. Он не мог по собственному желанию покинуть палату, к нему никто не мог прийти, он был изолирован на все сто. Даже записку никто бы от него не принял.

• Предыдущая
• 45/71
• Следующая