Игра без правил - Воронин Андрей Николаевич - Страница 21

• Предыдущая
• 21/75
• Следующая

Той же ночью капитан с помощью старпома и главного механика вывел судно на рейд. Через три дня нужно было выходить в море, и команде следовало слегка отойти и привести себя в относительный порядок. По истечении этого срока разгромленное, провонявшее мочой и блевотиной судно снялось с якоря и взяло курс в открытое море. Угрюмые, опухшие от пьянки и побоев матросы, свободные от вахты, вяло передвигая ноги, отмывали с переборок и палубы пятна засохшей крови и лужи рвоты. Больше всего Погодина тогда поразил тот совершенно не поддающийся объяснению факт, что его одноглазый знакомец, которого он мысленно похоронил, вышел на работу вместе со всеми.

Правда, при этом он сильно хромал и немного неестественно двигал правой рукой, время от времени хватаясь за бока, но работал наравне с другими членами команды, чего нельзя было сказать о Федоре Погодине. Как только судно отошло от причала, выходя на рейд, он в полной мере познал все прелести морской болезни, которая с течением времени даже не думала прекращаться, а, наоборот, казалось, усиливалась. Удивительнее всего было то, что остальные члены команды относились к его слабости с полным пониманием – его никто не трогал, оставляя по целым дням валяться на койке и страдать от нестерпимой тошноты, выворачивавшей его буквально наизнанку. Правда, убирать за собой ему приходилось самому, но сосед по каюте воспринимал заблеванный пол своего жилища вполне спокойно, ни разу не попрекнув новичка.

Так продолжалось ровно две недели с момента выхода траулера в море. В начале же третьей, прямо с утра, в каюту, где, привычно страдая, маялся Погодин, вошли трое матросов, выволокли ничего не понимающего Федора на верхнюю палубу и, избив до полной неподвижности, оставили валяться на ворохе скользких рыбьих кишок. Капитан Мазуренко, наблюдавший эту сцену с мостика, отвернулся и стал смотреть в другую сторону.

Немного придя в себя, охающий, стонущий и поминутно сгибающийся пополам Федор Погодин, хромая, занял свое место у лебедки, тянувшей трал. Странно, но морская болезнь прошла, словно ее и вовсе не было.

Позднее, за ужином, сосед по каюте объяснил ему, в чем дело. Здесь действовала уравниловка – заработок делился на всех, независимо от реального вклада в него того или иного члена экипажа. Во всяком случае, матросы получали одинаковую зарплату, и никто не собирался терпеть "мертвые души", вкалывая "за себя и за того парня". Новичкам давали две недели на адаптацию, после чего к самым упорным страдальцам применялись крутые меры народной медицины, которые испытал на собственной шкуре Погодин.

Потом были месяцы каторжного труда и короткие стоянки в портах, когда командный состав, и в первую очередь работавшие на корабле женщины, покидал судно, не дожидаясь, когда с пирса подадут сходни. Подонки, которыми на девяносто пять процентов был укомплектован экипаж, по несколько дней беспробудно пили и страшно, не по-людски буйствовали. Однажды на корабле насмерть замучили затащенную с берега проститутку. Ее с хриплым гоготаньем резали ножами и тушили на ее теле сигареты, на секс в обычном понимании эти люди были уже не способны. Труп бросили в трюм, а потом просто выкинули в море, как мусор, нимало не заботясь о том, утонет он или будет продолжать плавать на поверхности. Один вечер, неосторожно проведенный за игрой в карты, стоил Федору Погодину полутора лет этого рабства. Отдав наконец фантастический по тем временам долг, Погодин покинул судно, так и не заработав больших денег. Пока он плавал, не подавая о себе вестей, его мать тихо умерла, оставив ему скудно обставленную однокомнатную хрущевку, которую предприимчивые соседи недолго думая сдали каким-то приезжим.

Сошедший на берег матрос второго класса Погодин быстро решил жилищную проблему, выставив квартирантов пинком под зад. Хорошенько начистив физиономию соседу, он вытряс из него часть полученных от квартирантов денег, которых хватило ему на полмесяца.

На кладбище Погодин не пошел.

Следовало как-то обустраиваться на суше: морской романтики матрос второго класса нахлебался по самое некуда. Слегка протрезвев, Федор перешерстил старые связи и нашел среди друзей детства парочку таких, которые могли оказаться полезными. Поступив с помощью одного из них на заочное отделение строительного техникума, Погодин одновременно с этим получил место заведующего овощным магазином, оказавшееся настоящим Клондайком для того, кто умел искать золото. Погодин с удивлением обнаружил, что он это умеет: полтора года плавания не прошли даром. Корабль, который, по словам знающих людей, был кое в чем покруче зоны, не сделал Погодина тверже или умнее, но научил быть жестоким и хитрым. Это было все, что требовалось для успеха. Фуры, под завязку наполненные плодами солнечной Молдавии, одна за другой уходили налево, деньги немедленно пускались в оборот, принося новые деньги. Состояние Погодина росло в геометрической прогрессии, и он уже начал подумывать о том, чтобы заняться делом посерьезнее, чем воровство яблок и персиков, но тут грянула андроповщина, кто-то из друзей и покровителей прикрыл свой толстый зад Федей Погодиным, и преуспевающий бизнесмен получил на всю раскрутку – десять лет с конфискацией. У него хватило ума не называть никаких имен, оставив свои знания при себе, и, выйдя на свободу в веселом девяносто втором, сильно поумневший Федор Андреевич призвал кое-кого к ответу. Проделал он это весьма умело, обложив своих бывших друзей со всех сторон так, что тем некуда было податься. Десять лет отсидки принесли ему триста тысяч долларов чистого дохода и непыльное место менеджера в спортивном клубе "Атлет". Круги высокопоставленных знакомых мелкого жулика Погодина и честного до идиотизма ветерана советского спорта Ставрова, как оказалось, пересекались сразу в нескольких точках, так что проблем с трудоустройством не возникло. Старый дурак даже не знал, кого берет на работу.

Несколько лет Погодин прожил, просто отдыхая: его новые обязанности были высокооплачиваемым валянием дурака после того, чем ему приходилось заниматься десять лет подряд. "Атлет" тоже был Клондайком, но разрабатывать эту золотую жилу как следует мешал Ставров с его идиотскими заскорузлыми принципами, полнее всего выражавшимися лозунгом: "Выше знамя советского спорта!".

Как следует отдохнув после зоны и окончательно разобравшись в обстановке, Погодин принялся осторожно, умело маневрировать, пытаясь обойти то, через что невозможно было перешагнуть. Ставров, однако, с его дельно простым кредо, оказался старцем крепким, и обойти его, как выяснилось, было очень нелегко. Погодин давно наметил направление, в котором пойдет дальнейшая работа "Атлета" после того, как старый зануда так или иначе уступит ему бразды правления. Подпольный бойцовский бизнес процветал, за кулисами залитых кровью арен проворачивались суммы, от которых у Погодина захватывало дух, и он бесился, видя, как другие снимают сливки, в то время как он вынужден был плясать на задних лапках перед старым маразматиком. Можно было, конечно, открыть собственное дело, но на раскрутку в Питере нужны были чудовищные деньги, да и соваться в коридоры Смольного со своей подмоченной репутацией Погодин не рисковал: сидевшие там волки были не чета блаженному идиоту Ставрову, и сглотнуть Федю Погодина им было все равно что воздух испортить. Гораздо проще было исподволь вести подготовительную работу, чтобы, когда место управляющего наконец освободится, в одночасье вымести всех этих помешанных на давно устаревшем боксе недоумков поганой метлой прочь из клуба.

Погодин наводил мосты, устанавливал связи и не упускал случая подзаработать деньжат на стороне. Его место в этом отношении было весьма доходным: среди боксеров попадались крутые парни, которым было тесновато в рамках устаревших правил, придуманных при королеве Виктории облаченными в полосатые подштанники англичанами, а за каждого завербованного гладиатора ребята из "Олимпии" платили от штуки до пяти – в зависимости от боевых качеств рекрута и приносимой им прибыли. Погодин не мог не понимать, что это слезы по сравнению с тем, что имеют с его работы "олимпийцы", и молча бесился, глядя в непроницаемую физиономию старого мерзавца. Хуже всего было то, что Ставров имел совершенно железное здоровье и мог протянуть если не до ста, то, по крайней мере, до восьмидесяти пяти, оставаясь при этом в здравом уме и твердой памяти. Это было совершенно недопустимо и вместе с тем вполне вероятно, и Погодин готов был лезть на стену при мысли о денежной реке, которая стремительно неслась мимо, в то время как в его карманах оседали лишь мелкие брызги. И не было ничего удивительного в том, что Федор Андреевич в конце концов начал осторожно и очень тщательно планировать несчастный случай.

• Предыдущая
• 21/75
• Следующая