Штурмовики идут на цель - Гареев Муса Гайсинович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/51
• Следующая

На одном из центральных улиц города я неожиданно потерял его из виду. А через минуту мы столкнулись с ним у длинного двухэтажного здания, над дверью которого висела какая-то вывеска.

— А, малыш, и ты сюда!-узнал меня студент.-Вот здорово, а я-то и не знал. Чем занимаешься: самолетом, парашютом?

На вывеске среди многих других слов крупно выделялось одно — «Аэроклуб».

Я буквально опешил.

— Нет, нет, мне совсем не сюда!.. Я просто так, случайно…

— Случайно? А то заходи, пилотом станешь. У нас инструктор — будь здоров! Такие фигуры выкручивает — закачаешься.

Вскоре в железнодорожном техникуме состоялось собрание. В гости к нам пришли ребята, занимающиеся в Уфимском аэроклубе Осоавиахима. Был среди них и крепко сложенный, среднего роста, самый обычный человек с фамилией Петров. Он интересно рассказывал о Красной Армии, об авиации, об обязанности каждого из нас готовить себя к защите Родины.

Я слушал его затаив дыхание. Впрочем, не только я — слушали все. А потом несколько дней в техникуме только и говорили об авиации. Нашлись и желающие поступить в аэроклуб. Поговорил я с другом Моталлапом, с которым мы из одного колхоза приехали в Уфу в техникум учиться, я объяснил ему, что занятия в аэроклубе не помешают нашей основной учебе.

Прошло несколько долгих томительных дней.

И вот объявление: завтра медицинская комиссия! Всем, кто подал заявление, явиться без опоздания.

Желающих учиться летать было много. Вместе со мной на комиссию явилось человек семьдесят-восемьдесят. А набирать будут всего лишь одну группу. Кому повезет?

Мы столпились в небольшом полутемном коридоре перед дверью комнаты, в которой работала комиссия. Иногда дверь приоткрывалась, громкий мужской голос называл чью-нибудь фамилию, и обладатель ее словно бы становился ниже ростом. Подталкиваемый товарищами, он неуверенно входил в комнату, и снова в коридоре воцарялась тишина.

Внизу громко хлопнула парадная дверь. Кто-то, гулко топая, поднимался по лестнице. Вскоре мы увидели его. Это был рослый, атлетически сложенный парень с широким, чуть рябоватым лицом и острым, слегка вздернутым носом. Голубая шелковая футболка готова была треснуть на его сильных плечах. Загорелые руки бугрились от крепких бицепсов. Сразу видно — спортсмен. Может, даже чемпион!

Парень оглядел нас, насмешливо покачал головой и язвительно сказал:

— Дрейфим, значит, помаленьку, товарищи будущие пилоты?

Мы ничего не ответили, пропустили его к двери. Все находились в напряженном ожидании: «Кто следующий?»

— Эх вы, — продолжал между тем спортсмен, — испугались докторов с молоточками! А еще пятый океан покорять собрались! Кто же примет таких? Тут, брат, подготовочку иметь нужно, парочку спортивных разрядов, выправку. Это же ясно, как дважды два!

«Ему хорошо с такими бицепсами, — думали мы, — его-то небось и без осмотра зачислят. Уж помолчал бы лучше, не растравлял душу!»

Но ему не терпелось.

— Вчера вот тоже отбирали, — продолжал он наставительно, — один из пяти прошел. А сегодня и подавно! Могу без всяких докторов сказать, кому здесь делать нечего. Хотите?

Он быстро окинул взглядом нашу притихшую группу, но тут дверь распахнулась и мужчина в белом халате назвал фамилию.

— Это меня, это меня! — обрадовался спортсмен и, выпятив грудь, смело шагнул через порог. Обратно он вышел расстроенным.

— Ну как? Зачислили? — спросил кто-то из любопытства, хотя все и без того были уверены, что его-то зачислят. Однако мы ошиблись.

— Отказали, — вздохнул парень. — Мотор, говорят, поскрипывает… Видно, перетренировался.

Мы так и ахнули. Кое-кто даже собрался ретироваться: уж если таких не берут! Но я твердо решил никуда не уходить, а добиваться своего. «Авиация — не секция штангистов. Здесь, оказывается, одних бицепсов мало», — подумал я.

Осмотр продолжался. Забраковали многих. Наконец вызвали меня.

В кабинет я вошел с замирающим сердцем на слегка одеревеневших от волнения ногах. Седой врач поглядел на меня поверх очков, спросил фамилию, тщательно записал что-то в своих бумагах и попросил сделать пять-шесть приседаний.

Я принялся торопливо выполнять его указания и вскоре сбился со счета, но продолжал упражнение до тех пор, пока меня не остановили.

— Довольно, дружок, довольно. Здесь не разминка перед футбольным матчем… Давайте руку. Проверим пульс…

Он долго выслушивал меня, выстукивал, заставлял закрывать глаза, вытягивать руки. Я беспрекословно подчинялся.

— Ну, что ж, — сказал он наконец, — превосходно, молодой человек, превосходно! Очень рад за вас, поздравляю.

Видя, что я, по-прежнему ничего не понимая, таращу на него глаза, врач звонко шлепнул меня ладонью по голой груди и весело сказал;

— Годен, годен! Можешь идти… Следующий!

Что я чувствовал, когда вышел в коридор? Пожалуй, уже ничего. Я так переволновался, дожидаясь своей очереди, и там, в кабинете, что на радость у меня уже не осталось сил.

И хорошо, что не радовался! Впереди, как это часто бывает в жизни, меня ждало разочарование. Дело в том, что, кроме медицинской, мы должны были пройти и мандатную комиссию. Здесь и произошла осечка.

— Фамилия? — строго спросил председатель комиссии.

— Гареев. Муса, — отвечаю.

— Откуда?

— Из железнодорожного техникума.

— Медкомиссию прошел?

— Прошел.

— Хорошо…

Он заглянул в бумаги и даже привстал:

— Э, друг, да ты какого года рождения?

— Двадцать второго, — отвечаю почти шепотом и чувствую, что проваливаюсь.

— Двадцать второго? Ах ты, черт, не пойдет!.. Рано тебе. Годок придется обождать.

Я пытаюсь защищаться, хотя и не очень-то верю в успех.

— Я хочу летать! Я столько об этом думал!.. Не имеете права!..

— Вот именно: не имеем права зачислять. Молод, не имеем права.

Я готов был расплакаться. Чувствую, вижу, что пора уходить, что все кончено, но не могу.

— Я вас очень прошу, очень!..

Председатель комиссии недовольно пожимает плечами и углубляется в бумаги. Ко мне из-за стола выходит уже знакомый мне Петров и по-дружески, как-то тепло и участливо берет меня под руку.

— Это хорошо, что ты такой упрямый. И что небо любишь — хорошо. Но порядок, сам понимаешь, есть порядок, его соблюдать надо. Приходи через год, обязательно зачислим. Сам с тобой заниматься буду…

Год ожидания тянулся долго. Успешно закончив первый курс техникума, я вернулся на каникулы домой и проработал лето в колхозе. Осенью 1939 года я стал, наконец, учлетом.

Теперь жизнь моя стала гораздо интереснее и полнее. Днем — учеба в техникуме, вечером — аэроклуб, ночью, когда друзья мои смотрят сны, я сижу над учебниками, выполняю срочные задания, маюсь над чертежами. Удивительно, как на все хватало сил! Видно, время было такое. Оно многого требовало от нас. Нужно было только хорошенько понять его.

Да, время было действительно суровое, тревожное, до предела насыщенное сложными событиями. Каждый день газеты и радио сообщали о новых и новых коварствах фашистов и их пособников. Каждый день приближал к нам войну. Только в течение первого года моей учебы в техникуме в мире произошли такие события, как захват фашистской Германией Австрии и Чехословакии, трагедия республиканской Испании, вторжение японских самураев на советскую территорию у озера Хасан, а затем — на территорию Монголии на реке Халхин-Гол, захват фашистской Италией Албании, установление фашистских режимов в Румынии и Венгрии, бесконечные военные провокации на советско-финской границе… Наконец, 1 сентября 1939 года гитлеровские войска вторглись в Польшу. А чуть позднее — 30 ноября того же года — с целью обезопасить свои северные границы и город Ленинград наши войска перешли советско-финляндскую границу…

В то время мне и моим товарищам было по семнадцать-восемнадцать лет. Мы жадно ловили новости, остро переживали наши неудачи, бесконечно радовались каждому успеху и, как когда-то наши отцы, готовили себя к суровой борьбе. Мы верили, что придет час — и Родина призовет нас в ряды своих защитников. А чтобы лучше подготовить себя для этой благородной роли, мы учились стрелять, управлять конем и самолетом, спускаться на парашютах и выносить с поля боя раненых…

• Предыдущая
• 2/51
• Следующая