Звезды Эгера - Гардони Геза - Страница 17
- Предыдущая
- 17/125
- Следующая
Как раз в ту пору у одной молодицы погиб муж. Турок сдружился с нею, потом взял в жены, предварительно, конечно, крестившись. И стал Тулипан таким добрым венгром, будто и родился на венгерской земле.
Увидев Гергея и священника, он встал и по-турецки скрестил руки на груди. Попытался даже поклониться. Но, побоявшись, что вместо поклона свалится и расквасит себе нос, он в знак почтения лишь покачнулся.
— Эх, Тулипан, — укоризненно сказал Гергей, — все пьешь и пьешь?
— Моя пить должен, — ответил Тулипан серьезно, и только в глазах у него блеснул лукавый огонек. — Ой, двадцать пять лет турок быть — и не пить! Такой горе надо запить!
— Но если ты пьян, так кто же нам сварит обед?
— Жена сварит, — сказал Тулипан и ткнул большим пальцем в сторону жены. — Она состряпает и лапшу с творогом. Уж куда лучше!
— Но мы хотим плова!
— И плов сготовит. Она умеет.
— А где же барин?
— В Буде. Письмо пришел. Туда наша господин поехала. Дом получила. Красивый барышня наш сидит в доме, как роза в садике.
Школяр обернулся к священнику.
— Что же станется с ними, если турки возьмут Буду?
— Э-э! — вскинулся священник. — Этому не бывать! Скорей вся страна погибнет, чем Будайская крепость падет. Никакому врагу еще не удавалось ее занять.
Но так как Гергей по-прежнему смотрел на него с тревогой, он добавил:
— Страну охраняет народ, а Будайскую крепость — сам господь бог!
Тулипан отпер двери дома. Из комнат пахнуло пряным запахом лаванды. Турок распахнул и окна.
Священник вошел. Взгляд его остановился на развешанных по стенам портретах.
— Это и есть Цецеи? — указал он на портрет воина в шлеме.
— Да, — ответил Гергей, — только теперь уж волосы у него не черные, а седые.
— А эта косоглазая женщина?
— Его жена. Не знаю, была ли она косоглазой, когда с нее портрет писали, но только теперь она не косит.
— Угрюмая, должно быть, женщина.
— Нет. Скорее веселая. Я ее матушкой зову.
Юноша, чувствовавший себя как дома, предложил священнику стул и, весь сияя, показывал ему ветхую мебель.
— Поглядите, учитель: вот здесь всегда сидит Вицушка, когда шьет. Ногу ставит на эту скамеечку. Отсюда она смотрит в окно на закат, и тогда тень от ее головки падает на эту стену. Эту картину нарисовала она сама. Плакучая ива и могила, а бабочек я нарисовал. А вот на этом стуле она сидит обычно так: локотком обопрется на стол, голову склонит набок и улыбается, да так шаловливо, как еще свет не видывал.
— Ладно, ладно, — ответил священник устало. — Сын мой, поторопи их с обедом.
3
Легли они поздно вечером.
Священник сказал, что должен написать несколько писем, а поэтому не ляжет в одной комнате с Гергеем. Гергей тоже взял бумагу, чернильницу и примостился возле сальной свечки. Сперва он нарисовал на бумаге красивую незабудку, потом написал своей кошечке, как он был удручен, не застав никого в доме, и спросил, почему не известили его об отъезде; если же известили, то письмо, очевидно, затерялось.
В те времена на венгерской земле почты не было. Переписывались друг с другом только знатные люди. Тот, кто хотел послать письмо из Буды, скажем, в Эреглак, должен был позаботиться и о доставке своей грамотки.
Затем Гергея одолел сон, и он растянулся на лавке, покрытой волчьей шкурой.
Не замычи на рассвете корова под окном, он, может быть, не проснулся бы до позднего утра.
Гергей уже отвык от этого — ни в Шомодьваре, ни в Сигетваре, ни в других поместьях Балинта Терека коровы под окном не мычали. Гергея вместе с хозяйскими детьми будили всегда слуги, а после завтрака их уже ждал в саду священник с книжкой.
Школяр сел в постели и протер глаза. Вспомнил, что нынче ему предстоит необычный урок: надо отправить в рай турецкого султана. Он встал и постучался в дверь соседней комнаты.
— Учитель! Светает. Поедемте!
Ответа нет. В комнате темно.
Юноша откинул одну ставню, затем отворил окно, затянутое промасленным полотном.
Постель священника была пуста.
На столе белело несколько писем.
Гергей с удивлением оглянулся.
— Что такое? — пробормотал он. — Постель не тронута…
Он поспешно вышел из комнаты. Во дворе тетушка Тулипан, босая и в одной нижней юбке, выгоняла из хлева свинью.
— Тетушка Тулипан, где отец Габор?
— Да еще в полночь ушел, как только луна поднялась.
— И Янош с ним?
— Нет, Янош здесь. Священник пошел один, пешком.
Гергей вернулся в комнату в полном смятении. Догадываясь о замысле учителя, он бросился к столу.
Одно письмо лежало незапечатанным. Обращение было написано решительным почерком, крупными буквами:
«Мой милый сын Гергей!»
Это ему. Юноша подошел с письмом к окну. Казалось, будто чернила еще не совсем просохли на бумаге.
Гергей читал:
«Почин в нашем решении твой — стало быть, твоя заслуга, если коронованный дикий зверь полетит сегодня в преисподнюю. Но замысел твой таит и опасность. Поэтому, сын мой, исполнение его предоставь мне.
Ты любим и молод. Твои знания, находчивость и отвага могут принести отчизне большую пользу.
Возле письма ты найдешь мешочек, а в нем турецкое кольцо. Это мое единственное сокровище. Я предназначил его тому, кого люблю больше всех. Дарю его тебе, сын мой.
И библиотека моя тоже принадлежит тебе. Когда тучи уйдут с неба нашей родины, ты почитывай иногда книги. Но сейчас в руке венгра должна быть не книга, а сабля.
Оружие мое передай Балинту Тереку, собрание камней — Яношу, гербарий — Фери. Пусть они выберут и из книг себе по одной на память. А также передай им, пусть они будут такими же отважными патриотами, как их отец, пусть никогда не становятся сторонниками басурман, а вместе с тобой положат все силы на восстановление национального королевства. Впрочем, им я тоже напишу. В этих трех письмах вся моя душа. Я отдал ее вам троим.
Когда я уходил, ты спал, сын мой. Я поцеловал тебя.
Священник Габор».
Гергей, окаменев, смотрел на письмо.
Смерть?.. Это слово еще непонятно пятнадцатилетнему юноше. Гергею представлялось только одно: у него на глазах турецкого султана взрывом разносит на куски, и в дыму, в пламени клочья его тела взлетают в воздух.
Юноша сунул в карман мешочек с кольцом, письмо и вышел. Поспешными шагами направился через двор к Тулипанам.
— Тулипан! — окликнул он турка, который лежал, развалившись под навесом. Затем продолжал по-турецки: — Сохранилась у вас турецкая одежда?
— Нет, — ответил Тулипан, — жена сшила из нее себе и детям поддевки.
— И чалмы нет?
— Из нее жена рубашонок нашила детям. Чалма-то была из тонкого полотна.
Школяр сердито шагал взад и вперед под навесом.
— Что ж мне делать? Посоветуйте! Нынче здесь по дороге пройдет турецкое войско вместе с султаном. А мне хочется поглядеть на султана.
— На султана?
— Ну да.
— Это можно.
Глаза Гергея засверкали.
— Правда? А как же?
— Возле самой дороги стоит скала. И даже не одна, а две — друг против друга. Заберитесь на вершину, прикройте голову ветками — и увидите всю рать.
— Тогда, Тулипан, одевайтесь скорей и пойдемте со мной. Жена пусть соберет нам еды в торбу. Можете взять с собой и флягу.
При слове «фляга» Тулипан оживился. Быстро накинув на себя одежду, он весело крикнул в сторону амбара:
— Юлишка, голубушка, иди скорей сюда, мой месяц ясный!
Жена его кормила птицу. Она бросила курам последнюю горсть зерна и повернулась.
— Что еще вам нужно?
— Флягу, жемчужина моя! — Тулипан посмеивался, то и дело поднимая брови. — Фляжечку, смарагд мой бесценный!
— А может, молнию в глотку? До сих пор хоть с обеда только напивались, а теперь уж ни свет ни заря начинаете?
— Ну, ну, ягненочек мой, моя стамбульская конфетка, это не для меня, а для барича.
— Барич не пьет вина.
— Верно, не пью, — замотал головой Гергей, улыбаясь, — но нам сейчас надо уходить, и, может быть, мы задержимся до вечера, так мне не хочется, чтобы Тулипан томился от жажды.
- Предыдущая
- 17/125
- Следующая
