Цезарь Каскабель - Верн Жюль Габриэль - Страница 3

• Предыдущая
• 3/60
• Следующая

В таких выражениях Цезарь Каскабель представлял публике подругу своей жизни. Двадцать лет назад он женился на ней в Нью-Йорке. «Согласия на этот брак ему не пришлось просить у отца, — говорил он, — во-первых, потому, что тот сам женился без его на то согласия, а во-вторых, этого достойного человека и на свете уже не было». Так что все обошлось очень просто, без глупых формальностей, которые в Европе затрудняют союз двух любящих друг друга людей.

Однажды вечером в театре Барнума на Бродвее Цезарь Каскабель был восхищен прелестью, ловкостью и силой молодой француженки, акробатки Корнелии Вадарас. Сейчас же он мысленно представил себе, какая чудесная пара выйдет из них и какое сильное и красивое потомство у них будет. Еле дождавшись антракта, он помчался на сцену, представился Корнелии и в самых почтительных выражениях сделал ей предложение выйти за него замуж. Предложение было принято. Тут же среди зрителей оказался какой-то пастор; его пригласили в фойе и предложили благословить жениха и невесту. Венчание произошло немедленно. Только в Соединенных Штатах Америки и возможны такие скоропалительные браки.

Как бы то ни было, брак Цезаря Каскабеля и Корнелии Вадарас был одним из счастливейших на земле.

В то время, когда начинается этот рассказ, Корнелии Каскабель исполнилось уже сорок лет. Это была высокая, прекрасно сложенная, слегка полная женщина, с черными глазами и волосами, с неизменной улыбкой на губах, со сверкающими белыми зубами. О ее силе можно было судить по тому, что она действительно одержала в Чикаго победу над несколькими силачками и даже получила за это «почетный шиньон».[12] Мужа она до сих пор любила, как в первый день свадьбы, и имела безграничную веру в таланты этого замечательного человека.

Первенцем их был — девятнадцатилетний теперь — Жан. Он не унаследовал от родителей силы, необходимой для гимнаста и акробата, но зато у него была необыкновенная ловкость рук и верный глаз. Это помогло ему сделаться удивительным жонглером. Он походил цветом волос на мать, хотя глаза у него были голубые. Кроткий и мягкий, и вместе с тем серьезный и вдумчивый, он старался возможно больше пополнить свое образование. Хотя он не краснел за свою профессию, однако понимал, что можно найти занятие получше, и задумал бросить свое ремесло, как только семья вернется во Францию. Пока же, любя отца и мать, он исполнял жонглерские обязанности и скрывал от родителей свои мечты.

Второй мальчик был настоящим сыном своих родителей. Проворный, как кошка, ловкий, как обезьяна, живой, как уж, этот маленький двенадцатилетний клоун был шалунишка, задира и забияка, но не злой. Он часто заслуживал шлепки и со смехом их получал.

Старшего сына звали Жан. На этом настояла Корнелия Каскабель. Муж ее хотел назвать первенца именем какого-нибудь полководца, но у Корнелии был внучатый дедушка, моряк Жан Вадарас, которого съело какое-то негритянское племя, чем Корнелия Каскабель несказанно гордилась. И вот мальчика назвали Жаном.

Второго сына Цезарь Каскабель предполагал назвать Аннибалом, Аттилою или Гамилькаром, но потом решил назвать Александром, в честь Александра Македонского.[13] В семье мальчика звали уменьшительным именем — Сандр.

Когда родилась дочь, то Корнелия Каскабель хотела назвать ее Эрсилией, но тщетно — девушку назвали Наполеоной, в честь знаменитого французского полководца.

В данное время Наполеоне было восемь лет. Это был прелестный ребенок, обещавший многое в будущем. Белокурая и розовая, с подвижным лицом, очень грациозная и ловкая, она прекрасно проделывала упражнения, и ножки ее с уверенностью скользили по туго натянутой проволоке, — Наполеона не боялась упасть, как будто у нее за спиной были крылья, и она могла вспорхнуть в улететь.

Таково было семейство Каскабель.

По правде сказать, было бы хорошо, если бы был в четвертый ребенок. Для цирковой «пирамиды» не хватало одного, но что делать? С обстоятельствами нельзя спорить.

В сущности, Жирофль был шестым членом семьи Каскабель. Без роду, без племени, кем-то из милости подобранный и воспитанный, он, однако, не сделался негодяем, потому что попал в благоприятную для него обстановку. Когда Каскабель взял его к себе в труппу, он всей душой привязался к семье. Настоящее имя его было Нэд Гарлей, но его сейчас же стали называть Гвоздиком, за то, что он был худ и длинен, как гвоздь, или Жирофлем, за то, что он, по своей обязанности клоуна, получал массу пощечин во время представлений.

Два года назад, когда Цезарь Каскабель встретил его в Соединенных Штатах, Жирофль буквально умирал с голоду. Директор труппы, в которой он служил, бросил свое предприятие на произвол судьбы и бежал, а труппа распалась. И вот Нэд Гарлей, исполнявший в этой труппе самую жалкую роль последнего клоуна и певший сомнительные песенки под аккомпанемент скрипок двух-трех таких же, как он, париев,[14] лишился своего грошового заработка и был счастлив, когда Каскабель взял его к себе, предварительно спросив, не англичанин ли он.

Каскабель только что прогнал своего клоуна, выдававшего себя за американца.

Как! Англичанин в труппе Каскабель! Соотечественник палачей, которые… — и пошло, и пошло.

Как только Каскабель узнал это, то сейчас же заявил ему:

— Мистер Вальдуртон, убирайтесь-ка от меня подобру-поздорову сами, если не хотите, чтобы моя коленка помогла вам поторопиться.

Англичанин не замедлил исчезнуть, и на его место водворился Гвоздик.

Поступая в труппу, Нэд Гарлей заявил, что он согласен на все. Действительно, он и в представлениях участвовал, и за лошадьми ухаживал, и Корнелии в хозяйстве помогал. Он говорил по-французски. Но что у него был за акцент!..

В тридцать пять лет он оставался наивным парнем. На сцене он развлекал публику веселыми прибаутками, но в жизни был меланхоликом и смотрел на вещи с самой мрачной стороны. И это было не удивительно. Жизнь ничем не побаловала его. Да и весь облик его был странный: остроконечная голова с длинным и узким лицом, желтоватые волосы, круглые глаза, непомерно длинный нос, на который можно было насадить чуть не дюжину очков, оттопыренные уши, журавлиная шея, тощее туловище на длинных тонких ногах…

Но бедняга не жаловался на свою судьбу, в особенности с тех пор, как поступил в труппу семейства Каскабель, где скоро стал необходимым членом.

Таков был, если можно так выразиться, «человеческий состав» труппы.

Что касается состава «животного», то тут были две собаки: испанская ищейка, незаменимая на охоте, верный сторож передвижного дома, и ученый пудель, который вполне годился бы в члены собачьей академии, если бы такая существовала. Еще была маленькая обезьянка, гримасничавшая не хуже Гвоздика, так что часто публика не знала, кому из них отдать предпочтение. Был еще явайский попугай — Жако, который, благодаря урокам своего друга Сандра, без умолку болтал и пел. Кроме того, имелись две лошади почтенного возраста; они возили фургон, и никто не мог бы сказать в точности, сколько километров отсчитали уже их ослабевшие ноги.

Одного из этих почтенных коней звали Вермут, в честь победителя на скачках Деламар, другого — Гладиатор, в честь победителя Лагранжа. Эти два коня носили имена самых знаменитых скакунов французского ипподрома,[15] хотя, конечно, сами не только не скакали на большой парижский приз, но даже и не записывались на скачки.

Ищейку звали Ваграм, пуделя — Маренго[16] в честь побед Наполеона.

Обезьяну назвали Джоном Буллем[17] за ее безобразия. Даже в этом Каскабель являлся верным своей мании, хотя и запоздалой. Когда ему на это указывали, он возражал:

— Как же я могу не восхищаться человеком, который под градом пуль крикнул своему войску: «Видите мой белый султан? Он будет там, где опасность!»

• Предыдущая
• 3/60
• Следующая