Беверли-Хиллз - Бут Пат - Страница 2
- Предыдущая
- 2/82
- Следующая
Почему-то он ощущал в этой девчонке душу, родственную ему, исполненную дерзости, граничащей с нахальством, и ему стало вдруг весело. Он рассмеялся и предложил:
– Согрей старинный шелк своей горячей попкой.
Он уже забыл, из какого материала создавал легендарный Пигмалион свою Галатею – из глины, гипса или мрамора. Но ему представился шанс повторить деяние древнего художника, лишь чуть-чуть подправив уже ожившую статуэтку.
Паула же решила, что этот старичок хоть и похотливый, как и все другие, но добрый и тихий, и не станет сразу же ее лапать.
Ей хотелось отдохнуть, отдышаться в прохладе кондиционированного воздуха и рассмотреть те вещи, что ее окружали. Только на мгновение она коснулась джинсами шелковой обивки стула и тотчас же вскочила, будто напоролась на гвоздь. Она не могла себе позволить такое святотатство. Выпрямившись, она обвела взглядом окружающее ее богатство, приводя его в надлежащий порядок созданный ее воображением. Ничего хорошего у нее не получилось – большинство предметов нарушали гармонию, – и она, невольно поморщившись, скользнула обратно к входной двери и вышла на улицу.
Пройдя несколько шагов по раскаленному асфальту, Паула пожалела о своем поспешном бегстве. Вполне возможно, что старичок угостил бы ее холодной кока-колой и сандвичем с сыром и ничего бы не потребовал взамен. Во всяком случае, она всегда успела бы от него удрать.
Уинтроп тоже пожалел по поводу стремительного исчезновения пришелицы. Он даже подошел к двери, приоткрыл ее и выглянул на улицу.
Незнакомка далеко не ушла. Она стояла футах в двадцати, неподвижно, словно ее кроссовки прилипли к асфальту, а ее изящная головка была повернута назад, и изгиб шеи был неповторим…
Разумеется, он не окликнул ее и не подмигнул. Она и так все поняла. Что-то невидимое соединило их и, даже натянувшись до предела, разорваться уже не могло.
Паула вернулась в магазин, вдохнула прохладный воздух с легким ароматом старого дерева. Он будет добр к ней – она уже это поняла, но что дальше? Ему около шестидесяти, он для своего возраста вполне хорошо сохранился, словно его давно держали в засушенном виде меж страниц какого-то древнего фолианта, но явно не способен наяривать ее спереди и сзади всю ночь напролет. Что ему нужно?
Ее удивила искорка в его глазах, не похотливая, а вдохновенная, будто он был под кайфом. Он вперил в нее взгляд, но не так, как другие мужчины, раздевая ее догола глазами. Он словно копался в ее мозгу.
Наконец Уинтроп задал вопрос:
– Что тебе не понравилось в моем магазине? Я же заметил, как ты вертела носом.
– Дадите пятерку, тогда скажу, – нахально ответила она.
– Не продешеви. Подумай, скажи честно и заработаешь сотню. Я не шучу. Ну же, Галатея! – подбодрил он.
Про Галатею Паула знала кое-что из фильма с Одри Хепберн и быстрым своим умишком начала догадываться, какие мысли бродят в голове у старикана. Если она не ошиблась, то это просто сказка. Ей страшно повезло, что она с первого шага уже ступила на лестницу, ведущую наверх.
– А это и вправду ваш магазин? – на всякий случай уточнила она. – И кресло Марии-Антуанетты тоже принадлежит вам? А оно не подделка? И ваша фамилия та, что указана на табличке, – Уинтроп Тауэр?
– Ты закидала меня вопросами, крошка, а для дела будет лучше, если вопросы стану задавать сначала я. Но для начала давай познакомимся. Не сомневайся, я самый настоящий Уинтроп Тауэр, и я владелец всего, что выставлено здесь, и это все подлинники. А кто ты?
– Я Паула Хоуп. Этого вам достаточно? – Она усмехнулась. – И тоже не копия и не подделка, а самая что ни на есть настоящая.
– Вижу.
Такое совершенство невозможно подделать или скопировать. Природа создает его в единственном экземпляре. Как контуры вазы или изгибы спинки кресла – и тут и там он мог уловить промах мастера, но здесь природа действовала без промашек. В ком-то женские формы могли вызвать похоть, но Уинтроп измерял и оценивал Паулу лишь с точки зрения профессионального коллекционера и продавца редкостных вещей. И вот в придачу к совершенным формам у девчонки имеются еще и мозги, повернутые в нужную ему сторону, как он догадался благодаря своей прославленной интуиции.
Он продолжал рассматривать ее, составляя в уме реестр очевидных достоинств и возможных недостатков. Нижняя часть тела, затянутая в потерявшие цвет, вытертые и грязные джинсы, была хороша, но вот с лодыжками, утопающими в растоптанных кроссовках «Рибок», что-то не в порядке. Она больше опирается на правую ногу, не говорит ли это о застарелой травме? От Уинтропа Тауэра, изучавшего много лет ножки стульев разных эпох и стилей, малейшее нарушение гармонии никак не могло укрыться.
Однако, если он хочет добиться от нее искренности, надо как-то ободрить девчонку, может быть, слегка ей польстить.
– Как на твой вкус эти вещи?
Он небрежным жестом обвел пространство, заполненное предметами на миллионы долларов, – овеществленное несметное богатство.
– Как на мой вкус? – переспросила девчонка, чуть сморщив лоб. – Мне кажется, у нас схожие вкусы.
– Вот как? Я рад это слышать.
Отзывы в прессе о своем безупречном вкусе Уинтроп воспринимал столь же равнодушно, как и сообщения об очередном землетрясении где-нибудь в Чили, но комплимент из уст девчонки был ему приятен.
– Все же скажи, если ли здесь все так совершенно, почему ты выбрала вещь, которая мне особенно дорога?
– Вы говорите про это кресло?
– Да, про кресло Марии-Антуанетты.
– Не знаю… Наверное, это глупо, но я почувствовала… Как будто над ним что-то витает… Вроде духа или призрака. И он к себе манит. – Она рассмеялась, словно стыдясь того, что несет чепуху.
Уинтроп был заинтересован. Ему самому нечасто приходилось испытывать вспышку подлинного художественного озарения. Однажды в прошлом году с ним случилось такое, когда он среди тусклых дешевых картин, которыми были увешаны старые стены пришедшего в полный упадок замка в Шотландии, распознал неизвестного Рембрандта. В молодости подобные удачи выпадали ему чаще, и благодаря этому «видению» он делал ошеломительно выгодные покупки в захудалых антикварных лавках и приобрел таким образом известность и состояние.
И вот подобное озарение снизошло сейчас на девчонку с грубоватой, сбивчивой речью, с аппетитными сиськами и такой же попкой, обтянутой грязными джинсами. Может, это все розыгрыш? Может, девчонка сейчас признается, что она внучатая племянница какого-нибудь знаменитого дизайнера, что несколько лет грызла гранит науки в школе при монастыре где-нибудь во Франции, а сюда прибыла с целью проверить на прочность его, Уинтропа Тауэра, репутацию?
Паулу его вопрос поставил в тупик. Она начала оправдываться:
– Я совсем ни о чем не думала… Я просто почувствовала, что стул этот особенный. Я вам уже сказала…
– Понятно, – произнес Тауэр с сомнением. По спине его пробежали мурашки от предчувствия чего-то: хорошего или дурного – он и сам не знал. Но что-то должно случиться. Нечто важное. – Пройдемте со мной, – сказал он, не замечая, как изменился тон его обращения со странной гостьей.
Паула охотно пошла с ним. Если она поведет себя правильно, то ее, несомненно, накормят. В худшем случае угостят холодной кока-колой. А может, и вправду перепадет ей пятерка или десятка неизвестно за что от этого странного старичка.
Уинтроп подвел пришелицу с улицы к обеденному гарнитуру из светлого дерева. Стулья с черными сиденьями, набитыми конским волосом, были расставлены полумесяцем возле круглого стола. Спинки украшали резные мифологические фигуры из дерева более темного цвета, но зато материал, из которого неведомый мастер изготовил сами стулья, волшебно светился.
– Ну, как вам это? – спросил он и затаил дыхание.
– Эти стулья великолепны. Просты и полны тайны.
– Их сделал немец – Бидермейер. В восемнадцатом веке.
Уинтроп впился в нее взглядом, как рысь когтями в свою жертву.
– Все в порядке, кроме той дряни, что стоит слева, с краю. Стул вроде бы похож на остальные, но, к сожалению, он не из этой оперы.
- Предыдущая
- 2/82
- Следующая
