Черная роза - Череш Тибор - Страница 52

• Предыдущая
• 52/58
• Следующая

- Так вот, в пятьдесят первом году областной комитет назначил меня председателем «Красной звезды». Рука у меня была твердая, воля непреклонная, служить так, служить.

Супруги лукаво переглянулись.

- На меня многие зуб тогда имели. Но и я сам плакал от злости, когда уполномоченные из района подчистую подметали крестьянские чердаки, не оставляя хлеба даже на едоков. И народ это видел. И видел также, что я топаю на заготовителей ногами. Был у нас в ту пору, в пятьдесят первом, а потом и в пятьдесят четвертом, один дуб - начальник, который никак не мог сообразить, насколько надо выполнять распоряжения уполномоченных. Вам не

скучно?

- Напротив! - с оживлением ответила Бетти. - Очень даже интересно.

Судя по выражению лица, ей и в самом деле было интересно.

- Я немного того, не очень стесняюсь в выражениях,- на всякий случай произнес Гудулич.

- Не беда. Мой Руди любит, когда люди говорят откровенно.

- Ну хорошо, я доскажу. В общем, мы уже тогда у себя в «Красйой звезде» не слишком давили приусадебные хозяйства, а обязательства по государственным по ставкам выполняли, но тоже не принимали их как смертный приговор. В дни контрреволюции, в пятьдесят шестом, бандиты искали, чтобы вздернуть на столбе, не меня, а того дуба из сельсовета. Я же его и спас от смерти. Оказался, значит, добрым дядей. Когда «Красная звезда» распалась, я тоже записал себе хольд виноградника, а поскольку женился на девушке из этого села, меня уже несчитали чужаком. Вот как получилось, что, когда в пятьдесят восьмом вновь начали создавать кооператив «Золотой колос», никто и не представлял себе иного председателя, как только меня.

- Мама, идите сюда! Послушайте, какие интересные вещи рассказывает тут Геза. Это Геза Гудулич, вы ведь помните его?

Мать Бетти вошла и села на стул.

«Гм, в этом семействе обо мне, видно, немало уже поговорили»,- подумал Геза, и это польстило его самолюбию.

Бетти резала на аккуратные ломтики какое-то мясное блюдо, сооруженное в виде полушара.

- Начну с того, уж если вам так интересно меня слушать, что в сорок пятом году, когда я состоял в хортистском отряде допризывников противовоздушной обороны, у меня, шестнадцатилетнего мальчишки, нашли листовки.

Какие, ты, Руди, можешь предполагать, если жандармы избили меня до крови, а потом привязали к ножке стола в жандармском участке, так что я не мог пошевелиться. Было это где-то в комитате Ваш, за Дунаем. «Пока не выдашь своих сообщников, будешь тут подыхать, мерзавец!» Из-под стола я видел только их кованые ботинки да сапоги начальника, он ходил взад-вперед больше других. Тогда жандармы уже вешали дезертиров без суда, и я дрожал от страха всю ночь.

- Тушеной капусты еще положить? - спросила Бетти.

- Спасибо, достаточно,- ответил Гудулич.- На третий день мне удалось ослабить веревки и освободить одну руку. Ночью я удрал. Когда война кончилась, эти два дня жгли меня как огонь. Только вся потеха случилась уже потом, когда я служил в народной милиции. В сорок шестом году однажды в субботу вечером я решил навестить это жандармское логово. Участка, разумеется, не было и в помине. Но начальника я отыскал в соседнем селе. Приехал туда ночью, в воскресенье. Время уже к утру шло. При дневном свете я бы его не узнал, разве что по сапогам. Но когда я постучался и услышал его голос: «Кто там?», сразу понял - это он. Под дулом пистолета я вывел его на опушку леса. Жена и двое детей, две девочки, остались дома. Я увидел их лишь мельком, когда шел мимо кровати.

На опушке я приказал ему встать на колени. Он знал, что умрет. Я спросил, помнит ли он меня? Не захотел вспомнить, мерзавец, только стучал зубами. И тут мне на память пришли две его дочурки, испуганные и дрожащие. Я даже не дал ему хорошего пинка в зад, отпустил так. До сих пор сам себе удивляюсь! Я мог его застрелить, и об этом никто бы не узнал. Я был в штатском, меня никто не видел. А ведь тогда я уже состоял на службе.

Не только женщины, но и Кёвеш внимательно слушал рассказ. Майор не выразил одобрения, но и порицать Гезу не стал за его поступок.

Вслух он не сказал ничего, не желая обидеть гостя.

А у Гудулича вдруг возникло необъяснимое желание рассказать Кёвешу об АннеТёре. Но он не знал, как начать.

- Знаешь, дорогая,- майор Кёвеш умудрялся подмигнуть и жене и Гудуличу,- наш друг Геза величайший донжуан местного масштаба. Вся жизнь его состоит из любовных кризисов, он постоянно в кого-нибудь влюблен.

- Оставь, Руди, ты преувеличиваешь. Не верьте ему, Бетти!

Назвав жену Кёвеша прежним именем, он вдруг покраснел,

- Преувеличиваю? - загремел Руди.- Тогда почему же члены кооператива сплетничают о том, что их председатель любит председательствовать не только в конторе и на полях, а и под одеялом у смазливых вдовушек?

- Все это сплетни. Не верьте ему, Бетти, не верьте! Все трое рассмеялись.

- Не верьте? А из-за кого тебя оставила Юлишка, мошенник? Кто явился за тобой даже в дом тестя в день престольного праздника, ловелас ты эдакий? И ты знаешь, дорогая, очень интересная молодая женщина. Мужчины по ней с ума сходят, а она вешается на шею нашему уважаемому Гезе. Как ее зовут, председатель?

- Анна Тёре.

- Да, да. Имя ее тоже небезызвестно.

Смех Гудулича становился все более принужденным. Он вспомнил о событиях двух последних ночей.

- Перестань,- с легким укором остановила мужа Бетти,- все мужчины неисправимы. Непременно вам нужно сказать о женщинах что-нибудь дурное, без этого вы

не можете.

Перед домом зашуршали шины автомобиля. На лестнице послышались четкие, но не слишком уверенные шаги. Кто бы это мог быть? Кёвеш со своего места первым увидел пришедшего.

- Старший лейтенант Буриан! Мама, пожалуйста, еще один прибор,- обратился Кёвеш к старушке.

Буриан остановился в дверях. Вид у него был взволнованный.

Вытянувшись по стойке смирно, он сказал:

- Разрешите доложить, товарищ майор!

Кёвеш положил на стол салфетку, встал и, взглядом попросив извинения у жены и гостя, вышел вслед за Бурианом в прихожую.

Бетти, опустив глаза, сосредоточила внимание на тарелке. Гудуличу очень хотелось хоть на мгновение взглянуть Бетти в глаза. Но дверь открылась, вернулся Кёвеш. Один, без Буриана. Заметно было, что и в его настроении что-то изменилось. Однако он произнес обычным тоном;

• Предыдущая
• 52/58
• Следующая