Царица без трона - Арсеньева Елена - Страница 4

• Предыдущая
• 4/72
• Следующая

С той стороны, где стоял паж, донесся не то вздох, не то всхлипывание. Несмотря на свою молодость, Янек уже был искушен в придворных интригах и умел слышать недосказанное. И сейчас сердце его разрывалось между радостью за обожаемую госпожу, которую более не будет унижать неверность обрученного жениха, и горечью оттого, что ей придется-таки ехать в Россию, чтобы сделаться там женой какого-то туземного господарчика…

Именно что господарчика! Даже в корчмах бьются об заклад пропившиеся шляхтичи, за кого таки сосватал сендомирский воевода красавицу-дочь: за истинного ли царевича или за какого-то прощелыгу, обманом воссевшего на трон?

– Ворота отвори-ить! – раздался зычный окрик, и два стрельца, дремавшие по обе стороны Никитских ворот, всполошенно вскинулись.

Ночь темная на дворе, кого и куда понесло? А, ну понятно… царя нелегкая гоняет.

Сняли засов, растащили в стороны створки, и в медленно растворившуюся щель по двое промаршировали алебардщики в кирасах и шлемах. Вышли на площадь, выстроились порядком, салютуя оружием группе всадников, вырвавшихся из Кремля и на полном скаку помчавшихся к Москве-реке, где бессонно полыхали костры на берегу: стояла стража возле государевой забавы, чтобы лихие люди не порушили ее.

Стрельцы медленно затворяли ворота. Алебардщики так и остались по ту сторону – будут ждать здесь возвращения царя, сменяясь через каждые два часа. И то диво, как они выдерживают в своих железяках столь долгое стояние на морозе! Конечно, под шеломом, более напоминавшим перевернутый, до блеска начищенный котел, у каждого вздет вязаный подшлемник, да и под кирасами внизу теплые, простеганные суконные кафтанчики и меховые безрукавки, а все едино – не сравнить с теплыми тулупами, которые надевает московская ночная стража студеными декабрьскими ночами. Ну что ж, такая уж их, наемников, доля. Служба у каждого своя, а, по слухам, платят чужинцам щедро!

У царя было три иноземные дружины: одна под началом француза Якова Маржерета, вооруженная протазанами [3] с позолоченным изображением русского орла, с древками, которые были обтянуты бархатом, а поверх него увиты серебряной битью [4], с золотыми и серебряными кисточками. Дружина Маржерета выглядела самой нарядной, платье у алебардщиков было бархатное – праздничное, а будничное – суконное. Хорошо было также воинство Матвея Кнутсона, ливонца: их алебарды украшены царским гербом на обеих сторонах лезвия, платье темно-синего цвета с красными камковыми [5] рукавами и такого же цвета штаны, а камзол обшит бархатными с битью шнурами. Третьей дружиной начальствовал ополячившийся немец Альберт Вандеман, которого чаще отчего-то звали пан Скотницкий. У его дружины одежда была обшита зеленым бархатом.

Такова была воля царя Димитрия – окружить себя не стрельцами, а иноземными солдатами. Его повадка казалась москвичам весьма диковинной, ведь все русские прирожденные цари выезжали верхом всегда в сопровождении стрельцов. А этот носится с горсткою своих трабантов [6]. Стрелецкое же войско, вооруженное длинными пищалями, стоит на охране Кремля и самого города. Лишь иногда государь дает приказ вывести войско на берег Москвы-реки, чтобы заставить играть в детские игрища: строить деревянные или снежные (смотря по времени года и погоде) крепостцы, брать их приступом и обстреливать из больших пушек, которых было в последний год отлито немало, хотя пушек и так хватало в Москве. Ну, зато пушкари теперь всегда при деле: уж и ядер переводилось на государевы забавы! Вот ведь и ночь ему не в ночь: не иначе черт щипнул за бок – чего сорвался в крепость еще до заутрени, словно татары подступают к городу?

«Татары, – мысленно повторял Димитрий, отворачивая лицо от студеного ветра, – татары, татары…»

Он твердил это слово, чтобы горячую голову не терзало воспоминание о черных косах, только недавно ласково обвивавших его шею, о белой руке, по-детски подложенной под щеку, о нагой груди, с которой сползло покрывало, открыв взору нежную округлость, завершенную темно-розовым, набухшим от жадных поцелуев любовника соском…

«Татары, татары, татары…»

Вечная угроза русским землям, неиссякающая угроза, тем более опасная, что силища эта злобная наваливается внезапно и стремительно. Отправляясь в набег, они ведь никогда не берут с собой тяжестей, которые мешали бы им и затрудняли продвижение, а именно запасов провианта или амуниции. Татары, как всем известно, питаются конским мясом и обыкновенно берут с собой вдвое больше лошадей, чем людей. У каждого всадника по две лошади: устанет одна – он вскакивает на другую, а освободившаяся лошадь бежит за хозяином, как собака, к чему она приучается очень рано. И когда падет лошадь, что бывает часто, татары едят конское мясо: взяв кусок, они кладут его под седло, пустое внутри, и мясо там лежит и преет до тех пор, пока не сделается мягким. Тогда они охотно едят его; сверх того, они отовсюду уводят скот и таким образом обеспечивают себе пропитание. Приближаясь к реке, они связывают вместе поводья и хвост обеих лошадей, на которых сами становятся, привязав сделанные из дерева луки к спине, чтобы не замочить их и не ослабить тетиву. И таким образом татары чрезвычайно быстро переправляются через реку и наваливаются всем скопом на поселение. Они все одеты с головы до ног в овечьи или звериные шкуры, так что видом походят на чертей…

«Очень хорошо! – усмехнулся Димитрий. – Мое «чудовище ада» про них в самый раз будет. Чертовщина против чертей!»

«Чудовищем ада» на Москве называли придумку царя – крепость на колесах, внутри которой были установлены полевые пушки и всегда имелся изрядный огнестрельный припас, чтобы употребить против внезапного натиска татар. Димитрий надеялся, что частые огненные залпы напугают и самих всадников, и, что не менее важно, лошадей. Да, крепость на колесах была измышлена весьма хитроумно. А уж как изукрашена! На стенах ее были изображены диковинные боевые животные – элефанты, называемые по-русски слонами – за то, что при ходьбе весьма слоняются из стороны в сторону. Элефантов, сиречь слонов, Димитрий видел в Польше на цветных гравюрах, изображавших жизнь чудесных индийских стран. Между прочим, рассказывали, что одного такого слона привели как-то в подарок царю Ивану Грозному, отцу-батюшке, однако животное оказалось строптивым, чина царского не почитало и нипочем не желало преклонить пред государем колени, почему крутенький нравом Иван Васильевич вскоре разъярился настолько, что повелел отрубить непокорному элефанту голову. Насилу выпросили помилование для чудного животного!

Окна в движущейся крепости были сделаны точно так, как на лубочных картинках изображаются врата ада, и из них должен был извергаться огонь из больших пушек. А понизу шли ряды окошечек, подобных головам чертей, из которых торчали жерла самых малых пушек.

Эта крепость была вся, от начала до конца, придумана, нарисована и вычерчена для строительства самим Димитрием – так же, как медное изваяние Цербера, страшно клацавшее зубами. Цербера он велел поставить перед своим дворцом, и надо было видеть лицо Ксении, когда она впервые увидела чудище! Сначала испугалась до полусмерти, спряталась за спину Димитрия, долго потом даже во двор выходить не хотела, но в конце концов привыкла к Церберу и даже, кажется, с трудом удерживалась, чтобы не отвесить ему приветственный поклон в ответ на зубовное клацанье. Была совершенно уверена, что чудище сие только наполовину медное, а вполовину – живое и таким образом Цербер здоровается с царем и его любушкой.

И снова всплыло в памяти дивное видение ее нагих грудей, белопенных, манящих… Чудилось Димитрию или на самом деле они сделались в последнее время еще пышнее, налились, словно спелые плоды? Он отчего-то никак не мог вспомнить, когда у Ксении были в последний раз ее женские дни. В этом месяце? Или в прошлом? Кажется, в прошлом… Что, если груди налились так оттого, что она понесла? Гос-по-ди… Как же она будет в монастыре, если это так?!

• Предыдущая
• 4/72
• Следующая