На дальних мирах (сборник) - Сильверберг Роберт - Страница 85

• Предыдущая
• 85/114
• Следующая

— Дня два назад я прочла в "Геральд трибюн", — говорит мисс Харшоу, — что в аэропорту Де-Мойна ожидают новостей о выборах двести пятьдесят молодых роботов-католиков из Айовы. У них наготове заказанный самолет. Если их кандидат побеждает, они собираются просить у его святейшества первую публичную аудиенцию.

— Без сомнения, — соглашается епископ Фитцпатрик, — эти выборы приведут в лоно церкви великое множество людей синтетического происхождения.

— И отвратят множество людей из плоти и крови! — пронзительно восклицает мисс Харшоу.

— Я в этом не уверен, — говорит епископ Фитцпатрик. — Безусловно, кое-кто из нас поначалу будет испытывать некоторую растерянность, боль потери. Но это пройдет. Присущие новому папе благодетели, о чем свидетельствовал и раввин Мюллер, возьмут свое. Я верю также, что повсеместно резко возрастает интерес к церкви у технически ориентированной молодежи. Весь мир получит мощный религиозный импульс.

— И вы можете себе представить, как 250 роботов с лязганьем вваливаются в собор святого Петра? — стоит на своем мисс Харшоу.

Я разглядываю далекий Ватикан. Утреннее солнце сияет и слепит, но собравшиеся кардиналы, толстыми стенами отгороженные от мира, не могут насладиться его веселым блеском. Сейчас они все уже проголосовали. Вот поднимаются трое из них, избранные сегодня утром для подсчета голосов. Один поднимает потир и встряхивает, перемешивая бюллетени, потом ставит его на стол перед алтарем. Второй достает бюллетени и пересчитывает, подтверждая, что число их соответствует числу присутствующих кардиналов. Теперь бюллетени перекладывают на дароносицу, используемую во время мессы для освященного хлеба. Первый кардинал достает бюллетень, разворачивает и читает, потом передает второму, который тоже читает, и наконец бюллетень попадает в руки к третьему, который зачитывает имя вслух. Асквига? Карциофо? Кто-то еще? Он?!

Раввин Мюллер разглагольствует об ангелах:

— …есть еще ангелы престола. Их семьдесят, и все они отличаются главным образом своей стойкостью. Например, Орифиель, Офаниель, Забкиель, Иофиель, Амбриель, Тихагар, Бараель, Келамия, Пасхар, Боель и Раум. Правда, не все они сейчас на небесах: некоторые причислены к падшим ангелам и находятся в аду…

— За стойкость, видимо, — замечает Кеннет.

Наверняка они уже закончили подсчет бюллетеней. Огромная толпа собралась на площади Святого Петра. Солнце отражается в сотнях, если не в тысячах стальных черепов. Видимо, это самый необыкновенный день для роботов — жителей Рима. Но все же большинство на площади — создания из плоти и крови: старые женщины в черном, долговязые молодые воры-карманники, мальчишки с собаками, упитанные продавцы сосисок, поэты, философы, генералы, законодатели, туристы, рыбаки. Как прошел подсчет? Скоро узнаем. Если ни один из кандидатов не набрал большинства голосов, то, прежде чем бросить бюллетени в камин, они смешают их с мокрой соломой, и из дымохода появится черный дым. Если же папа избран, солома будет сухой, и пойдет белый дым.

Вся эта процедура созвучна моей душе. Она мне импонирует. Подобное удовлетворение я получаю от всякого совершенного творения искусства — будь то аккорды из «Тристана» или зубы лягушки в "Искушении святого Антония" Босха. С трепетом я жду исхода. Я уверен в результате, и уже чувствую, как неодолимое чувство восторга просыпается во мне. Но одновременно я еще испытываю и какое-то ностальгическое чувство по тем временам, когда папа был из плоти и крови. В завтрашних газетах не будет интервью с престарелой матерью его святейшества, живущей на Сицилии, или с его тщеславным младшим братом из Сан-Франциско. И повторится ли когда-нибудь еще эта великолепная церемония избрания? Понадобится ли когда-нибудь другой папа? Ведь того, которого мы скоро получим, в случае чего легко будет отремонтировать.

О! Белый дым! Настал момент откровения!

На балконе, что на фасаде собора святого Петра, появляется какой-то человек. Он расстилает золототканую дорожку и исчезает. Она ослепительно сияет, напоминая мне лунную дорожку, застывшую в холодном поцелуе с морем в Кастелламаре. Или полуденное сияние, отражающееся в карибских водах у берегов Земли святого Иоанна. На балконе появляется второй человек в одеждах из алой ткани и горностая.

— Кардинал-архидиакон, — шепчет епископ Фитцпатрик.

Кто-то падает в обморок. Рядом со мной стоит Луиджи и слушает репортаж о происходящем по крохотному радиоприемнику.

— Все было подстроено заранее, — говорит Кеннет.

Раввин Мюллер шикает на него. Мисс Харшоу начинает всхлипывать. Беверли, непрерывно крестясь, тихо клянется в верности церкви. Великолепное мгновение. Думаю, это поистине самое впечатляющее и соответствующее времени событие, которое мне довелось пережить.

Усиленный динамиками голос кардинала-архидиакона провозглашает:

— Я объявляю вам великую радость. У нас есть папа!

По мере того как кардинал-архидиакон сообщает миру, что вновь избранный папа является именно тем кардиналом, той благородной и выдающейся личностью, чьего восхождения на святейший престол мы ждали так долго и с таким напряжением, на площади поднимается и растет ликование.

— Он, — продолжает кардинал-архидиакон, — принял имя…

Конец фразы заглушает восторженный гул толпы, и я поворачиваюсь к Луиджи.

— Кто? Какое имя?

— Систо Сеттимо, — отвечает Луиджи.

Да, вот он, папа Шестьдесят Седьмой, как мы должны его теперь называть. На балконе появляется небольшая фигурка в золотом одеянии и протягивает руки к собравшимся. Да! Солнце блестит на щеках папы, на его высоком лбу — и это блеск полированной стали! Луиджи уже на коленях. Я опускаюсь рядом с ним. Мисс Харшоу, Беверли, Кеннет, даже раввин — все становятся на колени, ибо несомненно произошло чудесное событие. Папа подходит к перилам. Сейчас он произнесет традиционное апостольское благословение городу и миру.

— Во имя господа, который сотворил небеса и землю, труды наши, — произносит он строго и включает реактивные левитаторы под мышками.

Даже с такого расстояния я замечаю два маленьких облачка дыма. Снова белый дым! Папа начинает подниматься в воздух.

— Да благословят вас всемогущий господь, отец, сын и святой дух! — провозглашает папа.

Величественны раскаты его голоса. Тень папы уже падает на площадь. Он поднимается выше и выше, пока совсем не исчезает из виду. Кеннет толкает в бок Луиджи.

— Всем повторить то же самое, — говорит он и сует в пухлую руку хозяина кафе крупную купюру.

Епископ Фитцпатрик плачет. Раввин Мюллер обнимает мисс Харшоу. Я думаю, новый первосвященник начал свое правление на редкость удачно.

[27] Перевод И. Полоцка

До катастрофы, которая должна была уничтожить планету, оставалось одиннадцать недель, два дня и три часа, плюс-минус несколько минут, но неожиданно Мориси поймал себя на мысли, что, может, землетрясения вообще не будет. Он даже остановился. Это пришло ему в голову, когда он бродил по берегу Кольца-Океана, километрах в двенадцати от коттеджа, где жил. Он повернулся к своему спутнику, старому факсу Динуву, и спросил с интересом:

— А что если планета вообще не будет дрожать?

— Но она будет, — спокойно ответил абориген.

— А что если предсказание ошибочно?

Небольшое существо, покрытое голубой шерстью, гладкой и плотной, факс держался с холодноватым спокойствием — его давно миновали все штормы и метаморфозы той одиссеи, которую на пути воспроизведения рода в течение жизни претерпевают факсы. Стоя на задних ногах, единственная пара которых у него осталась, он сказал:

— Вам следовало бы накрывать голову, когда в жаркое время находитесь на солнце, друг Мориси. Его сияние может вызвать некоторое смущение души.

— Вы полагаете, Динув, что я схожу с ума?

— Я полагаю, вы очень расстроены.

Мориси едва кивнул. Он отвернулся и посмотрел на запад, словно, прищурив глаза, мог увидеть за кроваво-красной океанской далью льдистые кристальные берега Дальнего Края, скрытого за горизонтом. В полукилометре от берега колыхались блистающие ярко-зеленые пятна — в разгаре было размножение шаров. Высоко над этими расплывающимися пятнами вереница сияющих радужных воздушных созданий кружилась в легкой сарабанде брачного танца. Катастрофа их не затронет. Когда поверхность Медеи вспучится, покроется трещинами и рассыплется в прах, они все так же безмятежно будут парить в вышине, погруженные в свои недоступные миру мечты.

• Предыдущая
• 85/114
• Следующая