Золотой вепрь - Русанов Владислав Адольфович - Страница 9

– Зря ты так… – хриплым от волнения голосом сказал Антоло. – Если бы я остался, то лег бы под кнут. А так и сам спасся, и кентавра…

– Ну да! – насмешливо произнес Емсиль. – У тебя же теперь новые друзья. Конежопый. Наемники…

– Он не конежопый, – твердо возразил табалец. – Желтый Гром – отважный воин и верный друг. – Его пальцы помимо воли скользнули за пазуху, где на засаленном кожаном шнурке висел простенький амулетик из конского волоса. Вернее, не конского, а волоса из гривы кентавра. Прощаясь, степняк вручил ему мудреную поделку, состоящую из узелков и петель, и сказал: «Я не шаман. Я – воин. Но кое-что у нас умеют даже малолетки. Носи на груди, и когда тебе станет по-настоящему плохо, я почувствую. Тогда жди подмоги, где бы ты ни был…»

– Вот и я про то же… – Несмотря на суровые слова, плечи лекаря поникли, будто это его, а не Антоло обзывали предателем. – Новая судьба – новые друзья.

– Емсиль! – Антоло схватил друга за рукав. – Ну, прости меня! В морду дай, если хочешь!

– Не хочу.

– А ты дай. Полегчает.

– Не буду, – набычился барнец. Вот упрямый!

– Ладно, не хочешь – не надо. Только выслушай!

– Ну?

– Не мог я тогда вернуться. Стояли бы вместе в карауле, вместе бы сбежали… А так что я мог? Стал бы вас разыскивать, попался бы… Я и сейчас головой рискую. Узнает кто, стуканет сержанту – петля… А ты говоришь…

Полог за спиной Емсиля дрогнул, качнулся, и оттуда выбрался Мудрец. Блаженно прищурился на осеннее солнышко. Бесцеремонно хлопнул по плечу обернувшегося барнца:

– Молодец, парень! Я посмотрел твои снадобья – шишки ольхи, спорыш, окопник. Очень хорошо! Черника сушеная – где взял только? А угли ему давал, так вообще молодец!

– Да что там… – замялся Емсиль.

– Не скромничай. Я бы лучше не полечил бы. Короче говоря, ты Коготка почти из Преисподней вытащил. Где учился?

Мудрец замолчал, переводя взгляд с Антоло на Емсиля и обратно, и вдруг расхохотался, хлопнув себя по лбу.

– Вот я дурень старый! Не догадался сразу. Ты тоже студент?

– Ну да, – кивнул табалец.

Из-под навеса выглянули Пустельга и Почечуй. Надо думать, их привлек звук удара, от которого затрепетало полотно палаток.

– Еще… энтого… штудент? – удивился коморник.

– Толковый парнишка! – пояснил верзила, радуясь, словно Емсиль был его учеником. Причем лучшим и любимым. – Слушай, парень! Хочешь к нам? Что ты в солдатах забыл? Соглашайся – что-нибудь придумаем, уговорим капитана твоего.

– Что я в наемниках забыл? – глянул исподлобья барнец.

– А чем мы для тебя плохи? – ощерилась Пустельга.

– Ну… – замялся парень. Сделал неопределенный жест рукой.

– Что, рылом не вышли? – Воительница не собиралась так просто отступать.

– Ты, шынок… энтого… не думай, мы не хужее прочих, – вмешался Почечуй.

– Да при чем тут рыло? – вздохнул Емсиль. – Я лечить людей хочу, а не убивать.

– Еще один! – Пустельга подняла глаза к небу, по которому стайкой бежали похожие на зайцев облака.

– И у нас лечить можно, – веско проговорил Мудрец. – А убивать? Ты ж, вроде бы, в армии? Неужто думаешь в обозе отсидеться?

– Я в армии, – стоял на своем Емсиль. – Но я – лекарь. Я лечу людей, которых калечат другие… И не уговаривайте. Ни за что.

Мудрец улыбнулся:

– Упрямый. Настоящий барнец. Молодец. Ты и вправду хороший лекарь.

– А у наш вше едино… энтого… лучшее. Как жнаешь, шынок! – махнул рукой Почечуй. – Не прогадай… энтого… Жалованье не шравнить!

– Вот жмот старый, – толкнула коморника локтем Пустельга. – У парня, понимаешь ты, убеждения, а ты все на серебро меряешь! – Она вдруг хитро подмигнула. – А ну, дед, скажи-ка: «Семь суток сорока старалась, спешила, себе сапоги сыромятные сшила».

Челюсть беззубого Почечуя медленно отвисла:

– Ты… энтого… глумишься, али как?

– Или как! – рассмеялась женщина. Да так заразительно, что никто рядом не смог удержаться от хохота. Даже сам Почечуй.

– А хотите, я вам Вензольо пришлю? – переведя дух, спросил вдруг Емсиль.

– Еще один студент, что ли? – заинтересовался Мудрец.

– Ну да! – кивнул Антоло. – Из наших, из школяров.

– Он давно в наемники попасть мечтает, – пояснил барнец. – Только и рассуждает, как здорово да какие удальцы… Да и еще… Может, тогда с Горбушкой водиться перестанет… – тихо добавил Емсиль. Последние его слова прозвучали доверительно, словно и не было между старыми друзьями никакой размолвки, и по-детски трогательно.

– А он все еще… – Табалец не договорил. Что болтать, когда и так понятно? Каматиец Вензольо и раньше сторонился их с Емсилем, все больше торчал рядом с бывшими побирушками – Ламоном по кличке Горбушка и его верными сподвижниками, Чернухой и Мякишем.

– Да, – понял его без слов барнец. – Не разлей вода. Он сильно изменился. Очень сильно. Да и ты, Ант, изменился…

– Жизнь такая, брат Емсиль, – будто оправдываясь произнес табалец. – Меняет нас, не спросясь. Ну и пусть меняет… Главное, чтобы…

– Чтобы бригантин под мышками не жал, – подначила Пустельга, настроенная сегодня на веселый лад.

– Да нет, братцы, – вмешался Мудрец. – Главное, чтобы как ты ни менялся, а стержень у тебя внутри оставался. Как у меча. В середине – твердая сталь, а с боков накладки из мягкой. Мягкая стирается, а твердая – клинок держит. Пускай та хоть вся сотрется, а пока сердцевина цела, и меч есть. А сломаешь ее в бою или по дурости – нет меча. Осколки только в переплавку годятся. Так вот и человек…

– Шильно шкажал, – тряхнул бородой Почечуй. – И… энтого… верно. Токмо энти ребята ш шердцевиной… энтого. Беж ижьяна. Я-то штарый, вижу.

Мудрец кивнул, и даже Пустельга не стала высмеивать рассуждения коморника.

Емсиль махнул рукой. Сказал:

– Ну, я пойду. Ты не бойся, я никому не скажу, что тебя видел. Даже Вензольо.

Его слова вначале неприятно резанули Антоло, но он успокоил себя – раз барнец обещает молчать, значит, не все равно ему, схватят товарища или нет.

– Ты подумай, парень, подумай, – бросил Мудрец вслед уходящему лекарю. – И приходи, если надумаешь. И Вензольо своего приводи. Поглядим, что за человек.

Спина Емсиля мелькнула последний раз между палатками и скрылась.

Антоло ощутил, как к горлу подступает комок. Прошлое, как обычно, напомнило о себе неожиданно. И оставило горький осадок.

На исходе месяца Кота[16] над Великим озером начинают дуть северные ветры. Они зарождаются над ледяными равнинами севера, где восемь месяцев в году свистит поземка, где бродят мамонты и белые медведи, где летнее солнце, отражаясь от снежного покрова, выедает глаза, где зимой полыхают в небе полотнища зарниц, где способны выжить только великаны.

Среди ученых Аксамалианского университета бытовало мнение, что зима в Сасандру приходит вместе с северными ветрами. Так это было на самом деле или профессора заблуждались, путая следствие и причину, Мастер не знал. Зато знал, что за те сорок – пятьдесят дней, которые пройдут до первого заморозка, очень много купеческих и рыбацких судов не вернутся в порт, исчезнут, сгинут на озерных просторах. И никто не узнает, какой именно конец нашли смельчаки: разбились о скалы неподалеку от обрывистого южного берега или сели на внезапно возникшую мель вблизи пологого северного. И неизвестно еще, чья участь страшнее. Смерть на камнях быстра, словно падающий с неба сокол, но засевшее килем судно грязно-серый песок начинает засасывать с неотвратимостью пестрой водяной змеи-удава из болот Южной Тельбии, называемой еще краем Тысячи озер. Даже если берег недалеко, спастись удается не каждому – плывун с успехом проглотит и человека, и ялик, и остатки такелажа.

А сколько плоскодонок гибнут от внезапно налетевшего шквала? А разламываются на мертвой зыби? И это еще несчастья, постижимые слабым человеческим разумом, имеющие объяснение. А сколько загадок скрывает в себе Великое озеро, казалось бы изученное вдоль и поперек? То прибьет к берегу мачту, перекушенную пополам гигантской, судя по следам зубов, пастью, то перепуганные до дрожи в коленях, до седых волос моряки расскажут о фонтанах воды и пара, взлетающих над водной гладью на два десятка локтей, то волны выбросят на берег неведомое чудище – попробуй разбери: зверь это, гад или рыба?