О политике, кулинарии и литературе - Оруэлл Джордж - Страница 3

Для того чтобы восполнить недостаток еды, одежды, табака и тысячи других вещей, которые могут ему потребоваться, бродяга вынужден, если он не может найти работу (а он редко ее находит), побираться или воровать. В настоящее время попрошайничество в Англии преследуется по закону, и многие бродяги из-за этого уже познакомились с тюрьмами Его Величества.

Это порочный круг: если бродяга не будет побираться, то умрет с голода; если же он станет попрошайничать, то нарушит закон. Такая жизнь разлагает и деморализует бродяг. За очень короткое время она может превратить активного нормального человека в ни к чему не годного паразита и тунеядца. Более того, эта жизнь отчаянно монотонна. Единственная радость бродяги – это неожиданно разжиться несколькими шиллингами; это дает ему шанс один раз набить желудок или от души напиться.

Бродяга лишен женского общества. Очень немногие женщины становятся бродягами. Для своих более удачливых сестер женщина-бродяга – объект презрения. Таким образом, гомосексуальность – порок, присущий этой среде этих вечных странников.

И, наконец, бродяга, не совершивший никакого преступления и являющийся просто жертвой безработицы, обречен на жизнь куда более унизительную, чем самый отпетый преступник. Он раб, обладающий неким подобием свободы, а это похуже самого жестокого рабства.

Размышляя о его жалкой судьбе, которую делят с ним тысячи мужчин в Англии, неизбежно приходишь к выводу: общество должно проявить великодушие, отправив всех бродяг до конца их дней в тюрьму, где они по крайней мере смогут пользоваться хотя бы относительным комфортом.

Э. А. Блэр[2]

Впервые опубликовано в Le Progrés Civique 5 января 1929 года

«Заработок во время отпуска», «Питание за все время пребывания за свой счет, самостоятельная оплата дороги в оба конца, но вы возвращаетесь домой с пятью фунтами в кармане».

Я привожу слова двух опытных сборщиков хмеля, которые ездят в Кент почти каждый сезон с самого детства и хорошо знают, о чем говорят. Хотя, по существу, уборка хмеля – это отнюдь не праздник, а если говорить о заработке, то нет работы, которая оплачивалась бы хуже. Я не хочу сказать, что уборка хмеля сама по себе чем-то особенно неприятная работа. Она монотонна и утомительна, но это здоровый труд на свежем воздухе, и любой телесно крепкий человек способен ее выполнять.

Процесс на удивление прост. Хмель – вьющееся растение; ягоды растут на нем гроздьями, как виноград. Растения подпираются шестами или вьются по проволочной сетке; все, что нужно сделать, – это потянуть гроздья на себя, оборвать ягоды и уложить их в корзину, желательно захватив при этом как можно меньше листьев. Колючие шипы стеблей нещадно режут кожу ладоней, и ранним утром, до тех пор пока эти раны не откроются, работа причиняет нешуточную боль.

Другая беда – насекомые, паразитирующие на растениях; эти жучки так и норовят переползти вам на шею. Но других неприятностей эта работа не доставляет. Во время работы можно курить и разговаривать, а в жаркий день не найти более приятного места, чем тенистые шпалеры хмеля с их горьковатым ароматом – несказанно освежающим, как океанский бриз или холодное пиво. Это было бы почти идеальное занятие, если бы оно позволяло зарабатывать на жизнь. К сожалению, оплата так низка, что сборщику почти невозможно заработать фунт в неделю, а в дождливые годы, как, например, в 1931 году, даже пятнадцать шиллингов[3]. Сбор хмеля оплачивается сдельно; сборщику платят за бушель[4] собранного хмеля.

На ферме, где я работал в этом году, как и на большинстве ферм в Кенте, за шесть бушелей платили один шиллинг – то есть нам платили два пенса за каждый собранный бушель. Добрая плеть дает около половины бушеля плодов хмеля, а хороший сборщик может обобрать плеть в течение десяти – пятнадцати минут; следовательно, опытный сборщик, теоретически, в идеальных условиях может за шестидесятичасовую неделю заработать тридцать шиллингов. Но по ряду причин таких идеальных условий в природе просто не существует. Для начала надо заметить, что растения хмеля весьма неоднородны. На одной плети могут быть как крупные, так и мелкие плоды, на других все плоды не превышают размерами лесной орех; обирать плохие плети приходится столько же времени, сколько и хорошие, а, как правило, и дольше, так как они низкие и изрядно переплетены друг с другом. Часто с пяти таких плетей не возьмешь и одного бушеля. Опять-таки, в работе часто происходят задержки – либо из-за перехода с поля на поле, либо из-за дождей. Каждый день, таким образом, теряется от одного до двух часов; за вынужденный простой сборщикам ничего не платят.

И наконец, самой главной причиной низкой оплаты труда является нечестное измерение собранного количества хмеля. Объем измеряется стандартными корзинами объемом в один бушель, но надо помнить, что плоды хмеля не похожи ни на яблоки, ни на картофелины, о которых можно сказать, что бушель – это бушель, и точка. Плоды хмеля мягкие и могут сжиматься, как губки, и тому, кто подсчитывает объемы, ничего не стоит спрессовать – если он захочет, бушель в кварту[5]. В песенке сборщиков хмеля есть такие слова:

Из ящика хмель перекладывают в мешки, в которых, если они набиты до отказа, умещается центнер. Обычно мешок перетаскивает один человек. Но часто, чтобы справиться с мешком, нужны двое; это обычно в случаях, когда учетчик «делает их тяжелее». При таких условиях мы с другом в этом сентябре зарабатывали около девяти шиллингов в неделю. Мы были новичками, но и у опытных сборщиков дела обстояли почти так же. Лучшими сборщиками в нашей артели, да и, пожалуй, во всем лагере, была семья цыган – пятеро взрослых и один ребенок; эти люди, проводя по десять часов в день на плантации хмеля, заработали за три недели десять фунтов. Если не принимать в расчет ребенка (хотя, по существу, надо сказать, что все дети на плантации работают), то выходило по тринадцать шиллингов и четыре пенса на человека в неделю.

Поблизости располагались другие фермы, где шиллинг платили за восемь или девять бушелей и где было трудно заработать в неделю даже двенадцать шиллингов.

Помимо этих нищенских зарплат, сборщик должен был соглашаться на правила, низводящие его практически до положения раба. Согласно одному правилу, например, фермер мог уволить сборщика под любым предлогом, удержав при этом четверть его зарплаты; выплата за сделанную работу также урезалась в случае отказа работника от дальнейшей работы. Поэтому нет ничего удивительного в том, что сезонные сельскохозяйственные рабочие, которые заняты десять месяцев в году, вечно скитаются по дорогам и обитают в ночлежках в промежутках между наймами.

Что касается жилищных условий сборщиков хмеля, то сейчас за этим делом надзирает целая орда правительственных чиновников, и поэтому ситуация стала лучше, чем раньше. Трудно даже вообразить, как обстояли дела в прошлом, ибо и теперь пристанище сборщика хмеля едва ли не хуже конюшни. (Я не случайно употребил это слово, потому что на нашей ферме лучшими квартирами, в частности для семейных, были конюшни. Мы с другом жили в коробке из гофрированного железа размером десять футов с двумя незастекленными окнами и десятком других отверстий, пропускавших ветер и дождь. В этой жестяной хижине не было никакой мебели, если не считать кучи соломы. Уборная находилась в двухстах ярдах от «дома», а водная колонка – на таком же расстоянии. В некоторых таких коробках жили по восемь человек, но это, по крайней мере, несколько смягчало холод, который сильно донимал сентябрьскими ночами, особенно если единственным ложем служил рваный мешок. Ну и плюс к этому обычные неудобства бивачной жизни; не то чтобы это были серьезные трудности, но достаточно сказать, что когда мы не работали и не спали, то были заняты – носили воду или пытались с помощью заклятий разжечь сырые дрова.