Товарищ мэр (СИ) - Муха Руслан - Страница 3

Ну что ж, продажная шкура, ты сам выбрал эту кривую дорожку. Поедешь ты у меня на нары сразу же, как только выберусь.

Снаружи загремели, а спустя мгновение запахло бензином. А вот это точно не к добру.

— Так, Танюша, нужно искать выход, — сказал я.

Я повёл фонарём по помещению, выискивая хоть какую‑нибудь лазейку. Попробовать отстрелить петли ставней на окнах? Нет, они с обратной стороны, и никак не понять, где именно. Да и патроны могут ещё пригодиться, когда выберусь.

Через стены тоже не пробиться. Остаётся… Остаётся только дымоход.

Снаружи раздался грохот, а после незнакомый прокуренный голос крикнул:

— Сдохни, ментовская крыса!

И в это же мгновение запахло дымом.

— Они что? Сжечь нас решили? — в ужасе округлила глаза Таня и ухватилась за голову.

— Так, отставить панику, — велел я, уже подтягивая к куску трубы, торчащей из потолка, сломанные ящики.

Дальше закидал ящики тряпьём — получилась небольшая горка, на которую я и взобрался.

Снаружи уже трещали горящие доски, а помещение стремительно заполоняло густым, едким дымом.

— Держи, — вручил я фонарик Тане.

Она послушно схватила его и направила луч на трубу. Я же, не мешкая, дёрнул трубу на себя. Не поддавалась, зараза.

Тогда я всем весом на ней повис, подергался вверх‑вниз — и дело пошло. Сначала послышался треск, потолочные доски заскрежетали, труха посыпалась на голову. В мгновение ока потолочные доски обломались, и я вместе с куском трубы рухнул вниз.

Нехило так приложился спиной о ящики, прокатился кубарем до двери, но сейчас меня это мало заботило.

— Евгений Николаевич, вы живы? — послышался полный ужаса голос Тани, но тут же прервался надсадным кашлем.

Я и сам уже старался дышать через раз. Дыма здесь было столько, что, без сомнения, мы задохнёмся раньше, чем здание начнёт вовсю гореть. Хотя и это уже не за горами — языки пламени лизали угол стены.

— Так, Татьяна, — я быстро поднялся на ноги, — сейчас я тебя подсажу к этой дыре, и ты лезешь на крышу. Спускайся со стороны двери, там козырёк, с него спустишься на крыльцо.

— А вы? — спросила она и вновь закашляла.

— Внимательно слушай, Таня, а обо мне не переживай, поняла⁈

Она испуганно кивнула.

— Номер: семь‑девять‑три‑четыре‑шесть‑один. Повтори!

— Семь‑девять‑три… четыре… — она вновь закашляла.

— Шесть‑один! Вот это спрячь и отдашь человеку, который ответит по этому номеру, — я всучил ей портсигар и фотоаппарат. — Таня, ты поняла?

Она судорожно кивнула.

— Так, вперёд! — скомандовал я, потащив её к дыре в потолке.

— Это мой напарник, — продолжил я, попутно подсаживая её к себе на плечи. — Ему расскажешь всё, что здесь произошло, и отдашь эти вещи. И передай, что Серов велел тебе помочь. Не стесняйся, поняла⁈ Тебе помогут!

— Поняла, — пискнула Таня, уже неуклюже карабкаясь наверх.

— Номер повтори! — крикнул я.

— Семь‑девять‑три‑четыре‑шесть‑один.

— Ещё раз! — Мне наконец удалось затолкать Таню наверх.

— Семь‑девять‑три‑четыре‑шесть‑один! — крикнула она в ответ.

— А теперь бегом отсюда! — гаркнул я и почувствовал, как меня пошатнуло в сторону и сдавило грудь.

— Но как же вы?

— Пошла, я сказал! — вновь прикрикнул я и надсадно закашлял — дышать было нечем.

Худенькое, белое как мел лицо Тани исчезло во тьме чердака.

Я попытался допрыгнуть до дыры, но, как и предполагал, было слишком высоко. Попытался подтащить ещё хлама, но этого оказалось мало, чтобы дотянуться до выхода.

Деревянные балки трещали, а пламя, охватившее уже всю дальнюю стену, нещадно жарило. Я почувствовал непреодолимую слабость, привалился к окну, чтобы хоть немного глотнуть свежего воздуха. Через отверстие от пули увидел торопливо семенящую и придерживающую живот Таню. Она перепуганно оглядывалась и тихо, монотонно бормотала:

— Семь‑девять‑три‑четыре‑шесть‑один, семь‑девять‑три‑четыре‑шесть‑один…

Внезапно раздался устрашающий треск, затем последовал оглушительный грохот — потолочная балка рухнула, утянув за собой половину чердака. Огонь запылал во всю мощь.

Долго любоваться пожаром мне не пришлось: в это же мгновение перед глазами всё поплыло, потемнело. Но прежде чем окончательно провалиться в небытие, я всё же испытал облегчение и даже радость. Таня и её нарождённый ребёнок спасены. И если у неё всё получится, если она всё передаст, как я велел, этим гадам тоже несдобровать.

«Не на того нарвались, суки, — пронеслось в голове. — Я вас и с того света достану».

Никакой жалости, ни капли тоски — всё было не зря. Я умирал с чувством выполненного долга. А затем меня окончательно поглотила тьма.

Перед глазами всё плыло. Я то приходил в сознание, то вновь проваливался во тьму.

И этот странный сон. Дорога, я за рулём, мелкий моросящий дождь, меня то и дело заносит, а белая полоса сплошной оказывается то слева, то справа. Какой‑то странный салон автомобиля, непривычный руль, запах терпкого чужого парфюма, огоньки, синий свет — всё двоится… И ещё стойкое ощущение, что пьян в стельку. Странный сон, очень странный, ведь я уже лет десять как не пью.

Затем грохот, скрежет, тяжёлый удар под рёбра и по голове. Почему‑то подумалось, что это люди Мотова меня добивают.

«Хрен им, а не так просто взять меня и прикончить», — пронеслось в голове.

Но после снова навалилась тьма, и сквозь эту тьму в сознание то и дело вклинивался противный монотонный звук диковинной сирены, буквально разрывающий на части мозг своим визгом.

Последнее, что я запомнил, — как двое крепких парней в мятно‑зелёных костюмах тащили меня из машины.

— Ну и перегарище, — выругался один из них.

— Тише, вдруг слышит, — опасливо прошипел второй.

После был яркий, ослепительный свет, который сменился резкой тьмой.

Серое небо, серые здания, в воздухе кружит пепел и падает на траву. Я часто видел этот сон. Одно из самых ранних воспоминаний. Мы с Таней на пустыре ковыряемся палками в земле, выкапываем корешки лопуха.

Таня такая маленькая, худенькая, с острыми ключицами, коленками, локтями. Одежда ей велика и висит мешком, а на тощем личике видны лишь огромные серые, как это небо, глаза. Таня поглядывает на меня одобрительно и улыбается грустно — она всегда улыбается грустно. Недавно не стало отца; я его не помнил, но знал, что маме пришло письмо и она уже много дней плачет по вечерам. Папу убили на войне.

— Это хорошие корешки, — говорит Таня. — Мама из них похлёбку сварит.

Я киваю сестре и усерднее продолжаю откапывать корешок, осторожно достаю его маленькими, грязными, замёрзшими пальцами. Гул, а следом оглушительный грохот раскатом проносится по всей округе.

— Бежим! Бомбёжка! — кричит Таня.

Обычно в этот момент я всегда просыпался, но не в этот раз. Только тьма.

Затем была Нина. Как же давно я её не видел. Она стоит на пороге, у её ног чемодан, печальный взгляд и отрешённый голос:

— Прости, я так больше не могу… Не могу быть всё время одна.

Нина хотела детей, я, наверное, тоже. Но моя работа — засиживания допоздна, задания, длительные командировки… Это был последний день, когда я видел Нину. А больше не было ни дня, чтобы я не жалел, что потерял её.

— Прощай, — тихий полушёпот. Дверь медленно запирается — и вот я один в тишине. Только в спальне где-то негромко тикают часы.

Воспоминание рассеялось, словно дым. Тьма вновь поглотила.

Тогда я и решил, что вот она и пришла — кончина. А может, я умер и раньше, а это всё бред, который передаёт мой умирающий разум. Может, всё… может…

Но вдруг я проснулся.

На этот раз всё взаправду. Сознание, конечно, не сказать что ясное. Но я отчётливо осознавал себя лежащим в постели.

Голова раскалывалась так, будто накануне в неё старательно вколачивали добрую дюжину гвоздей. Дышать было больно, а глаза из‑за яркого света я смог открыть только с третьего раза.