Когда солнце погасло - Лянькэ Янь - Страница 7

Тут дядин взгляд переместился с моего лица к табуретке у порога и остановился на книге Янь Лянькэ, словно в ней крылся источник всех бед. Ему явно хотелось подойти и наподдать книге ногой, скинуть ее на землю. Сжечь дотла «Поцелуи Ленина горше воды».

Но отец уже вернулся из кухни. Принес таз с водой. В воде плавало свернутое полотенце. Отец отвлек на себя дядин взгляд. Поставил таз у маминых ног. Прополоскал полотенце. Вытащил наружу. Отжал немного. И стал обтирать полотенцем мамино лицо, как медбрат обтирает лицо умирающего больного.

— Вода холодненькая, мигом прогонит сон.

Сказал отец не то матери. Не то самому себе. Его ласковый тон меня напугал. Я знал, он говорит так для дяди. И дядя слушал, дядя смотрел, как отец обтирает мамино лицо. Как смывает ее сон мокрым полотенцем. Отец коснулся холодным полотенцем маминой щеки, и ножницы в ее руках вдруг застыли. Отец описал мокрым полотенцем круг, и ножницы выпали из маминых рук на пол.

Отец описал полотенцем еще один круг, и стопка бумаги с маминых колен осыпалась на пол.

Отец снова прополоскал полотенце. Снова отжал его, приложил к маминой щеке, описал круг в другую сторону, и мама проснулась. Она вздрогнула, будто ей выплеснули в лицо таз холодной воды. Очень было похоже. Удивленно отвела папину руку. Поморгала. Осмотрелась вокруг, словно очутилась посреди невиданного нового мира. В магазине стояла сухая жара. Сухая и жаркая. Прохлада от тазика с водой растекалась по комнате, шипя и потрескивая. Как если бы в бурлящий кипяток тонкой струйкой вылили тазик холодной воды.

— Я цветы вырезала и заснула. — Мать не то спросила. Не то сказала сама себе. — Здравствуй, братец. — Она подняла глаза на дядю. — Садись, я ведь тебя целый месяц не видела. — И снова обернулась ко мне: — Няньнянь, живо принеси дяде табуретку.

Я принес табуретку и поставил ее под дядиным задом.

Но дядя на нее даже не посмотрел.

— Трупный жир пора из крематория забирать. Новая бочка накапала. — И дядя осмотрелся по сторонам. — Всех денег не заработаешь. Если устала, ложись спать. Стоит себя загонять ради какой-то мелочи. — Дядя свысока смотрел на гроши, которые мы выручали за венки и бумажные подношения. Он развернулся, чтобы уйти, но тут снаружи послышалось тарахтение мопеда.

Мопед дотарахтел до нашего магазина и остановился.

В дверь магазина попыталось просунуться смуглое молодое лицо. С ног до головы радостное и удивленное.

— Эй. Деревяха Чжан, ваш сосед бывший, с ума сошел. Раздобыл где-то арматурину в два чи длиной, пришел с ней к дому. И бормочет, сейчас я его прикончу. Сейчас прикончу. Пришел домой, а там кирпичный директор Ван, у которого дом в северных кварталах, они с Деревяхиной женой ездили развлекаться и как раз вернулись. Деревяха огрел директора Вана арматурой по голове — вся черепушка всмятку. Вот и спрашивается, откуда Деревяха знал, когда они вернутся. Минута в минуту. Они думали — темно, никто не увидит, а Деревяха тут как тут со своей арматуриной. Интересно, кто шепнул Деревяхе Чжану. Кирпичный директор Ван — крутой мужик, только зашел во двор, а его арматуриной по голове. Крутой мужик, упал посреди Деревяхиного двора, будто мешок с ватой. Директор Ван самый богатый у нас в городе. Любит побаловаться с чужими женами, Деревяхина жена у него не первая. Упал замертво, весь двор в крови, будто высыпал на землю чемодан с красненькими. Деревяха испугался крови и проснулся. Вытаращился на кровь и проснулся. Оказывается, мать его за ногу, Деревяха все это время спал. Снобродил, мать его за ногу, потому и осмелел. А как проснулся, осел на землю и воет — я человека убил. Человека убил. Снова тюфяк тюфяком.

Пока человек на мопеде говорил, улыбался и размахивал руками, его мышиные глазки бусинами катались по нашему магазину.

— Мы с Кирничным Ваном — дальняя родня, это все знают. Он родства не помнил, но долг есть долг. Вот, поехал сказать директорской жене, чтоб топала к Деревяхе Чжану забирать труп. Долг есть долг, решил заглянуть по пути к вам в НОВЫЙ МИР, заказать директору Вану венков и подношений. Он у нас в городе самый богатый. Если кто дом строил, кирпичи с черепицей брали только у него. Так что приготовьте ему побольше подношений. Вдова не заплатит — я сам заплачу. Кто виноват, что мы родня. Поставлю ему на могилу десяток, два десятка венков.

Человек на мопеде говорил до того быстро, что слова хлестали у него изо рта, как вода из шлюза. Глаза светились весельем. А радость на лице была такая, словно жена его наконец понесла и родила мальчика. Сам он стоял за дверью, голова торчала в дверном проеме. Точно кролик, что по весне глядит из своей норы на цветущий луг. Он собрался уезжать, но тут его взгляд упал на моего дядю. Человек хмыкнул, и лицо его распустилось пышным цветком.

Директор Шао, как удачно я тебя встретил. Будете сжигать директора Вана, сколько его жена заплатит, я столько сверху накину. Только скажи своим работягам, чтобы в порошок Кирпичного Вана не сжигали. Чтобы берцовые и тазовые кости остались целы. Чтобы их пришлось молотком крошить, а уж потом в урну. Я сколько надо накину, только череп его дотла не сжигайте. Чтобы по нему пришлось сперва молотком постучать, а уж потом в урну.

Лицо в дверях говорило и улыбалось, словно яркий тугой пион, распустившийся под весенним солнцем. И даже когда он договорил и поехал дальше, в дверях оставался отзвук его улыбки. Я поежился, словно человек на мопеде окатил меня ведром ледяной воды. За дверью снова затарахтело.

— Твою мать. — Дядя ругнулся и отвел глаза от двери. Будто смотрел спектакль и спектакль закончился. Будто шел по улице и едва не наступил на чью-то пьяную блевоту. Мир опять затих. И новая волна прохлады разлилась по городу и миру. И мир со всем сущим в мире снова заполз в наш ритуальный магазин. — Бочку свою заберите. Сегодня заберите, не то завтра новый жир будет некуда собирать. Не на пол ведь ему капать.

И дядя тоже ушел.

Вышел за дверь, как врач, что выходит из комнаты больного, закончив осмотр.

— Стоит ради пары грошей так себя загонять, что даже во сне приходится венки плести. Если денег мало, бочку с жиром продайте.

Дядя вышел на улицу, бросил нам взгляд через плечо. Бросил, отвернулся. Открыл машину, сел за руль. Повернул ключ, зажег фары. И два луча света прорезали улицу на восток. Дядя завел машину и собрался уезжать, но напоследок опустил окно, высунулся и пристально посмотрел на отца, который вышел за ним на улицу.

Отец проводил глазами дядину машину.

— Когда же я тебе венок сплету.

Не то сказал. А не то спросил. Не тихо и не громко. А увидев, что я стою рядом, вздрогнул, потрепал меня по голове, хмыкнул и вернулся домой.

Вернулся в магазин.

Буд-ды. Бодхисатвы. Конфуций, Чжуан-цзы и Лао-цзы. Я свою историю там запутал, что теперь не разобрать, где начало, а где конец. На осколки ее разбил. Лао-цзы, Чжуан-цзы, Мэнцзы, Сюнь-цзы, даосские святые, буддийские божества. Дух земли и бог очага. Я стою и стою здесь на коленях со своими жалобами, вы хоть слышите, что случилось той ночью того дня того месяца того года. A-а. А-а-а. Я вижу ваши тени между небом и землей. Слышу ваши шаги по небу. Шаги свистят, как порывы ветра. Вот. Вот. И правда ветер налетел. Овевает лицо, будто вы тянете руки и гладите меня по щекам. Матушка Сиванму и Будда Татхагата. Сюаньцзан и Ша Сэн[17]. Гуань-ди и Кун-мин. Звезда Вэньцюй и планета Уран. Скажите мне, за какую ниточку потянуть, чтобы история распуталась. Если не скажете, придется бросить эту ниточку и тянуть за следующую.

Тогда потяну за следующую.

Той ночью дядя уехал, а я пошел в крематорий за трупным жиром, который мы у него покупали. Говорю, и самого страх берет. Но страх со временем проходит. Как со временем человек учится ладить с тиграми или львами. Как исчезает разница между днем и ночью. Крематорий — такое место, чтобы сжигать человечьи трупы. Дверь, через которую люди выходят в другой мир. Наш крематорий появился на свет полтора десятка лет назад. Еще до моего рождения. События полуторадесятилетней давности похожи на прошлогодний лист, который висит зимой на сухой ветке. Приходит новая весна, и он теряет смысл. Все о нем забывают. Правда забывают. Я не знаю, как дядя стал директором крематория. Он был директором крематория еще до моего рождения. Потом я родился, а он продолжал быть директором крематория. Ничего не изменилось, только первое время гаотяньцы с моим дядей не разговаривали. Потому что земное погребение он заменил кремацией. Целых покойников обращал в пепел. Целых и невредимых живьем обращал в горстку пепла да еще требовал с родственников деньги. Восемьсот юаней. Как если бы вы сожгли мой дом, раскопали мое семейное кладбище и потребовали заплатить вам за спички. Компенсировать затраты на раскопку кладбища и сожжение дома. Оплатить аренду инструментов, которыми вы могилы раскапывали. В те времена стоило дяде выйти на улицу, как в спину ему летели камни. А под ноги летели плевки. Дядя шел по улице и слышал позади себя ласковый теплый голос: