Когда солнце погасло - Лянькэ Янь - Страница 23

— Мама. Мама.

Я позвал с порога, и мой крик застыл у входа на лестницу, дожидаясь, когда я протолкаюсь через погребальный мир.

Моя мать не лежала во сне в комнате на втором этаже. Навязав полный дом венков, она стояла на кухне за лестницей и заваривала чай в кастрюле. В большой алюминиевой кастрюле, которую всегда брала, чтобы парить пампушки. Налила воды до краев. Зажгла газ, вскипятила воду и теперь бросала в кастрюлю заварку. Она не знала, сколько заварки нужно на такую кастрюлю. Бросила одну щепотку. За ней другую. Сдула облако белого пара, будто солила сварившийся рис.

— Мама.

Я стоял под лампой у лестницы и смотрел на кухню.

— А где отец.

Мать повернулась ко мне, оторвавшись от кастрюли. Пар развесил на ее лице бусинки воды и пота, а щеки покрыл влажной краснотой. Скулы ее светились желтым. Спутавшиеся ото сна волосы были похожи на сорняки, по которым забыли пройтись мотыгой. Теперь мамино лицо напоминало не старую книгу или газету, а отрез мокрого кумача. Тело клонилось набок, словно подрытое дерево. Сама спросила меня об отце, но отвернулась, не дождавшись ответа. Забыла, что спрашивала. Снова ушла с головою в сон. Смотрела только за водой в кастрюле. И щепоть за щепотью бросала в воду сухой чай. Хэнаньский чай синьян. Его привезла из родной деревни толстая хозяйка соседнего магазина сельхозинструментов. Подарила моему отцу. Сказала, такому чаю и в раю бы позавидовали. Бросишь в воду пару веточек, и листья распускаются. И кажется, будто в чашке проклюнулся зеленый росток. Сказала, чашка синьянского чая бодрит и прогоняет усталость. Если одолела простуда, выпей чайник синьянского чая, и будешь как новенький. Жители Центральной равнины редко пьют чай. А жители хребта Фунюшань вообще чаю не пьют. В разгар лета вместо чая готовят бамбуковую воду — заваривают в кипятке зеленые листья бамбука. Бамбуковая вода снимает жар. Имеет прохладную природу. Изгоняет воспаление, гасит внутренний огонь. Но толстая тетушка сказала, что ее чай гасит внутренний огонь не хуже бамбуковой воды, а еще имеет другие полезные свойства, которых бамбуковая вода не имеет. Сказала, что ее чай необыкновенно бодрит и прогоняет сон. Если заклевал носом, после чашки синьянского чая перестанешь клевать. А после двух чашек весь сон как рукой снимет.

И правда. Выпьешь чашку — и сна ни в одном глазу.

Выпьешь две чашки — и до утра не заснешь.

Мы с родителями пробовали тот чай. Попробовали однажды и всей семьей не могли уснуть — говорили и говорили, пока не рассвело.

— Если кто заклевал носом, чашка нашего чая мигом его взбодрит. Выпьет и больше не будет спать, не будет снобродить. — Мать во сне рассуждала о том, как не заснобродить. Готовила чай, чтобы уберечь людей от снобродства. Улыбка на ее лице была вроде весенних цветков персика, вяза и софоры. Она сняла кастрюлю с плиты. Взяла две большие кружки и три чашки. — Идем, идем к дверям. Как увидим сноброда, напоим его чаем.

Я стоял под лампой на кухне и не двигался с места.

— Отец не велел тебе выходить из дома. Отец сказал, чтобы я тебя ни в коем случае из дома не выпускал, пока ты снобродишь.

Я подошел к матери, взял у нее чашки.

— Ты сама лучше выпей. Выпей, тогда проснешься.

Мать отпрянула назад. Правым локтем ударилась о стену. Посуда в ее руках зазвенела.

— Говоришь, мама снобродит. А мама ничуть не снобродит. Просто устала венки плести, но голова у меня такая ясная, будто туда чистой воды налили. — Прижимая к груди чашки и кружки, она ринулась к выходу из магазина. Улыбнулась на ходу. — Нынче ночью владыка небесный сделал нашей семье подарок. Весь город снобродит, а мы не снобродим. Сноброды шатаются по миру, будто неразумные черти. А мы сегодня вроде разумных ангеле». Кто поможет чертям, как не ангелы. Поможем — и больше не будем у них в долгу. Они проснутся и станут благодарить нас с отцом, благодарить нашу семью. — Так она говорила и шла к дверям, и шаги ее были легкими и невесомыми, будто танец.

Я слушал мать и неотрывно смотрел на ее ноги. После аварии мать на всю жизнь осталась хромой. Но сейчас больше не хромала. Не клонилась набок, будто вот-вот упадет. Я удивился, прошел вперед и посмотрел, как мать проталкивается через венки к выходу — ее хромая нога будто отросла. Окрепла. Налилась силой. И спокойно держала тело, не давая ему заваливаться вправо. Я удивленно застыл посреди магазина. Удивленно смотрел, как мать ходит туда и обратно, выносит на улицу столик. Выносит из кухни чашки с кастрюлей. Расставляет на столике. Мать поставила под фонарем у входа лавку и уселась подле кастрюли. Обвела глазами улицу. Какой-то человек нес на коромысле сжатую пшеницу. Скрип коромысла напоминал истошную трель умирающей цикады. Пшеничные снопы поблескивали и качались на коромысле, точно лодки на речной воде.

— Если снопы не могут до утра подождать, хоть чаю выпей.

Человек с коромыслом на нее даже не посмотрел. Молча прошел мимо. Только перекинул коромысло на другое плечо. Другой человек шел мимо и нес в охапке узел размером с пшеничный стог. Шел быстро. Смотрел в одну точку. Тяжело отдувался.

— Ночь на дворе, если дела не могут до утра подождать, хоть чаю выпей.

Человек глянул на мать и зашагал быстрее. Словно за ним гонятся. Какая-то склянка выпала из его узла, звякнула и откатилась на край дороги.

— У тебя упало. У тебя упало.

Но вместо того чтобы нагнуться за склянкой, человек со всех ног припустился бежать.

Мать удивленно посмотрела ему вслед. Встала, подобрала, что у него упало. Оказалось, бутылочка для кормления. А вместе с бутылочкой выпала пачка молочной смеси. У нарисованного на пачке младенца щеки не помещались на лице. Бутылочка и смесь были оклеены яркими ценниками. Так я понял, что еще один магазин обокрали. Что у вора дома младенец, которому нужна бутылочка и молочная смесь. Я вышел на середину дороги, встал рядом с матерью. Проводив глазами убегающего вора, она вернулась к своей кастрюле.

И я своими глазами увидел, что мать больше не хромает.

Не клонится набок, не заваливается в сторону. Походка у нее стала почти каку здоровой. Не знаю, который был час. Глубоко зашла ночь или не очень глубоко. Городская улица была жаркой, тошной, удушливой, не в пример протоке. Снова кто-то шагал в нашу сторону тяжелыми гремучими шагами. Не один человек. Целая компания. Всем за тридцать или за сорок. Матерые. Сильные Отчаянные Они шли и заговорщически перешептывались. Обсуждали, какой магазин ограбить — универмаг, что возле автобусной станции, или торговый центр бытовой техники, что возле универмага. Говорили, торговый центр — одно название, лавка и есть лавка. Только называется торговым центром. Говорили, в универмаге на полках сплошная мелочевка, наберешь полный мешок, а выручишь всего пару юаней. А из торгового центра любой товар уйдет за несколько сотен, а то и за тысячу. Сговаривались, ты стоишь на стреме. Ты вскрываешь окно и принимаешь мешки. А мы заходим внутрь. Командовал и распоряжался бригадир городских грузчиков. Высокий. Дюжий. Обычно его бригада помогала людям с переездом. Увидав у нашего магазина кастрюлю с чаем, они подошли, взяли по чашке и стали пить, не дожидаясь приглашения. И чай полился в глотки, словно вода в пещеру. Только один человек стоял без чашки и сонно клевал носом.

— И ты выпей. Выпьешь — и сон как рукой снимет.

— Какой, к херам, сон. — Дюжий покосился на сонного. — Как заговорили о поживе, пуще всех разбодрился. — Снова обернулся к моей матери: — Все снобродят, а мы ни в одном глазу, когда еще выпадет такая удача. Тут захочешь спать — не уснешь.

Бросил пустую чашку на лавку у входа. Чашка звякнула и описала полукруг. Дюжий махнул своим, чтобы шли следом. Раньше грузчики носили вещи по чужим домам. А теперь понесут к себе. Лица их горели возбуждением, мускулы напружинились. И простыни с мешками, чтобы складывать краденое, были наготове — у одних в руках, у других заткнуты за пояс.

Воздух у дверей натянулся, будто его выкачали.