Когда солнце погасло - Лянькэ Янь - Страница 15

Я зашел во двор крематория и увидел голого человека, который мылся у двери в общежитие.

— Кто пришел.

— Я пришел. Ли Няньнянь, я за жиром.

— Значит, Ли Няньнянь. А я думал, девчонка. Лучше бы девчонка.

Он расхохотался. На хребте повеяло свежей прохладой. Словно по лицу мне провели влажным прохладным шелком. До чего просторное небо. Стоишь на гребне горы, словно муравей, который летал вместе с ветром и теперь наконец уцепился за землю. Я посмотрел на голого человека в десяти шагах от меня. При свете луны он был похож на рыбу, что выпрыгнула из воды и встала на хвост. Я стоял и смотрел, а рыба меня окликала:

— Дурачок Няньнянь, слыхал новость.

— Какую.

— Скажу — испугаешься до смерти.

— Какую новость.

— Серьезно, испугаешься до смерти.

— Ну.

— Говорят, в Гаотяне народ заснобродил.

— Чего.

— В Гаотяне народ заснобродил.

— Только и всего.

— Не один человек снобродит. Сразу много. Десяток, полтора десятка человек. Говорят, Деревяха Чжан во сне пошел на свое гумно пшеницу молотить. А потом во сне подобрал там арматуру, вернулся с ней домой и забил до смерти Кирпичного Вана, который с его женой куролесил. Проломил Кирпичному Вану башку своей арматурой. И откуда Деревяха узнал, что его жена привела домой Кирпичного Вана. Нарисовался со своей арматурой и забил Кирпичного Вана до смерти.

— И все.

— И все. Убил человека, пока снобродил. Наяву у него духу бы не хватило. Няньнянь, ты у нас любишь читать, вот скажи, если человек нарушил закон, пока снобродил, будут его судить или не будут. Хорошо, если не будут. Иначе все удовольствие насмарку.

Я молча стоял во дворе крематория и смотрел, как он выговариваем слово за словом.

— Такое дело. Дурьи законы. На каждый чих свой закон, совсем с катушек слетели. Черт знает что такое. В крематории аврал, присесть некогда. Покойников привозят на десять, а то и на двадцать штук больше нормы. Одним тридцать лет. Другим пятьдесят. Все молодые, здоровые. А стариков за шестьдесят, за семьдесят, за восемьдесят, наоборот, мало. И все молодые померли, пока снобродили. Старики спят мало, потому и снобродят мало. А молодые устают, потому и спят много, потому и снобродят. Заснобродил и пошел вытворять, о чем думал наяву. Наяву хватало духу только думать, а во сне хватит духу сделать. Кто хотел отомстить, идет мстить. Кто хотел убить, идет убивать. В деревне Хуцзягоу один мужик посмотрел, что сын растет на него непохожим, взял и придушил сына, пока снобродил. Придушил своего сына и дальше спать, а жена его топором зарубила. Потом смотрит, сын с мужем мертвые лежат, взяла и повесилась. Так все трое и померли. И все через снобродство. И вот скажи, что закон будет делать со снобродами. Закон — это тебе не ведро воды, чтобы вылить на человека, когда он пошел снобродить.

Сказав так, он выплеснул воду из ведра. И с пустым ведром направился в общежитие. На ходу обернулся и вдруг спросил:

— Как думаешь, а если я засноброжу. Сегодня целый день вкалывал, два десятка человек сжег, если не больше. Вдруг лягу спать и засноброжу. Найти бы девчонку и побаловаться с ней, пока сно-брожу. А то боюсь, пойду я снобродить и самого себя кремирую. Каждый день ведь кого-нибудь кремирую. Только о том и думаю. Вдруг правда засну и самого себя кремирую. Знаешь, я пока людей жгу, так рассуждаю — чем доверять это дело непонятно кому, лучше самому себя как следует кремировать, а то сделают всё как попало.

Так он сказал и скрылся за дверью.

Дверь резко взвизгнула, словно человек, которому раскроили голову топором.

И я стоял в отзвуках двериного визга, будто один в целом мире. Было совсем не страшно. Я в крематории чувствую себя как дома. А дома у меня единственный в городе ритуальный магазин НОВЫЙ МИР. И раньше я много раз приходил ночью в крематорий по разным делам. И еще больше раз сидел один среди груды венков в ритуальном магазине НОВЫЙ МИР и засыпал над уроками. Засыпал над книгой Янь Лянькэ. Подкладывал под голову рулон золотой фольги и видел во сне горы золота и серебра. Подкладывал под голову венок и видел во сне, что деревня с городом превратились в цветочный сад. Превратились в парк. Где цветут цветы и летают птицы. А ивы тихо гладят ветвями воду. Рыбы выпрыгивают из пруда, резвятся со стрекозами и бабочками, ведут беседы. А завидев коршуна, разлетаются, расплываются, бросаются врассыпную.

Как в стихах.

Чудно.

Птицы щебечут, цветы благоухают.

Цветы благоухают, а птицы щебечут.

Буйство красок, красочное буйство, я такого даже в книгах Янь Лянькэ никогда не встречал.

Облака шагали по небу, наваливаясь друг на друга, и шаги их звучали совсем как вата. Я посмотрел на небо. Посмотрел на двор. Посмотрел на двух этажный траурный комплекс с печным залом. К нему вели каменные ступени. Поднимешься по ступеням и окажешься в прощальном зале. В траурном комплексе имеется прощальный зал номер один и прощальный зал номер два. Я постоял немного перед дверью в прощальный зал номер два. Сверчок пел чарующе и звонко. Заходить в помещение за прощальным залом могут только работники крематория и свои. Потому что там покойников отправляют в горячую печь. И трупожоги проделывают много разных процедур, которых посторонним видеть не следует. Перед тем как отправить труп в печь, выпивают немного водки. Выкуривают пару сигарет. Иногда им что-то взбредет в голову, и они ставят в курильницу у стены курительную палочку. Сжигая знакомого или родственника, ставят в курильницу три палочки. Отбивают земной поклон, три земных поклона. Если привозят сжигать недруга или богатого начальника, трупожоги первым делом отвешивают трупу пинка. Дверь в сжигальную комнату запирают на засов. Потом садятся и выпивают по бутылке пива или полбутылки водки. Наконец в дверь нетерпеливо стучат:

— Скоро там. Вы слишком не усердствуйте.

— Ну что вы, покойный при жизни столько добра сделал, нужно честь по чести проводить его в последний путь. Пусть возвращается домой без суеты. Не каждый день такого человека сжигаем.

И больше ничего не делают. Просто сидят над трупом, пьют водку или пиво.

Пьют, а потом как плюнут ему в лицо.

Или разобьют о голову пивную бутылку.

Дальше наступает вечер. Наступают сумерки. Когда все трупы сожжены. И пол сжигал ьного зала запорошен трупным пеплом. Забросан бутылками. В углу за печью стоит бочка с трупным жиром. На стене висит разная погребальная утварь, которую поленились сжигать. У стены навалена куча бесхозных подношений. Все присыпано костной золой, всюду валяются куски камня или пластмассы, отколовшиеся от погребальных урн. У смерти горячая пора. Раньше покойников привозили в крематорий только утром, до полудня. А после полудня трупожоги успевали навести порядок. Но теперь у смерти горячая пора, на уборку времени не остается. Трупожоги ходят пьяные. Пьянее пьяного. Иной раз падают и засыпают прямо в куче трупных вещей и погребальных платьев.

Выпивка дает трупожогам храбрость, и трупожоги пьют.

Выпивка приглушает зловоние. Без выпивки трупожогам никуда.

А раз они пьяные, кто-то должен помогать с уборкой. И так в крематории появился работник, ответственный за порядок в сжигальной и во всем траурном комплексе. Работница. Та самая Цзюань-цзы, я о ней говорил. Не то младше меня на год, не то старше на два. Родом она из деревни к востоку от дамбы. Отец с матерью померли. Потом и дед с бабкой померли. Столько раз побывав в крематории, она освоилась, перестала бояться. И сделалась уборщицей, каждый вечер наводила в крематории порядок. И сейчас наводила порядок в сжигальном помещении. Выметала прах. Выметала свет фона рей. Цзюаньцзы то заходила внутрь, то выходила наружу, словно бабочка, что порхает из комнаты в комнату. По земле за ней вилось свежее благоухание, будто петляющий ручей бежал мне навстречу сквозь душную летнюю ночь.

Ступая по петляющему ручейку, по свету ламп в траурном комплексе, я направился к печной комнате.

Она снова выпорхнула, что-то взяла и упорхнула обратно. Мелькнувшая тень напоминала кусок черного шелка. Я услышал, как с губ ее слетают слова. Слова говорились не мне, но больше в крематории никого не было. Только лежал у двери ворох полевых цветов. И она порхала по траурному залу с цветами и травами в руках.