Второй шанс для нас, или Любовь вопреки разводу (СИ) - Тайна Злата - Страница 16

Жизнь, казалось, наладилась. У меня была любимая работа, которая приносила деньги и признание. Подруга, которая всегда поддерживала. Дочка, которая была моим светом и опорой. Даже намёк на новое... внимание со стороны интересного мужчины. Всё было как в мечтах. Почти.

Но что-то грызло меня изнутри. Тихая, настырная тревога, которая просыпалась по ночам, когда шум дня стихал. Я ловила себя на том, что, общаясь с Марком, ловя его заинтересованный взгляд или улыбаясь его шутке, я вдруг чувствовала острое, колющее чувство вины. Как будто я что-то краду. Как будто изменяю.

И тогда я понимала, в чём дело. Я понимала с мучительной, беспощадной ясностью. В глубине души, под всеми слоями обиды, гнева и разочарования, под фундаментом из новой уверенности в себе, всё ещё тлел огонёк. Маленький, слабый, но не гаснущий. Любовь. К тому Лёше, которого больше не было. К тому мужчине, с которым мы строили наш общий мир. К отцу моей дочери.

Это осознание не приносило облегчения. Оно отравляло. Оно заставляло отводить глаза, когда Марк смотрел на меня слишком пристально. Оно шептало: «Ты не свободна. Ты всё ещё привязана к своему прошлому. И это нечестно — по отношению к нему, к Марку, да и к самой себе».

Я стояла на берегу новой жизни, такой желанной и выстраданной, но не могла сделать шаг в её воды, потому что цепь старой любви, ржавая и тяжёлая, всё ещё держала меня за лодыжку. И я не знала, как её разорвать. Или... не решалась.

Соня вернулась от отца не просто с рюкзаком, полным гостинцев и чистого белья, а с тяжёлой, недетской молчаливостью. Она не бросилась рассказывать, как провела выходные, не показывала новые подарки. Она тихо переобулась, прошла в свою комнату и закрыла дверь.

Тревога, острая и знакомая, кольнула меня под ложечкой. Что-то случилось. Не с Лёшей — с ней. Я дала ей полчаса отдохнуть, разложить вещи, и только потом постучала, заходя с двумя кружками горячего какао с зефиром.

— Ну что, командир, что доложишь? — попыталась я создать лёгкую атмосферу, усаживаясь на край кровати.

Соня сидела, обхватив колени, и смотрела в окно. Она взяла кружку, но не сделала глотка.

— Ничего, — пробормотала она.

— Сонь, «ничего» — это не отчёт, — мягко настаивала я. — Папа в порядке? Вы хорошо провели время?

— Папа — в порядке, — она произнесла эти слова с каким-то странным акцентом. — Мы были в кино и в парке. Всё как всегда.

«Как всегда». Эти два слова прозвучали как приговор. Как скучная, отработанная программа. И за ними явно скрывалось что-то ещё.

— А что не «как всегда»? — спросила я прямо.

Она закрыла глаза и наконец проговорила, выдавливая слова:

— В воскресенье мы завтракали в кафе. И туда... пришла Настя.

Воздух в комнате словно сгустился. Я поставила кружку, чтобы не расплескать.

— Она была не одна. С подругами. Они сели за соседний столик... и всё время на нас смотрели. И смеялись. Потом она подошла... поздороваться.

Я представила эту картину. Мою девочку, моего бывшего мужа и его молодую любовницу, которая «случайно» оказывается в том же месте. И её подружек, оценивающих взглядом.

— Что она сказала?

— Спросила, как у меня дела в школе. Потом сказала папе, что у неё «кончился кеш» и она не может расплатиться за своих подруг. И папа... папа оплатил их счёт. А она сказала: «Спасибо, Лёшенька, ты у меня самый щедрый». И ушла.

В голосе Сони звучала не злость, а унижение. Унижение за отца, который попался на такую примитивную уловку. И унижение за себя, которая была свидетельницей этой жалкой сцены.

— А папа что?

— Ничего. Сидел молча. Потом сказал, что пора идти. И всю дорогу до дома молчал.

Мне хотелось разбить что-нибудь. Взять телефон и наговорить Алексею таких вещей, от которых он бы сгорел со стыда. Но я смотрела на свою дочь — на её сжавшиеся плечи, на подрагивающие ресницы — и понимала: ей нужна не моя истерика. Ей нужны стены её крепости. Которые я когда-то помогала ей строить. Но сейчас атака была хитрее.

— Соня, посмотри на меня, — сказала я твёрдо. Она медленно подняла глаза. — Ты знаешь, кто в этой истории выглядел смешно и глупо?

Она пожала плечами.

— Та девушка. Настя. Потому что взрослый, самодостаточный человек никогда не будет так... выпрашивать внимание и деньги. Это поведение маленькой, капризной девочки, а не женщины. Папа, возможно, поступил не очень умно, заплатив. Но он, скорее всего, просто хотел поскорее закончить этот неловкий спектакль. И он молчал не потому, что ему было весело. Ему было стыдно. Перед тобой.

Соня внимательно слушала, в её глазах медленно проступало понимание.

— А ты... ты в этой истории была самой сильной. Потому что ты всё видела. И ты ничего не сказала, не устроила сцену. Ты просто наблюдала. И теперь ты знаешь о людях и их поступках немного больше. Это неприятное знание, но оно — твоя броня. Поняла?

Она кивнула, и напряжение в её плечах немного спало.

— Мам... а почему папа с ней? Если она такая...

— Потому что люди иногда совершают очень странные и глупые ошибки, — честно ответила я. — И потом долго не могут или не хотят их признавать. Это не твоя вина и не твоя ответственность. Твоя задача — видеть это, но не принимать в себя. Как пыль, которая оседает на одежду. Её можно стряхнуть.

Мы просидели так почти час, обсуждая нелепость ситуации, придумывая, что можно было бы сказать в ответ (больше для смеха, чем для реальности), и постепенно Соня начала оттаивать. К вечеру она уже делала уроки на кухне, изредка делясь со мной каким-нибудь замечанием.

Пока она занималась, я вышла на балкон подышать холодным ночным воздухом. Ярость на Алексея сменилась усталым разочарованием. Он не только сломал нашу семью. Он продолжал тащить за собой в нашу с Соней жизнь свой неустроенный, нездоровый роман, как хвост из грязи. И от этого страдала наша дочь.

Я достала телефон. Не для того, чтобы звонить ему. А чтобы написать Марку. Простое, нейтральное сообщение по работе. Спросить о доставке тех самых акустических панелей. Мне нужно было ощутить прикосновение к чему-то нормальному, взрослому, здоровому. К тому миру, который он олицетворял.

Его ответ пришёл через несколько минут, такой же деловой и точный. И от этого на душе стало немного спокойнее. Потому что в мире всё ещё существовали правила, логика и уважение. И существовали мужчины, которые не играли в глупые игры за счёт своих детей.

Вернувшись в квартиру, я обняла Соню за плечи, целуя её в макушку.

— Всё в порядке, солнышко?

— Всё в порядке, мам, — она улыбнулась, и в её улыбке уже не было той щемящей боли. — Мы же команда.

Да, мы были командой. И ничьи неудачные романы, ничьи манипуляции не могли этого сломать. Но я всё чаще ловила себя на мысли, что хочу, чтобы в этой команде было не два, а три человека. И этот третий должен был быть надёжным, как скала. Чтобы нам больше никогда не пришлось отряхивать чужую пыль.

Месяц пролетел в плотном, насыщенном ритме, который стал для меня новой нормой. Работы в кофейнях и офисах Марка подходили к концу, и это уже не были просто объекты — это были почти что дети, в которых я вложила частицу души. Каждый визит на стройплощадку приносил удовлетворение: вот засияли те самые медные светильники, вот легла идеально шлифованная доска пола, вот рабочие монтировали акустические панели, точно воспроизводящие фактуру старого кирпича. Пространства оживали, наполняясь тем самым «дыханием», о котором говорил Марк.

И с каждым согласованным элементом, с каждой удачной находкой крепло и наше общение. Оно перестало быть стерильно-деловым. Теперь мы могли в конце рабочего дня обменяться парой необязательных сообщений. Он скидывал мне трек со словами: «Послушай, это та самая атмосфера для вечерней кофейни на Арбате, согласна?» Я отвечала фотографией интересной фактуры, случайно увиденной в городе: «Как думаешь, на акцентную стену в переговорной?» Это была игра, творческий диалог на равных. И почва под ним была тёплой, надёжной, дружеской. Именно такая почва, я знала, и нужна для того, чтобы что-то более хрупкое и важное могло укорениться и вырасти. Я ловила себя на том, что улыбаюсь его сообщениям, предвкушаю наши короткие звонки, и в груди шевелилось что-то давно забытое — лёгкое, щемящее волнение.