Селфхарм - Горошко Ирина - Страница 8

Анин класс должен был ехать на экскурсию в Брест, а классная руководительница заболела. Вместо неё поехала Алина Викентьевна.

Ночевали в гостинице. С количеством номеров произошла накладка, заказали меньше, чем нужно, а свободных комнат из-за какого-то чемпионата совсем не было. Две девочки, Аня и её одноклассница, оказались без места. Алина Викентьевна и вторая учительница были вынуждены взять по девочке к себе.

Аня попала к Алине Викентьевне.

Номер был небольшой, у окна стояла одна «полуторная, не одиночная», как убеждала на cтойке регистрации женщина, кровать. Луна светила прямо в окно, тонкие занавески от света совсем не защищали.

было лето и было жарко

было лето и было душно

на Ане болталась майка на бретельках

тело Алины Викентьевны облегало что-то тонкое, кружевное, прозрачное

коричневыми были соски Алины Викентьевны

упругими спереди и мягкими сзади выглядели бёдра Алины Викентьевны

неглубокие полосочки шли по шее и декольте Алины Викентьевны

шоколадом, миндалём и апельсином пахло от Алины Викентьевны

Как давно Аня не вспоминала Алину Викентьевну. Совсем забыла, что такое вообще было.

До сих пор что-то оживает, шевелится внутри от этих воспоминаний.

Но стоп, а что было потом, после Бреста?

В девятом классе один из первых уроков был посвящён женщинам-художницам. Алина Викентьевна принесла свои книги с репродукциями, она рассказывала, что художниц было меньше, чем художников не потому, что мужчины талантливы, а женщины – нет, но из-за того, что долгое время у женщин просто не было доступа к образованию, возможности практиковаться, рисуя обнажённую натуру, из-за стереотипов о том, что такое вообще «настоящая женщина» и какой ей нужно быть.

(Потом, уже в университете, Аня поняла, что Алина Викентьевна пересказывала девятиклассникам обычной минской школы ключевую работу феминистской арт-критики «Почему не было великих художниц» Линды Нохлин.)

Одноклассники шумели и отвлекались, Аня, застывшая, внимала каждому слову, скользя взглядом по брюкам и пиджаку Алины Викентьевны. Женщина в брючном костюме и женщина в неглиже – подумать только, два разных человека.

– Анна? Горелочкина? Что думаешь?

Алина Викентьевна повторила: открываем книгу про Фриду Кало на сорок четвёртой странице, что там видим, Аня?

– Д-две женщины… голые…

– Картина тридцать девятого года «Две обнажённые в лесу». Зачем, по-твоему, Кало писала обнажённых женщин? Казалось бы, с мужчинами-художниками всё понятно, да? Любование женским телом, превращение его в предмет, объект желания. А что с женщинами, Аня? Какие чувства у тебя вызывает обнажённая женская натура?

Класс затих и повернулся к Ане. Алина Викентьевна, казалось, была серьёзной, но Аня видела, что сквозь маску строгой учительницы проглядывает личина озорная и… дразнящая?

Аня прочистила горло.

– У меня? Обнажённая?

– На картине Фриды Кало, Аня. Ясно. Пока Анна просыпается, что нам скажет Вика?

И всё – для Алины Викентьевны Аня исчезла.

Провал, крах. Но ближе к концу урока Алина Викентьевна снова вызвала Аню, попросила напомнить имя американской художницы двадцатых годов, прославившейся картинами с огромными цветами. Это было легко, про Джорджию О’Киф Аня читала совсем недавно. Алина Викентьевна удовлетворённо кивнула.

В том году Алина Викентьевна продолжала вызывать Аню чуть ли не каждый урок. Спрашивала то, чего не было ни в учебниках, ни в её лекциях. Она не спешила соглашаться с тем, что говорит Аня, задавала всё больше вопросов, иногда даже высмеивала предположения и мысли Ани, но потом сразу, на этом же уроке, снова вызывала её и подчёркивала, как оригинально и свободно для девятиклассницы мыслит Анна Горелочкина.

Мировая художественная культура стояла в расписании каждый четверг третьим уроком, и каждое утро четверга Аня просыпалась с учащённым сердцебиением. Счастливая, что будет видеть и слушать Алину Викентьевну; испуганная, что та снова будет её вызывать и, возможно, высмеивать и критиковать; полная надежд, что так и будет; и в ужасе от мысли, что Алина Викентьевна может прекратить это, перестать её выделять, вызывать, спрашивать.

Алина Викентьевна могла бы хоть связывать и пытать Аню каждый урок, выставляя её позорищем за то, что она не помнит год создания «Чёрного квадрата» – и это всё равно было бы лучше, чем пустота, игнор. Ничего не было страшнее для Ани, чем исчезнуть для Алины Викентьевны, пропасть, смешаться в толпе туповатых одноклассников. Благодаря Алине Викентьевне Аня чувствовала, что она существует, что таким, как она, существовать вообще можно.

Последние десять заявлений на отправку подготовлены. Осталось распечатать и подписать. Явится курьер, отдать ему посылки и документы для таможни.

И всё.

Там, за пределами «Арт энд блад» – та же скучная, серая жизнь. Те же офисы, айти-компании, люди в одинаковых костюмах, болтающие о всякой ерунде.

Там мама с папой, идеальная Вика с мужем и ребёнком.

Там – мир, где нет Джульетты.

Там – мир, где и для Анны Горелочкиной места нет.

Дыши. Джульетта пришла в офис после обеда, Аня тянет, не идёт, прислушивается. Настроение Джульетты можно разгадать по громкости стучания по клавиатуре (сегодня тихо), тону общения с Фаиной Петровной (пока не общались), порывистости движений (вроде спокойно).

Люда увольняется. Аня узнала об этом вчера вечером, случайно оказавшись в курилке вместе с Фаиной Петровной и Венерой. Они обсуждали, справится ли Михалина на её месте. Фаина Петровна говорила, что не справится, что у Михалины для такой работы кишка тонка, а кандидатуру Ани они даже не рассматривали. Тем абсурднее то, что она сейчас собирается сделать. Но ведь собирается?

Аня дожидается вечера, когда все уйдут из офиса. Подходит к столу Джульетты.

– Можно?

– Да, Аня, молодец, что подошла. Есть разговор, – Джульетта откладывает папку, откидывается на кресле, скрещивает руки на груди и несколько секунд молча изучает Аню. Кожа под глазами Джульетты темнеет, пушащиеся волосы стянуты в небрежный пучок и даже, кажется, из ослепляюще-рыжих превратились в невзрачно-русые.

она так устала, моя бедная Джульетта

– Твой контракт заканчивается. Cама понимаешь, вне фестиваля работы по таможне не много. Но было бы хорошо увидеть тебя в сентябре, Аня. Это наша вечная проблема – текучка кадров, – Джульетта трёт кулаками глазные впадины, тушь осыпается, делая тени под глазами глубже, – вот мы тебя взяли, научили, ты в курсе, что и как делать – а сейчас уйдёшь. А кто там будет на следующем фестивале? Я не знаю, никто не знает.

– Джульетта, я хотела…

Отчаянное «я же тебя, суку, люблю!» врывается в распахнутое окно.

– Люда, которая мне на театральном помогала, со вчерашнего дня уволилась. Без предупреждения заранее, как полагается, вообще без ничего. Переманили – компания, которая с оборудованием театральным нам помогает. Сейчас они сами пытаются возить спектакли в город и что-то там у них горит. Хотя что там за уровень – сплошная антреприза. Ну и что, силой я её, что ли, тут держать буду? Захотел человек уйти – его право. И это после международного фестиваля с лучшими режиссёрами Люда будет возить дешёвку всякую. Ну, её выбор. Слабенькая оказалась, что ж поделать.

– Джульетта Алексеевна, я хочу быть вместо Люды.

Джульетта будто не расслышала.

– П-п-помните же, я подавала заявку на эту должность? Ещё когда в магистратуре в Варшаве училась? Но не успела – вы тогда уже взяли Люду.

– Нет, Ань, не помню. На Люде Фаина Петровна настояла, а я, дура, послушалась. Ты подавала на «Слёзы Брехта»?

она меня не помнит

Аня запинается, в голове пролетает мысль, что раз так, то и не надо, раз так, то и не достойна она этого. Но она выпаливает:

– Да! Помните, вы же мне сами потом звонили, спрашивали, хочу ли я тут работать? Таможню предлагали.