Физрук: на своей волне 4 (СИ) - Гуров Валерий Александрович - Страница 8

На секунду в нём мелькнул тот самый Миша — семнадцатилетний пацан, каким он был тогда.

Я понимал, что вру. Вру некогда своему лучшему ученику. И от этого внутри было мерзко, но других вариантов у меня не оставалось. Это была ложь во благо — единственный способ сохранить баланс и не разрушить всё, что только начало складываться.

Миша тем временем молча изучал меня. Потом вдруг выдохнул, развёл руки в стороны и расхохотался:

— Ни хрена себе… вот это жизнь, конечно, повороты выдаёт! — Он всё ещё смеялся, качая головой. — А я ведь, когда увидел тебя, сразу подумал: что-то есть… знакомое. Не пойму что, а теперь вот понял. У тебя глаза как у Володьки. Смотрят точно так же!

Миша вдруг шагнул вперёд и крепко, по-настоящему по-мужски, обнял меня. Так, будто восполнял тридцать лет, которых между нами не было.

Я тоже обнял его в ответ, похлопав ладонью по спине. Эмоции зашкаливали. Я давно себя таким не чувствовал. В груди словно комок раскалённого воздуха застрял, а в голове вертелась только одна мысль — всё-таки судьба умеет закольцовывать линии. Наша встреча вышла неожиданной, но от этого вдвойне ценной.

Я сам то и дело думал, что надо бы найти своих. Узнать, кто из пацанов жив, где они, как сложилась жизнь. Но времени пока не было… И вот, как обычно, жизнь решила всё сама. Земля действительно круглая — никогда не знаешь, кого встретишь за ближайшим поворотом.

Через плечо Миши я заметил, как Копчёный наблюдает за нами, вылупив свои поросячьи глаза. Естественно, ему всё это не нравилось. Он рассчитывал, что меня сейчас будут месить без разговоров, а тут, на его глазах, сцена превращается во встречу с обниманиями.

Копчёный переминался с ноги на ногу, раздражённо сопел. А Миша наконец отстранился.

— А чего ж мать твоя не сказала? — всплеснул руками он, глядя на меня так, будто всё ещё пытался переварить произошедшее. — Мы бы помогли чем могли. А то ведь она совсем одинокая была… или, может, всё-таки кого-то нашла?

Я чуть улыбнулся.

— Миш, давай об этом потом поговорим. Не сейчас.

— Ладно, потом так потом… Но, слушай, раз уж такое дело, ты, пожалуй, прав: надо по-нормальному встретиться. Сесть, выпить, как люди. За жизнь. Поддерживаю категорически!

— Обязательно, — согласился я. — Только давай сначала разберёмся с тем, что сейчас происходит. А то уж больно ситуация вышла мутная.

— Прав ты, Володька, — сразу посерьёзнел Миша. — В ситуации надо разобраться. Нехорошо вышло, согласен.

Я объяснил Мише, зачем мы с пацанами сюда приехали. Рассказал, что пацаны — мои ученики, и мы собирались просто снять оборудование с машины. Сам конфликт с этим Копчёным возник из-за очереди и словесной перепалки.

Пересказал всё так, как было со слов ребят.

Миша слушал внимательно, не перебивал. Пару раз кивнул, переводя взгляд то на меня, то на пацанов, что сидели в машине. Потом его взгляд остановился на моём джипе.

— Блин… я вот смотрю на твою тачку и вспоминаю — у твоего отца такая же была. Один в один. И марка, и цвет. Всё точь-в-точь.

Он на секунду задумался, в глазах мелькнуло что-то похожее на ностальгию.

— Эх, время было… Ну а по ситуации — что тебе сказать. Звонит мне Копчёный, кричит, что его, мол, на эстакаде прижали несколько человек, что, цитирую, «собираются ему кое-что сделать». Повторять не буду — ты и сам слышал.

— Да, можешь не повторять, — отрезал я, глядя прямо. — А твой Копчёный вообще кто такой?

Миша фыркнул, усмехнувшись, но без веселья:

— Да так… местный деятель. Из тех, что всегда рядом, когда что-то мутное крутится. Толковым его не назовёшь, но польза иногда бывает. Правда, чаще наоборот.

— Судя по тому, что мне мать рассказывала, а ей, в свою очередь, говорил мой отец, ты таких вот, как этот Копчёный, к себе и за версту раньше не подпускал.

Да, я понимал, что рискую, говоря эти слова. Если этот мутный тип и правда считался родственничком Миши, он воспримет мои слова в штыки.

Но я знал его слишком хорошо. Знал, что таких, как Копчёный, Миша никогда близко к себе не подпускал. Миша не терпел ни гнилых, ни липких.

Миша помолчал, перевёл взгляд на Копчёного, стоявшего в стороне, потом снова на меня.

— Ну говорю же, это двоюродный брат моей жены, блин… хочешь — не хочешь, как понимаешь, — надо!

Он сказал это так, будто и самому от этого факта неловко.

— Понимаешь, как вышло: жену уважаю, с её роднёй стараюсь держать мир, но этот… — он кивнул в сторону Копчёного, — постоянно лезет, куда не просят. Вот и сейчас… — Миша тихо выругался. — Чудит! И ты прав, Володя. Вроде бы я должен тебе возразить, потому что он, так сказать, мой дальний родственник… но, если честно, возразить мне попросту нечего. Непутёвый он, это факт, — заключил Миша, тяжело вздыхая.

— А зачем тянешь?

— Сестра за него переживает, потому что он нет-нет да вляпается куда-нибудь. Вот недавно откинулся — уже в третий раз за последние десять лет. Представляешь? Третий.

Я кивнул. Ну вот, всё встало на свои места. Копчёный, оказывается, рецидивист. Миша-то тут при чём? Просто судьба уцепилась за него через жену — вот он и вынужден тянуть чужой крест.

— Жене же не объяснишь, — продолжал Миша, разводя руками, — что свою голову человеку на плечи не поставишь. Сколько ни вбивай, а тут всё мимо. А жене брата жалко, она ему верит. Думает, что он исправится, остепенится, да только куда там.

Он усмехнулся без радости, покачал головой:

— Так что если я за него не впрягусь, жена потом со мной неделю минимум разговаривать не будет. Молчит, дверьми хлопает, ходит ледяная…

Миша выдохнул, глянул в сторону Копчёного.

— Вот и приходится таскать его по жизни, как чемодан без ручки. Бросить жалко, а нести невозможно.

Аргумент, конечно, железный — жена не будет разговаривать. Я невольно усмехнулся про себя. Ну да, знакомо. Женщина в обиде — это отдельный фронт боевых действий, куда лучше не лезть без нужды. Но всё же я подумал, что две недели тишины — не самая страшная цена за возможность держаться подальше от таких, как Копчёный.

Вслух, конечно, ничего не сказал.

Зачем?

Это тот случай, когда лучше промолчать.

Миша, не заметив моей внутренней иронии, продолжил:

— Вот и сейчас он мне звонит туда-сюда, — сказал он. — «Миш, приезжай, тут, — говорит, — нужно охреневших гусей валить».

Я поднял бровь.

— Охреневшие гуси, говоришь… — хмыкнул я. — Это, значит, мои пацаны — малолетки, которым по восемнадцать?

— Ну, я-то не видел, с кем он там зарубился, Володь, — пояснил он. — Я как подскочил сюда, только тогда и увидел всё своими глазами.

Он замолчал, пожевал губу, вздохнул.

— Слушай, Миша, — сказал я, взвесив слова, — пацаны у меня действительно горячие. Могут ляпнуть лишнего по незнанке, прежде чем обдумать, что говорят. Мы все такие были.

Миша кивнул, понимая без лишних слов:

— Было такое, — подтвердил он. — Не представляешь, сколько твой отец с нами тогда намучился… а мог бы ведь плюнуть и уйти.

— Мог, — согласился я, — но не плюнул. А этот твой Копчёный вместо того, чтобы сделать пацанам замечание и направить их в нужное русло, сразу хочет «мочить». Это неправильный ход. Я не говорю сейчас, кто прав или виноват — я говорю о принципе.

— Тем более, — продолжил я, — я ведь к нему подошёл по-человечески, спокойно, хотел поговорить и разобраться. А он уже не слушал — всё, климануло.

Миша усмехнулся с усталым пониманием:

— Не, не собирался он с тобой разговаривать. У Копчёного, когда башку срывает, там фляга так свистит, что хоть кол на голове теши — бесполезно.

Он перевёл взгляд на мой джип, где через стекло были видны силуэты пацанов.

— Погоди, — спросил Миша. — А это твои ученики, да? Ты сам, выходит, учитель?

— Ну да, — подтвердил я.

Миша хмыкнул, явно впечатлившись этим фактом.

— Вот это я понимаю: ты не только словом, но и делом молодёжь направляешь. Уважаю, Володя.