132 (СИ) - Шнайдер Анна - Страница 9

— Всё, можем идти, — бросила она нам с отчимом, и я первая вскочила с лавочки.

— Ну слава богу, — проворчал отчим, тоже поднимаясь. — А то мы тут уже себе все штаны протёрли. Результат-то есть?

— Конечно, — подтвердила мама и взяла меня за руку. Она зашагала по коридору по направлению к выходу, ведя меня за собой, и вдруг сказала нечто такое, из-за чего я застыла на месте. — Не волнуйся, Вик, больше ты его не увидишь.

— Кого? — выдохнула я. Мама обернулась, посмотрела на замершую меня с лёгким удивлением и ответила, брезгливо скривившись:

— Ломакина.

Именно в этот момент у меня наконец включились мозги, и я внезапно осознала, что происходит что-то жуткое.

Странное.

Необъяснимое.

Но объяснить явно могла мама, поэтому я спросила у неё:

— Почему не увижу? У нас физкультура послезавтра…

— Вик… — мама вздохнула. — Пойдём на улицу. На меня давит это помещение. Я всё тебе объясню в машине. Ты ребёнок, ясное дело, не понимаешь…

— Нет-нет, погоди, — я помотала головой. — Алексея Дмитриевича, что, уволят? Из-за меня?!

— Не из-за тебя, конечно! — возмутилась мама и вновь потащила меня к выходу. — Всё, хватит, пойдём.

Но я уже поняла: раз она так ответила, значит, уволят. И перепугалась до полусмерти.

Одно дело: обижаться на своего учителя, но совсем другое — осознавать, что из-за этой обиды его могут уволить. Больше я ничего не понимала, не видела других причин, просто думала: вот, я пожаловалась маме на Алексея Дмитриевича, и теперь у него будут проблемы.

Меня совсем не обрадовала такая перспектива, но я не знала, что должна сказать, чтобы мама передумала. У меня в целом никогда не получалось её разубеждать, и если уж она что-то вбивала себе в голову, то навсегда.

Мы сели в машину, и я, опустившись на заднее сиденье рядом с мамой, тут же попросила:

— Объясни, пожалуйста. Что случилось? И…

Я хотела спросить, что это за место, где мы только что были. Удивительно, но я и этого не осознавала.

Однако машина отчима как раз проезжала мимо таблички, и я непроизвольно вытаращила глаза.

«Отдел МВД по району…»

Полиция.

Я проводила ошарашенным взглядом проехавшую мимо табличку и сглотнула вязкую слюну, ощущая, как меня всё сильнее захлёстывает паникой с каждой минутой.

Наверное, так же себя чувствуют крысы, знающие, что их корабль тонет, но они посреди бушующего моря и бежать всё равно некуда.

— Ох, Вика, — вновь вздохнула мама, — тебе нужно было давно рассказать мне. Если бы не Оля, я бы и не узнала, что он тебя принуждает!

У меня сводило челюсть от желания что-то сказать, объяснить — но что я должна говорить, я не знала. Сложно отвечать, если не понимаешь, о чём толкует собеседник.

— И не нужно этого стесняться, — продолжала мама наставительно. — Ты ни в чём не виновата. Он же как-то убедил тебя приходить к нему в зал?

Я, недоуменно моргая, пробормотала:

— Алексей Дмитриевич?.. Да… — И всё-таки призналась: — Физкультурой заниматься…

— Вот-вот, — покивала мама. — Все подобные люди используют какие-то предлоги, чтобы заманить в свои сети детей. Ну ничего, теперь этим будет заниматься полиция и следственный комитет. Тебя трогать не станут, не волнуйся…

Сердце у меня колотилось уже где-то в горле, и я вновь перестала соображать, чувствуя только безумный страх. Пусть я не понимала, что происходит, интуиция подсказывала: ничего хорошего.

И мама в чём-то обвиняет Алексея Дмитриевича. В чём-то… ужасном.

— Какие… люди? — еле вытолкала я из себя очередной вопрос, и мама без малейшей тени сомнений ответила:

— Педофилы.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я слышала это слово, но совсем не помнила, что оно значит. Кроме одного: за это, кажется, сажают.

— Так называют мужчин, которые испытывают нездоровый интерес к детям. Как этот… Ломакин, — мама будто выплюнула фамилию моего учителя. — Чтоб ему пусто было!

И тут я словно взорвалась.

Это было закономерно: последние несколько часов во мне варились различные мысли, превращаясь в адское зелье — и теперь оно вскипело, вырвавшись в самую настоящую истерику.

Я не помню, что я кричала. Плакала, твердила, что он ничего не делал, что не нужно его наказывать, что он очень хороший… Я говорила и говорила, и мама меня не останавливала. Она меня обняла, прижала к себе и поглаживала по голове, утешая, только иногда тихо говорила:

— Бедная моя девочка. Ничего-ничего, мы со всем справимся…

Она считала, что желает мне добра. Но все мои слова тем не менее разбивались о стену её глухоты — она, как многие взрослые, полагала, что права, а я по-настоящему не осознаю происходящее.

И в чём-то это утверждение было верным… Так, как осознают взрослые, я не осознавала — лишь понимала, что Алексею Дмитриевичу достанется. И достанется из-за меня!

Дома, напоив успокоительным и горячим чаем, всю в слезах, мама уложила меня в постель, заявив, что на следующий день я в школу не пойду. Да и вообще пару дней надо дома посидеть, подождать, пока, как она выразилась, «всё успокоится».

Я нервничала и не могла уснуть, даже несмотря на конскую дозу успокоительного, которое мама купила по дороге домой. Постоянно хваталась за мобильный телефон, порываясь написать то Алексею Дмитриевичу, то Нине, но так и не решилась.

Впрочем, даже если бы решилась — разве это что-либо изменило бы?

А утром, когда я с опухшим от постоянных слёз лицом сидела на кухне и пыталась запихнуть в себя завтрак, к нам в гости пришла тётя Оля — мамина подруга. Её дочь Карина училась на пару классов старше. Рассказывая своей маме о том, что я хожу в спортзал, Карина вряд ли думала что-то плохое — скорее просто делилась впечатлениями.

Сама же тётя Оля… У неё был своеобразный взгляд на жизнь в целом и учителей-мужчин в частности, как выяснилось. Она искренне считала, что нормальный мужик в школу не пойдёт, о чём заявила буквально с порога.

Да, так и сказала:

— Хорошо, что всё открылось. Мне этот Ломакин всегда казался подозрительным. И вообще нормальный мужчина в школе работать не захочет. Дети — это женская прерогатива! — Она жалостливо посмотрела на меня и продолжила: — Вика, деточка, не переживай так, всё образуется. Понимаю, сейчас тебе сложно…

— Но он ничего не делал! — рискнула высказаться я. — Ничего плохого!

На лицах мамы и тёти Оли появились снисходительные усмешки.

— Вик, ты просто ещё маленькая, — произнесла мама, а тётя Оля добавила:

— Да, ты не понимаешь, как это выглядит со стороны взрослых.

— Как? — я нахмурилась.

— Нехорошо выглядит. Общение учителя с учеником должно ограничиваться временем урока! А ты бегала к этому физкультурнику, как на свидания, — покачала головой тётя Оля. Вид у неё был исключительно осуждающий. — Сразу понятно, чего он от тебя хотел. Обрабатывал потихоньку, добреньким прикидывался. Скажешь, нет? Не был он с тобой добрым и ласковым?

Я оторопело уставилась на тётю Олю, потом перевела взгляд на маму…

— Ну… был…

— Вот! — важно кивнула наша гостья. — Конечно, умные педофилы сразу на детей не накидываются, ждут, когда они сами созреют. Он тебя совращал, Вик, понимаешь?

Я открыла рот, и оттуда непроизвольно вырвался всхлип.

— Не плачь, Викуля. — Мама подошла и обняла меня, чмокнула в макушку. — Мне понятно, почему ты его защищаешь. Но со временем ты сможешь взглянуть правде в глаза и осознать, что Алексей Дмитриевич преследовал собственные цели. Он тебя приручал, чтобы потом… использовать. Хорошо, что мы это прекратили! Теперь тебе ничего не угрожает.

Тётя Оля и мама говорили ещё много всего, убеждая меня в том, что Алексей Дмитриевич действовал исключительно из извращённых побуждений.

Но хуже всего было то, что я… им поверила.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍