Тамара Васильевна меняет профессию! (СИ) - Роуз Анжелика - Страница 1

Герасим, чтоб тебя! Опять разлёгся на газете. И ведь знает, паршивец, что я каждое утро читаю раздел с кроссвордами. Нет, ему обязательно нужно именно на него улечься своей пушистой… тушей и смотреть на меня этими наглыми жёлтыми глазами.

— Брысь! — командую я, но кот только потягивается и зевает. — Ну вот что ты за создание такое? Весь в хозяйку, такой же упрямый.

Махнув рукой на газету, тянусь за альбомом. Всё равно тот кроссворд я уже наполовину разгадала вчера. А вот альбом... Он как машина времени – стоит открыть, и ты уже не здесь.

Вот мы с Серёжей. Господи, какие же мы были молодые! Я в белом платье, он в костюме, который ему жал в подмышках. До сих пор помню, как он весь вечер дёргал воротник и шептал мне: "Танечка, давай сбежим отсюда. Я в этом костюме как в смирительной рубашке". А я хихикала и отвечала: "Серёж, погоди, нам ещё «Горько!» кричать".

Перелистываю страницу и фыркаю от смеха. Алёшка в первом классе – гордый такой, форма с чужого плеча (достали по знакомству, тогда ведь всё по знакомству доставали). А рядом Лариска – два банта размером с её голову. Помню, как она крутилась перед зеркалом и спрашивала: "Мам, а я похожа на принцессу?" А я думала: "Скорее на очень нарядную антенну".

Герасим, видимо решив, что утренний террор с газетой не удался, запрыгивает на колени и тычется мордой в альбом.

— Ишь ты, тоже посмотреть хочешь? — чешу его за ухом. — Ну смотри. Вот, видишь, какая я была? А теперь гляди, во что превратилась. Хотя нет, не гляди, тебе полезнее на фотографии смотреть.

Вздыхаю и переворачиваю страницу. Алёшка теперь в Америке, большой начальник. Недавно по видеосвязи показывал, как его младший на пианино играет. Я слушала и думала – надо же, мой внук, а такой талантливый! А потом спохватилась и рассмеялась над собой – что значит "а такой"? Весь в бабушку, разумеется!

А вот Лариска... Эта у меня в Италии. Муж – итальянец, из таких, что в кино показывают: красивый, галантный, руки целует. Помню, как она его первый раз на фотографии показала, я ей и говорю: "Лар, ты его случайно не из рекламы спагетти украла?" А она обиделась...

Два года назад я к ним ездила. Как сейчас помню – выхожу из самолёта, а она стоит такая... Волосы уложены, каблуки, платье модное. Я её еле узнала – где та девчонка с бантами? Обняла меня, а я стою и думаю: "Господи, и правда моя".

Месяц я у них прожила. Внуки меня итальянскому учили, я их – русскому. Получалось забавно. Водили меня по Риму, всё показывали. Я, конечно, делала вид, что впервые вижу Колизей, хотя мы там с театром гастролировали... Но не портить же детям удовольствие?

Герасим на коленях заворочался, намекая, что пора бы и завтрак подать.

— Да погоди ты, проглотина бездонная! — ворчу я. — Дай хоть альбом долистать.

А вернулась я домой и как будто заново родилась. Знаете, как хорошо просто выйти во двор, а там Марья Петровна кричит через весь двор: "Тамара! Ты сериал вчера видела? Там такое было!" И вот это всё – моё. Родное.

Когда Лариса заикнулась про переезд к ним, я только рукой махнула: "Доча, ну куда мне? Я тут уже как кактус – пустила корни. Да и потом, что мне там делать? На пляже загорать? Так я уже загорела на всю оставшуюся жизнь – в молодости, на гастролях".

Герасим наконец сползает с колен и, гордо задрав хвост, идёт на кухню. Я закрываю альбом и иду следом. Вот она – моя жизнь: кот-деспот, уютная квартира, двор с соседками. А мир... Мир я уже повидала. Все эти Парижи-Берлины – они, конечно, прекрасны. Но знаете, что ещё прекраснее? Утренний кофе на своей кухне. Даже если его приходится пить под пристальным взглядом наглого кота, который уже сидит у своей миски и всем видом показывает, что умирает от голода.

— Ну что, артист, — говорю я Герасиму, насыпая корм, — сыграем ещё один день?

***

Огородные страсти и другие радости

— Зинаида Петровна, вот объясни мне, будь добра, — Мария Семёновна упирает руки в боки, и я уже знаю, что сейчас начнётся, — почему твои кабачки растут на МОЕЙ территории?

— Машенька, — Зинаида елейным голосом тянет слова, — а ты линейкой мерила? Может, это твои помидоры на МОЮ территорию залезли?

Сижу на лавочке, пытаюсь спрятать улыбку. Каждый год одно и то же: как только начинается сезон, эти две боевые подруги устраивают показательные выступления. Причём граница между их грядками уже давно потерялась – они там вместе всё сажают, вместе поливают, а потом делят урожай. Но традиция есть традиция.

— А помнишь, Зин, — не унимается Мария Семёновна, — в прошлом году твой огурец через забор перелез и задушил мою петрушку?

— Машка! — Зинаида картинно хватается за сердце. — Да как ты можешь! Мой огурец был интеллигентнейшим растением! Он просто хотел с твоей петрушкой дружить!

Я не выдерживаю и прыскаю со смеху. Эти две клоунессы тут же поворачиваются ко мне:

— А ты чего ржёшь, артистка? — подмигивает Зинаида. — Лучше расскажи, как там твои американо-итальянские родственники поживают?

— Да что им сделается? — отмахиваюсь я. — У них всё хорошо. Алёшка в своей Америке директорствует, Лариска в Италии макароны крутит...

— И не скучно тебе? — Мария Семёновна вдруг становится слишком серьёзной. — Одной-то?

— Ой, девочки, — я достаю из сумки термос с чаем, — какое там скучно! Я ж к ним езжу. Вот у Алёшки была... — я задумываюсь, — года четыре назад. Дом у него – как с картинки. Всё по линеечке, всё по фэн-шую. Внуки – те вообще как маленькие бизнесмены: в шесть утра на тренировку, потом школа, потом кружки...

— И как тебе там? — Зинаида подсаживается поближе.

— Да никак, — я разливаю чай по чашкам. — Красиво, богато, чисто. А души нет. Вот у нас с вами... — я обвожу рукой двор, — тут жизнь. Настоящая.

В этот момент из кустов вылезает мой Герасим. Весь в репьях, но безмерно довольный.

— О! — восклицает Мария Семёновна. — Явился – не запылился! Опять, небось, у Верки Степановны сметану воровал?

Герасим важно проходит мимо неё, запрыгивает ко мне на колени и начинает умываться.

— Вот! — я глажу этого пройдоху. — Как с таким красавцем и скучать? Он мне каждый день спектакли устраивает. То газету украдёт, то занавеску снимет, то соседского кота погоняет...

Вечером, уже дома, перебираю старые фотографии. Вот я на сцене – молодая, красивая, в роли Джульетты. А вот мы с труппой в Париже, я тогда чуть с Эйфелевой башни не спрыгнула – боялась высоты, а режиссёру приспичило снять нас на фоне панорамы. В Берлине потеряла чемодан с костюмами и весь спектакль играла в платье, одолженном у местной актрисы. А в Праге... О, Прага! Там был такой ливень, что мы добирались до театра вплавь, а костюмы потом сушили прямо на батареях за кулисами.

Герасим запрыгивает на стол, пытается лапой поймать фотографию.

— Эй, артист! — я легонько щёлкаю его по носу. — Это не игрушки, это история!

Кот обиженно фыркает, но остаётся сидеть рядом. Я смотрю на него и думаю: может, и правда... может, ещё не всё сыграно? Жизнь ведь та же сцена, только декорации попроще. И роль у меня сейчас самая главная – быть собой.

В дверь стучат.

— Тамара Васильевна! — голос Марии Семёновны. — Открывай! Зинкины кабачки зацвели! Представляешь? В апреле! Чудеса!

Я улыбаюсь и иду открывать. Чудеса, говорите? Ну-ну... А может, это как раз те самые подсказки?

Колокольчик над дверью антикварной лавки звякнул так мелодично, будто сам был антикварным. Я поёжилась — после яркого солнца полумрак помещения казался особенно густым и таинственным.

"Ёшки-матрёшки, ну и пылища!" - подумала я, оглядывая знакомое до боли помещение. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь не слишком чистые окна, высвечивали в воздухе танцующие пылинки.