Курс на СССР. Трилогия - Тим Волков, Андрей Посняков (СИ) - Посняков Андрей - Страница 87

– Александр, статью о наших героях‑милиционерах готовите? Мне Николай Семенович рассказал. Молодец! Очень нужный материал!

Я кисло улыбнулся, кивнул.

– И в самом деле, нужный.

Только вот написать бы его…

Мимо пробежал Серега Плотников. Проскочил как ужаленный. Вернулся, огляделся, вновь убежал. Снова прибежал.

– Ты чего? – спросил я. – По срокам сдачи горишь?

– Да если бы! Сань, ты не представляешь! Завтра ко мне записан человек на интервью! Сам Иван Игнатьевич Потапов!

– Кто это? – спросил я рассеянно – не до этого сейчас было.

– Да как кто⁈ – всплеснул руками Плотников. – Заведующий отделом пропаганды и агитации горкома! Человек‑легенда! Говорят, он запросто может снять с должности за одну неточную цитату классиков! А я должен брать у него интервью о подготовке к декабрьским торжествам… Он терпеть не может глупых вопросов! А я… Начнут волноваться, что‑нибудь не то скажу… Что делать‑то?

Мозг, занятый анализом совсем других проблем, выдал самое простое и бытовое решение, лишь бы отвязаться.

– Ну, задобри его чем‑нибудь, – отмахнулся я. – Едой, например. Слышал, на полный желудок начальство добреет. Что он, не человек что ли?

Я вновь вернулся к созерцанию чистого листа, как Сергей вдруг замер, а на его лице расцвела улыбка.

– Едой… – прошептал он, словно узник, увидевший ключ от своей камеры. – Сань, да ты гений! Едой!

Он схватил меня за плечи, его глаза сияли.

– Чего? – пробурчал я.

– Людмила Ивановна! Ее пирожки! Помнишь, с капустой и яйцом, какие она на прошлое собрание пекла? Объеденье! Он просто обязан смягчиться! Обязан!

Не дожидаясь моего ответа, он рванул к кабинету, репетируя на ходу себе под нос предстоящую просьбу: «Людмила Ивановна, родная, только вы можете меня спасти… Нужен ваш фирменный кулинарный гипноз…»

Я остался стоять один, глядя ему вслед. В какой‑то момент мне стало почти завидно от этой простой, бытовой проблемы Сергея.

Я вновь уставился на блокнот, с силой ткнул стержнем в бумагу. На странице осталась уродливая клякса. Я вырвал лист, смял его и швырнул в корзину. Начал снова, выводя:

«Благодаря слаженным действиям сотрудников органов внутренних дел и ОБХСС…»

На следующее утро Гребенюка, конечно же, не выпустили. Выгадав минутку, я сгонял в отделение милиции, но меня к нему не пустили. Пришлось возвращаться в редакцию ни с чем. Там я и столкнулся с весьма импозантным гостем, видимо тем самым Иваном Игнатьевичем Потаповым.

Это был человек из каменной породы, такие хорошо смотрятся в граните, в виде памятника. Высокий, грузный, в безупречно сидящем темно‑сером костюме и таком же галстуке. Лицо его, с тяжелой, резко очерченной челюстью и густыми седыми бровями, казалось, впечатывалось в память мгновенно.

Холодный оценивающий взгляд гостя медленно прополз по кабинету, отмечая пустое рабочее место Плотникова.

– Где журналист, у которого мне назначено? – надменным голосом произнёс он. – У меня нет времени ждать его!

– Он скоро будет, – ответил я, чувствуя, как электризуется воздух. – Гость явно не любил такого отношения к себе.

– Это что за расхлябанность? – продолжал он накручивать сам себя. – Я этого так не оставлю!

Людмила Ивановна засуетилась, залепетала что‑то о возможной задержке в транспорте. Но это только разожгло гнев гостя.

На голоса вышел Николай Семенович. Быстро все поняв, стал приглашать Потапова к себе, предлагая чай. Но заведующий отделом пропаганды лишь молча прошел к столу Плотникова и уселся в кресло для посетителей, демонстративно взглянув на часы. Воздух стал вязким, как кисель. Все понимали, каждая минута опоздания усугубляет грядущий разнос.

И вот, спустя пятнадцать мучительных минут, в редакцию ворвался Сергей. Вид у него был потрясающий. Куртка в рыжих подтеках, на коленке явный след от падения, одна рука прижимала к груди помятую картонную коробку, от которой исходил слабый, но волнующий аромат свежей выпечки. Лицо его выражало вселенское отчаяние.

– Иван Игнатьевич! – выдохнул он, замирая перед начальником. – Прошу прощения за опоздание! Непредвиденные обстоятельства…

Потапов медленно поднял на него взгляд, который должен был испепелить провинившегося журналиста на месте.

– Обстоятельства? – ледяным тоном переспросил он. – На советской работе обстоятельствами не оправдываются, товарищ Плотников. Вы заставили ждать себя. В былые дни вас за такое…

– Я… я понимаю… – Сергей безнадежно посмотрел на коробку в своих руках. – Я хотел… создать более располагающую атмосферу для беседы. Людмила Ивановна вот, пирожки испекла… Но по дороге…

– Что? – с издевкой спросил Потапов. – Вы решили перекусить? Судя по вашему виду, вы еще и поспать умудрились, прямо на земле. Что за вид⁈ А ведь вы журналист!

– Я… – начал Сергей, потом сделал паузу, собираясь с духом, и вдруг выпалил всю историю, глядя в пол. – Видите ли, я шел и увидел у помойки пса. Очень худого, грязного… И с такими грустными глазами… Он смотрел на меня, Иван Игнатьевич, как будто просил… А у меня в руках была эта коробка… И я… я не выдержал. Достал один пирожок, дал ему. А он… а он схватил всю коробку и попытался удрать! – голос Сергея дрогнул от пережитого потрясения. – Я за ним… Мы боролись… В общем, – он с горьким видом протянул слегка помятую, с торчащими клочьями картона коробку. – Удалось отбить только половину. Остальное… он съел. Простите.

Он стоял, понурившись, готовый принять любую кару, будто школьник, разбивший окно.

В редакции стояла мертвая тишина. Все замерли в ожидании взрыва. Николай Семенович закрыл глаза. Все понимали, скандала не избежать. И сейчас полетят настоящие молнии…

Иван Игнатьевич Потапов несколько секунд молча смотрел на помятые пирожки, потом на грязную куртку Сергея, на его несчастное лицо. И вдруг… его гранитные черты дрогнули. В уголках строгих губ заплясали морщинки. Он негромко, но отчетливо фыркнул. Потом еще раз. И вдруг раздался его низкий, раскатистый, совершенно неожиданный смех.

– Боролись с псом за пирожки? – на его лице, наконец, появилось что‑то человеческое, даже теплое. – Да вы, я смотрю, парень боевой!

Он взял из коробки один пирожок, осмотрел его с видом знатока и откусил.

– Н‑да… и в самом деле вкусные. Жаль, вашему четвероногому оппоненту досталось больше, – он снова усмехнулся. – Ладно, успокойтесь, товарищ Плотников. Ваше… сострадание к братьям нашим меньшим, хоть и в ущерб служебному долгу, в данном случае засчитывается. Садитесь.

– Правда⁈ – такого поворота событий не ожидал никто, в особенности Сергей.

– Правда, – кивнул он, улыбнувшись. И совсем тихо начал говорить, словно на исповеди. – Собак я понял и полюбил еще на фронте. Под Воронежем зимой сорок второго наш взвод попал под миномётный обстрел. Меня, молодого лейтенантишку, ранило в ногу осколком, засыпало землёй в воронке. Сознание терял, сил кричать не было. Считал уже, что всё… И вдруг слышу, рычит, скребёт что‑то рядом. Это была овчарка, собака связистов из соседней части, сама раненная в бок. Она откопала меня, легла рядом, грела своим телом и лизала лицо, не давая уснуть. Так нас и нашли санитары, по её скулёжке.

Он помолчал, глядя в окно, словно видя перед собой не зареченские улицы, а ту самую снежную воронку.

– Ту собаку звали Джульбарс. Её выходили, и она до конца войны при нашем полку и служила. Умнейшее было создание. Команды все понимала, хотя ее такому не учили. Даешь ей команду: «Песню запевай, Джульбарс», а она подвывать начинает, ей‑богу поет! После Победы я её к себе забрать хотел, да не довелось. Подорвалась на старой мине при разминировании уже после мая… – Иван Игнатьевич тяжело вздохнул и отряхнул крошки с ладоней. Его взгляд снова стал собранным и начальственным, но в глубине глаз ещё теплилась та самая, фронтовая теплота. – Так что ваш поступок, товарищ Плотников, я понимаю. Иногда накормить голодного пса это не слабость. Это долг. Ну, ладно, что‑то мы тут не по делу отклонились. Давайте, какие у вас там вопросы подготовлены.