Грендель - Гарднер Джон Чамплин - Страница 27

• Предыдущая
• 27/28
• Следующая

Удел баранов — быть баранами, а козлов — быть козлами; удел сказителей — слагать песни, а королей — править народами. Чужеземец ждет, невозмутимый, как могильный холм. Я тоже жду и шепчу, шепчу, безумствуя, как и он. Время движется, подчиняясь своим законам, как и все мы. Так утверждает юный Сказитель, который поет немногим оставшимся в зале; пальцы его тревожат струны на арфе мертвеца. Стужа застудит, и в костре сгорят дрова; земля родит хлеб; и лед замостит темные воды, снега в тайне скроют цветенье земли; но оковы мороза также падут, тепло лета вернется, и высокое солнце даст водам движенье…

Мы ждем.

Король уходит, и его люди покидают зал.

Геаты подкладывают дрова в очаг, готовятся ко сну. И вот — тишина. Полумрак. Время пришло.

Кончиками пальцев я легко касаюсь двери, и каленые полосы железа, которыми она окована, лопаются и отлетают прочь; дверь отпрыгивает, как перепуганный олень, и я врываюсь в безмолвный, слабо освещенный зал, заливаясь смехом и не испытывая желания проснуться. Я топчу доски, которые секундой раньше защищали вход, словно рука, в ужасе поднесенная к губам (сущая 1 поэзия, ах!), и искореженные обломки разлетаются, грохоча по деревянным стенам, точно мечи. Геаты окаменели; то ли онемели от ужаса, то ли просто перепились — не могу сказать. Меня раздувает от возбуждения, жажды крови, восторга и какого-то странного страха, которые смешиваются у меня в груди, словно яростно пляшущие языки пламени. Я ступаю на блестящий пол и сердито направляюсь к людям. Они все спят, всей толпой! Я едва могу поверить в такую удачу, и сердце у меня дико прыгает от смеха, но я не произношу ни звука. Быстро, мягко я буду переходить от кровати к кровати и пожирать их, уничтожу всех до последнего человека. Я весь горю, ополоумев от радости. Чтобы не запачкаться, я срываю с ближайшего стола скатерть — дикая выходка — и повязываю ее вокруг шеи вроде салфетки. Дольше я не задерживаюсь. Я хватаю спящего человека, разрываю его, разгрызаю кости и жадно высасываю жаркую липкую кровь. На пол падают большие куски: голова, туловище, бедра, ноги и далее кисти и ступни. Лицо у меня влажное, кровь матово блестит на руках. Салфетка промокла. От потемневшего пола поднимается пар. Я немедленно отхожу, пробираюсь к следующему (шепчу, шепчу, пережевываю вселенную, словно жвачку из слов) и хватаю его за запястье, И тут меня пробирает дрожь. Ошибка!

Обман! Его глаза открыты, и были открыты все это время, хладнокровно наблюдали, как я работаю. Сейчас глаза вонзаются в меня, так же как его ногти вонзаются в мою руку. Я не раздумывая отпрыгиваю назад (дико шепчу, не раздумывая прыгай назад). Он поднимается с кровати, его рука сжимает мою кисть, словно челюсти дракона. Я вдруг понимаю, что нигде на земле не сталкивался с такой хваткой. Моя рука горит огнем; невероятная, жгучая боль — словно в его сжатых, давящих пальцах скрыты ядовитые клыки. Нелепое рукопожатие. Я встречаюсь с ним взглядом и вскрикиваю — тан-родственник, вдруг объявившийся дорогой брат, — и деревянные стены откликаются эхом на мой крик. Я чувствую, как смещаются кости в руке, выходят из гнезд, — и снова кричу. Внезапно я просыпаюсь. Долгое сновидение — моя жизнь — бледнеет и уходит прочь. Чертог оживает — огромное пещеристое брюхо, украшенное золотом и залитое кровью, ревет мне в ответ, освещаясь пламенем, мерцающим в глазах незнакомца. У него есть крылья. Может ли такое быть? И однако это так: за плечами вырастают страшные огненные крылья. Я неистово мотаю головой, пытаясь избавиться от наваждения. Мир есть то, что он есть и чем был всегда. В этом наша надежда, наш шанс. Но даже во времена катастроф мы населяем его обманами. Грендель, Грендель, быстрей хватайся за истину!

И вдруг — темнота. Мое здравомыслие победило. Он всего лишь человек, я могу ускользнуть от него. Я надеюсь. Я чувствую, как надежда растет во мне, словно река, поднимающаяся во время оттепели между утесами. Я изготавливаюсь и наношу сокрушительный удар ногой — но что-то не так: я проворачиваюсь — Уа! — падаю в бездонную пустоту — У-а! — хватаюсь за огромный изогнутый корень дуба… слепящая вспышка пламени… нет, тьма. Я прихожу в себя. Я упал! Поскользнулся на крови. Он злобно вывертывает мне руку за спину. Случайность, думаю я. Я дал ему огромное преимущество. Можно посмеяться. Горе, горе!

А теперь еще хуже. Он тоже шепчет — слова льются дождем, сыплются градом, его губы в трех дюймах от моего уха. Я не желаю слушать. Я продолжаю шептать. Пока я сам шепчу, я могу не слушать. Ёго слова гложут меня, как холодное пламя. Его слова гложут меня, как холодное пламя. Его слова гложут меня…

Бессмысленное завихрение в потоке времени, недолговечное скопление частичек, несколько случайных пылинок, облако… Сложности: зеленая пыль, пурпурная пыль, золотая. Дополнительные усовершенствования: чувствующая пыль, совокупляющаяся пыль… Мир — элю мой вывернутый сустав, я не хочу…

(Он смеется, продолжая шептать. Я закатываю глаза назад. В уголках рта у него вьются язычки пламени.) Нечто существует, поскольку ты это видишь и до тех пор, пока ты это видишь; темная кошмарная история, гробоподобное время; но там, где вода была скована льдом, там появятся рыбы, и люди выживут и смогут прокормиться до весны. Это грядет, брат мой. Веришь иль нет. Хотя ты убиваешь мир, превращаешь поля, в каменные пустоши, сводишь жизнь к «я» и «не-я», — сильные ползучие корни взломают и разрушат твою пещеру, и дождь очистит ее: мир вспыхнет зеленью, а сперма вновь построит его. Я обещаю. Время — это разум, рука творящая (пальцы на струнах, мечи в руках героев, деяния, глаза королев). Этим я убью тебя.Я не слушаю. У меня болит сердце. Раньше меня уже предавали подобными речами. «Мама!» — ору я. Смутные тени, словно морские водоросли, окружают нас. Перед глазами у меня проясняется. Соратники чужеземца со своими бесполезными мечами замыкают нас в кольцо. Если бы не боль, которая заставляет меня выть, я бы рассмеялся. И я обращаюсь к нему, шепчу, скулю, хнычу.

— Если ты победишь, то только потому, что тебе безумно повезло. Не обольщайся. Сначала ты обманул меня, потом я поскользнулся. Случайность.

Вместо ответа он так выворачивает мне руку, что я с криком бросаюсь вперед. Таны освобождают проход. Я падаю на стол, он рушится подо мной, и трещат бревенчатые стены. 'А он все шепчет.

— Грендель, Грендель! Ты своим шепотом миг за мигом творишь мир. Неужто ты слеп? Творишь ты из него могилу или сад цветущих роз — не имеет значения. Смотри: вот стена. Как она, тверда?

Он швыряет меня и разбивает мне лоб о стену.

— Да, тверда. Изучи ее крепость, запиши это изысканными рунами. Теперь воспой эти стены. Пой! Я вою.

Пой!

Я пою. Пой слова! Пой неистовые гимны!

Ты сошел с ума. О-о! Пой!

Я воспеваю стены, — реву я. — Ура крепости стен! Ужасно,

— шепчет он. — Ужасно.

— Он смеется и испускает пламя.

— Ты сошел с ума, — говорю я. — Если ты думаешь,.что я создал эти стены, которые разбили мне голову, то ты просто траханый лунатик.

— Воспевай стены,

— шипит он.

У меня нет выбора.

Падет стена под ветром, и исчезнет открытый ветру холм.

Все в прошлое уйдет: ничто не сохранится, Никого не вспомнят. А поселенья эти назовут Великими сияющими городами.

— Лучше, — шипит он. — Уже лучше.

— Он снова смеется, допуская своим мерзким смехом, что я хитроумнее, чем он думал.

Он сумасшедший. Я вполне его понимаю. Безошибочно. Понимаю его безумную теорию о действительности и сознании, его холодный интеллект, буйное воображение — камень и каменщик, реальность как борьба. И все же только по несчастной случайности он вывернул мне руку за спину. Он не постиг никаких тайн^Ему повезло. Если бы я знал, что он не спит, если бы я знал, когда наносил тот удар, что на полу подо мной кровавая лужа…

• Предыдущая
• 27/28
• Следующая